Стихи
Шрифт:
Поэзия должна принять на себя всю меру ответственности за «культ». История нашего общественного развития может лишь объснить нынешнее состояние поэзии, но вовсе не должна вести к оправданию ее.
У нас много говорят в последнее время о засилье «среднего уровня» в поэзии. И даже некоторые утверждают, что в некоторых отношениях этот уровень довольно высок, например, в области рифм и метафор. Есть мнение, что средний уровень в некотором смысле полезен, ибо разжевывает для «среднего» же читателя высшие достижения современной поэзии, делает их удобоваримыми и приуготовляет
Я думаю, что оба суждения неправильны. О состоянии искусства судить по среднему уровню нельзя. Судить надо по высшим образцам. Ведь в искусстве, в отличие от науки, средний уровень не отражает общего состояния. Средний физик, решающий частную проблему, должен вместе с тем находиться на высшем уровне современного знания. Его малый успех в частной области, рядом с другими такими же успехами, может стать основанием для неожиданного взлета мысли, стать материалом для гениального обобщения.
В искусстве же для среднего уровня можно почти ничего не знать. В науке средний уровень — это высшие знания и средние способности. В искусстве — никаких знаний и никаких способностей. Хорошо сказал один великий скульптор: «Искусство — место неогороженное, всяк в него лезет, кто хочет».
Я не говорю о злостных невеждах и шарлатанах. Такие бывают и в науке, и в искусстве. Я говорю о честном среднем, о скромном среднем, о том, каких большинство.
Об искусстве надо судить по высшим образцам. Просветительская польза «среднего уровня» в искусстве для широкой публики тоже весьма относительна. Да, действительно, неискушенный читатель осваивает некоторые формальные достижения поэзии, учится преодолевать трудности чтения современного стиха, но вместе с тем он усваивает и посредственные мысли, а порой принимает эти посредственные мысли за истинный смысл поэзии. Ведь суть средней поэзии в том, что она питается посредственными идеями и выражает посредственные чувства. Она не помогает освоить высокое, а уводит от него. Блестящая форма, которая часто доступна и среднему поэту, обманывает читателя относительно мысли. Средняя поэзия — это прежде всего победа формы над содержанием, выхолащивание содержания из искусства.
Именно в кругах средней поэзии бытует мнение, что главное в поэзии — не смысл, а «пластика», «полифония», «артистичность». Но что такое эти понятия, если они взяты в отрыве от идей! Пластика в искусстве — это форма проявления мысли и чувства, совпадение их со способами выражения. Все другое — пустой разговор и шевеление пальцами. Можно привести примеры того, что и крупные поэты, теряя интенсивность мысли и чувства, не могут спастись никакой пластикой и со страшной последовательностью «осереднячиваются», то есть начинают выполнять убаюкивающую или одурачивающую читателя функцию средней поэзии. Крупные становятся средними. Бывает и наоборот.
Как некогда принадлежность к высокому, посредственному и низкому штилю ничего не говорила о таланте последователя одного из этих штилей, так и сейчас среди «посредственных» есть талантливые. В этой аналогии есть свой смысл. Ибо «средний» — это не просто уровень одаренности, а уровень идей и уровень стиля.
Вторая мировая война окончилась не в мае 1945-го, а в марте 1953-го. И только через десять лет после того, как отсвистали пули, стало ясно, что фашизм побежден.
Наступает
Человеческий смысл победы над фашизмом состоит в том, что разрушился миф о давящей, тиранической власти долга; человек возвращается к истинному человеческому понятию долга перед себе подобными.
Нет изолированных социальных систем, политических догм, моральных норм. Революция, происходящая в данной стране, не оторвана, не отделена стеной от того, что происходит во всем прочем мире. Мы живем в рамках мировой социальной системы, мировой культуры, общечеловеческой морали.
При всех различиях существуют идеи века, существует цивилизация ХХ столетия, развивающаяся противоречиво и бурно, как мировая система, все части которой отражают по-своему общие, единые процессы.
Классовая идеология вырастает из этой почвы, по-своему, согласно своим потребностям, формируя материал, представленный ей мировой цивилизацией ХХ века.
Ученый историк, социолог и экономист еще разберутся в том, почему первая половина ХХ века была временем уничтожения человеческой личности во имя долга, государства, нации. Этот процесс происходил по-разному, под разными флагами, в рамках разных социальных систем, он сложнейше переплетался с общественными преобразованиями, революциями, национально-освободительными войнами, явлениями прогресса общества, техники, культуры.
Был ли этот процесс исторически необходим, был ли он формой выявления величайшего напряжения сил всего человечества на пути прогресса? Был ли он величайшим тормозом на этом пути? Разобраться в этом нужно, но потом, когда утвердится главное. А главное состоит в том, что человечество отказывается жертвовать подлинными ценностями свободы, культуры и морали во имя мнимых ценностей внешнего долга.
Человека убеждали, и он сам убеждал себя в том, что счастье возможно, если он отречется от самого себя во имя государства или нации. Государство поставило себя выше морали, выше свободы, выше человека. Якобы служа ему, оно уничтожало его как личность. Оно оправдывало отцеубийство, предательство, ложь, совершенные ради него. Все моральные ценности были опосредованы в государстве и вознесены на недосягаемую божественную высоту.
В великих страданиях Второй мировой войны разрушился этот миф. Люди хотят непосредственной свободы, не «высшей» мертвенно-холодной идеи свободы, существующей в эмпиреях государства и бросающей на человека тень тюремной решетки. Люди хотят непосредственной демократии, не «буржуазной» и не «социалистической», а той, в которой ничем не оправдываются пытки, ложь, зажатые рты, угнетенная совесть, не той, которая существует в эмпиреях государства для полубогов, а истинной, очеловеченной, домашней, городской, повседневной.
Люди хотят непосредственной морали, тех десяти заповедей, которые ничем не оправдывают убийство, предательство, подлость, а не той «возвышенной» морали государства, которая разрешает все во имя своего абстрактного эгоцентризма.
Люди хотят любви к человечеству, истинной, правдивой, не пышной и не сентиментальной, ибо пышная жестока, а сентиментальная подла.
Люди хотят подлинного искусства. Не снисходительного и геройского, не дидактического и барабанного, не чувствительного, а полного скромного мужества и доброты, способного сказать правду о простом человеке, не унижая его.