Стихотворения (1884 г.)

Бенедиктов Владимир Григорьевич

Молодой

И слава богу! Прочь, гиганты! Зато пропал пигмеев след, Зато теперь мы все таланты, Все сплошь, – толпы бездарной нет, Теперь мы разом, вместе, дружно Все подвизаемся вперед. Заметных личностей не нужно, Где человечество идет.

Старик

Но что ж вы сделали, однако? Еще не много.

Молодой

Нам из мрака Недавно выйти лишь дано, А между тем – взгляни, исчисли: Какой прогресс в движенье мысли! Вопросов сколько решено! И это всё еще – зачаток! Везде – преследованье взяток, Весь мир проснулся, закричал, Раскрылось каждое событье, Явились – гласность и развитье Экономических начал. Уму отрадно, сладко чувству! Начертан воспитанья план, Везде простор науке дан И цель указана искусству. Кого

наш век не изумит? Куда ни оглянись – всё ново, И против зла везде гремит Изобличительное слово, 0 Твои сомненья – смертный грех! Сознаться каждый в том обязан, Что всё подвинулось. Успех Математически доказан.

Старик

Благим стремленьям – честь, хвала! Да жаль – приемы ваши мелки, И вы, чем браться за дела, – Беретесь часто за безделки; Боитесь вы сорвать покров, Где зла скопляется излишек, 1 И где бы обличать воров – Вы обличаете воришек, Несчастных, жалких, чья рука Порой вдается в лиходейства Затем, что хлеба нет куска У их голодного семейства. Идея иногда чиста, А в исполненье факты грязны; Цель и прекрасна и свята, А средства – грешны, безобразны. Всё торжествует лишь обряд Да форма. Суд мой прям и краток: Друг, не сердись! Прогресс ваш шаток, То шаг вперед, то шаг назад. «Литература – праздник слова!» Иной журнал кричал, кричал, – О том лишь только умолчал, Что правда – первая основа Экономических начал. Не даст вам выводов желанных Математический расчет. Что ваша цифра? Цифра лжет, Коль нет под нею верных данных. Не спорю: тщетно ум парит Порою в сферах идеальных, Но счастья он не водворит И там, где жаждой он горит Одних лишь благ материальных, Где чистой нравственности нет, Законность где калекой бродит Иль фразами морочит свет, А в кровь и плоть не переходит, – Где вредной роскоши чума Переедает мир недужный И где нужна не честь сама, А только чести знак наружный, – Где нет сознанья у людей, Что часто кровью пахнут розы, Что в бриллианты богачей Превращены убогих слезы, Что люди все – одна семья, И, миру новым чтоб явиться, Для обновленья бытия Он должен духом обновиться, – Что правда не должна, как тать, Дрожать пред ложью закоснелой, Но божьей вестницей предстать… ……………. Искусство ж пусть своим путем Идет, как шло с начала века, И благородит человека, И проявляет бога в нем!

Молодой

О, это – проповедь! В морали Мы всё по нитке перебрали, – Мечты старинные! Поверь – Среди движений современных Для этих мыслей отвлеченных Совсем и места нет теперь. Ты фантазируешь… Ну кстати ль? А я, с тобой чтоб не уснуть, Иду. Прощай, седой мечтатель! Я тороплюсь.

Старик

Счастливый путь! Иди. Но старческих мечтаний Ты не считай в числе преград Для ваших светлых начинаний И верь: я в духе был бы рад, Когда б по моему хоть трупу, Как по гранитному уступу, Бил новый жизненный каскад. Спеши вперед, младое племя! Твоя дорога далека… Коль у тебя я отнял время – Прости болтливость старика!

Леля

На стол облокотясь и, чтоб прогнать тоску, Журнала нового по свежему листку Глазами томными рассеянно блуждая, Вся в трауре, вдова сидела молодая – И замечталась вдруг, а маленькая дочь От милой вдовушки не отходила прочь, То шелк своих кудрей ей на руку бросала, То с нежной лаской ей колени целовала, То, скорчась, у ее укладывалась ног И согревала их дыханьем. Вдруг – звонок В передней, – девочка в испуге задрожала, Вскочила, побледнев, и мигом побежала Узнать скорее: кто? – как бы самой судьбой Входящий прислан был. «Что, Леля, что с тобой?» Но Леля унеслась и ничего не слышит, И вскоре смутная вернулась, еле дышит: «Ах! Почтальон! Письмо!» – «Ну, что ж такое? Дрянь! Чего ж пугаться тут? Как глупо! В угол стань!» И девочка в углу стоит и наблюдает, Как маменька письмо внимательно читает; Сперва она его чуть в руки лишь взяла – На розовых устах улыбка расцвела, А там, чем далее в особенность и в частность Приятных этих строк она вникает, – ясность Заметно, видимо с начала до конца, Торжественно растет в чертах ее лица, – А Леля между тем за этим проясненьем Следила пристально с недетским разуменьем, И мысль ей на чело как облако легла И тонкой складочкой между бровей прошла, И в глазках у нее пары туманной мысли В две крупные слезы скруглились и нависли. Бог знает, что тогда вообразилось ей! Вдруг – голос матери: «Поди сюда скорей. Что ж, Леля, слышишь ли? Ну вот! Что это значит, Опять нахмурилась! Вот дурочка-то! Плачет! Ну, поцелуй меня! О чем твоя печаль? Чем ты огорчена? Чем?» – «Мне папашу жаль». – «Бог взял его к себе. Он даст

