Стихи
Шрифт:
Прочитали мы и воспоминания Л. и Р. об Анне Андреевне4. По-моему это очень плохо написано. Слишком много покаяний «прозревающих слишком поздно»5 и лишние эмоции. Я написал им, как можно мягче, чтоб не обидеть, ибо намерения у них самые лучшие, советовал снять все преамбулы и начать со знакомства. Факты там не новые, но об А.А. интересно все, даже варианты ее историй.
Занят я довольно гнусными переводами. Заставляю себя с утра «срубать» тридцать строчек (пур вивр6) и с отвращением покидаю письменный стол. Остальное время стараюсь читать, пока глаза позволяют. Очень хороший
Странная литература, всегда как бы на что-то намекающая. А кто, мол, не поймет намека, тот дурак. Я вот тот дурак и есть. Не понимаю.
«Фактура» там, конечно, «европейская», и, может быть, в этом одном есть какой-то смысл, что это противопоставлено манере азиятской нашей господствующей прозы. Об этой прозе, о «деревенщиках», я сейчас много думаю. И кажется, приближаюсь к Вашей точке зрения. Что-то с их правдой не так.
Вообще же нарастает желание уйти из литературы… Из этой литературы. А как?
И об этом все время думается. Может быть, наоборот, надо упорно оставаться, стоять столбом.
Не знаю.
Пока же мы безмятежно живем в Пярну, испытывая удовольствие от природных явлений и предметов.
И никаких решений принимать не хочется, потому что, может быть, никогда уже не придется жить так безмятежно, семейно и размеренно.
Что у Вас, Лидия Корнеевна? Как движется работа? А главное — как Вы себя чувствуете?
Какая у Вас музыка? Брамса симфонии пытались купить, да их уже нет. Все хорошее, что будет попадаться, купим и на Вашу долю.
Володе К[орнилову] привет, когда появится у Вас. Мне его последняя повесть нравится. Он живой9.
Привет Сарре.
Галя Вам кланяется. Она, как всегда, занята круглый день нашими пестрыми детьми. Но здесь ей полегче: приходит каждый день уборщица и раза два в неделю потрясающая повариха, которую мы зовем «сладкая смерть». Это означает для Гали, что она может осуществлять свой принцип — ни дня без книги — и прочитывать по своей привычке книгу за вечер.
Этим пока и утешаемся.
Желаю Вам здоровья и музыки.
Ваш Д. Самойлов
1 Датируется на основании ответного письма Л. Чуковской.
2 Речь идет о сборнике «Воспоминания о Корнее Чуковском» (М.: Советский писатель, 1977).
3 Упомянут сборник «Воспоминания о Заболоцком» (М.: Советский писатель, 1977).
4…воспоминания Л. и Р. об Анне Андреевне. — См.: Встречи с Анной Ахматовой // Раиса Орлова. Лев Копелев. Мы жили в Москве. М.: Книга, 1990. В письме речь идет о рукописи этих воспоминаний.
5 «прозревающих слишком поздно» — Самойлов цитирует свое стихотворение, посвященное Л.К. Чуковской («С постепенной утратой зренья…»), где есть такие строки: «Не склоняй доверчиво слуха к прозревающим слишком поздно».
6 pour vivre (франц.) — чтоб прожить.
7 См.: М. А. Булгаков, И. А. Пырьев. Мертвые души: Киносценарий //Москва. 1978, № 1.
8 См.: В. Аксенов. В поисках жанра // Новый мир. 1978, № 1.
9 Владимир Николаевич Корнилов (1928–2002),
26. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
4–5 марта 1978
4/III 78
Дорогой Давид Самойлович.
Редкая радость — получить письмо такой сосредоточенности, как Ваше. За строчками я вижу светлое, промытое окно, деревья и снег. Длинный день, безлюдный. Так, наверное, и надо жить (и писать). Я убеждена, что искусство — всякое — есть результат «образа жизни». «Правильный образ жизни» для каждого — свой, но я думаю, что поиски строки’ есть поиски образа жизни. И мне посчастливилось: Ваше письмо написано в Ваш хороший — правильный — день.
В последние годы я живу неправильно. И это очень сказывается на моей писанине. У меня качество перешло в количество.
Пишу Вам накануне печальной даты: завтра 12 лет (двенадцать лет!) со дня кончины Анны Андреевны. Если буду в силах, поеду к Нине Антоновне1. Звана. Меня зовут каждый год, и я ни разу не была. Каждый год я в этот день больна — чем-нибудь. Вот и сегодня заболеваю. Может быть, и заболеваю-то от ужаса при мысли, что там та же лестница, та же комната, но АА — нет.
Когда она умирала, я была больна. Как я узнала потом, я была при смерти. Но в самом начале марта мне стало получше, я училась ходить и говорила с ней через день по телефону. Она сердилась, что я к ней не иду. Потом ее увезли в Домодедово. Утром я встала с постели и впервые одна, без Люшиной помощи, вошла в кухню.
— Как ты себя чувствуешь? — с необычайной бодростью спросила Люша.
— Видишь, хожу. Мне гораздо, гораздо лучше.
Люша вытащила из-под стола табуретку.
— Садись, тебе стоять нельзя.
Я села.
— Мама! Случилось ужасное несчастье. Умерла Анна Андреевна.
Я думаю, всякая религия начинается с невозможности понять смерть. Но религии у меня нет, и, наверное, я потому до сих пор не понимаю, что случилось. В особенности тогда не понимаю, когда слышу ее голос. У меня сейчас записи ее разговоров и стихов необычайной точности звука. Это — кощунство; человек — это и есть голос, нельзя вызывать покойного с того света.
Вы спрашиваете, кто такая С. Богданович, чьи воспоминания напечатаны в сборнике «Восп[оминания] о К[орнее] Ч[уковском]». Это — Софья Аньоловна Богданович, дочь Татьяны Александровны, моей крёстной. У Сони в воспоминаниях была целая глава обо мне: она старше меня на 7 лет и описала, как крестили меня и заодно нашего Бобу. Но эту главу выбросили, потому что меня не только не крестили, но меня вообще никогда не было. Татьяна Александровна, моя крестная, а Сонина родная мать, была женщина замечательная, я с ней дружила до самой ее смерти — она бы не позволила, чтоб меня не было. Но Соня сказала: «Лидочка, знаешь, мне так хочется, чтоб мои воспоминания о К.И. были напечатаны, мы все его так любили». Они все его так любили, что из любви к нему уничтожают меня. Это особая форма любви. Я, конечно, не против.