тебе другого, Быть может, папеньку, красавца, молодого, Военного; а тот, что умер, был уж стар. Ты помнишь – приезжал к нам тот усач, гусар? А? Помнишь – привозил еще тебе конфеты? Вот – пишет он ко мне: он хочет, чтоб одеты Мы были в новые, цветные платья; дом Нам купит каменный, и жить мы будем в нем, И принимать гостей, и танцевать. Ты рада?» Но девочка в слезах прохныкала: «Не надо», – «Ну, не капризничай! Покойного отца Нельзя уж воротить. Он дожил до конца. Он долго болен был, – за ним уж как прилежно Ухаживала я, о нем заботясь нежно! Притом мы в бедности томились сколько лет! Его любила я, ты это знаешь…» – «Нет! Ты не любила». – «Вздор! Неправда! Вот обяжешь Меня ты, если так при посторонних скажешь, Девчонка дерзкая! Ты не должна и сметь Судить о том, чего не можешь разуметь. Отец твой жизнию со мною был доволен Всегда». – «А вот, мама, он был уж очень болен – До смерти за два дня, я помню, ночь была, – Он стонет, охает, я слышу, ты спала; На цыпочках к дверям подкралась и оттуда Из-за дверей кричу: «Тебе, папаша, худо?» А он ответил мне: «Нет, ничего, я слаб, Не спится, холодно мне, Леля, я озяб. А ты зачем не спишь? Усни! Господь с тобою! Запри плотнее дверь! А то я беспокою Своими стонами вас всех. Вот – замолчу, Всё скоро кончится. Утихну. Не хочу Надоедать другим». – Мне инда страшно стало, И сердце у меня так билось, так стучало!.. Мне было крепко жаль папаши. Вся дрожу И говорю: «Вот я мамашу разбужу, Она сейчас тебя согреет, приголубит». А он сказал: «Оставь. – И так вздохнувши – ух! – Прибавил, чуть дыша и уж почти не вслух, Да я подслушала: – Она… меня… не любит». Вот видишь! Разве то была неправда? Вряд! Ведь перед смертью все уж правду говорят».

Владычество моды

Пятнадцатый век еще юношей был, Стоял на своем он семнадцатом годе, Париж и тогда хоть свободу любил, Но слепо во всем раболепствовал моде. Король и характер и волю имел, А моды уставов нарушить не смел, И мод образцом королева сама Венсенского замка в обители царской Служила… Поклонников-рыцарей тьма (Теснилась вокруг Изабеллы Баварской. Что ж в моде? – За пиром блистательный пир, Интрига, любовь, поединок, турнир. Поутру – охота в Венсенском лесу, Рога и собаки, олени и козы. На дню – сто забав, сто затей на часу, А вечером – бал, упоение, розы И тайных свиданий условленный час… ……………… И мода сердиться мужьям не велит, – На шалости жен они смотрят без гнева. На съездах придворных – толпа волокит, – Их дерзости терпит сама королева, По общей покатости века скользя. Король недоволен, но… мода! – Нельзя! Тут любят по моде, любовь тут – не страсть, Прилично ли делать скандал из пустого? Конечно, он может… сильна его власть, Но – что потом скажут про Карла Шестого! «Какой же он рыцарь?» – толпа закричит. И сжался король, притаился, молчит. Но как-то – красавец Людовик Бурбон Не вздумал, мечтая о прелести женской, Отдать королю надлежащий поклон, Летя к королеве дорогой венсенской, И так его рыцарский жар увлекал, Что мимо он гордо вгалоп проскакал. Король посмотрел и подумал: «Сверх мер Влюблен этот рыцарь. По пылкой природе Пускай он как модный спешит кавалер. Но быть так невежливым – это не в моде! Недаром король я. Ему ж на беду, Постой-ка, я новую моду введу!» Сквозь чащу Венсенского леса, к реке Шли люди потом возвестить эту моду – И в полночь, при факелах, в черном мешке Какая-то тяжесть опущена в воду; Мешок тот воде поручила земля С короткою надписью: «Суд короля». Поклонников рой с той поры всё редел Вокруг Изабеллы. Промчалися годы – И всё изменилось. Таков уж удел Всего в этом мире! Меняются моды: Что прежде блестело – наполнилось тьмой, И замок Венсенский явился тюрьмой.

Мадонна

Бог ниспослал мне виденье: я вижу мадонну, Чудный ребенок с любовью прижат к ее лону, То не Спаситель грядущий, не сын Вифлеема – Нет! Этот нежный ребенок – былинка Эдема, Розы шипок, возбужденный дыханьем апреля, Девочка – ангельский лик с полотна Рафаэля! Тот же рисунок головки, такие же краски, Мягкие, светлые волосы, темные глазки, К ней обращенные, к ней, что сияет в ребенке; Жадно обвитые вкруг ее шеи ручонки Этого ангела вдруг опустились; зеницы Сонною дымкой подернулись – тень от ресницы, Зыблясь, как ткань паутины на алом листочке, Дымчатой сеткой слегка стушевалась на щечке… Тише! – уснула малютка сном сладким, безбурным, – Взором родимой накрыта, как небом лазурным, Взором царицы, достойной небесной короны, Девственной, чистой жены, светлоликой мадонны.

«Ну вот – всё ладится, идет всё понемногу…»

Ну вот – всё ладится, идет всё понемногу Вперед. Надежда есть: жить будем, слава богу! Вот и устроились! – И светлый день блестит В грядущем… Поглядишь – и рухнет всё мгновенно, И всё, что строил ты так долго, постепенно, В один прекрасный день всё к черту полетит!