Этот лист, что иссох и свалился,Золотом вечным горит в песнопеньи.
А. Фет, «Поэтам»
Внезапно опаленный острым зноем,Сорвался с ветки заскорузлый лист.Весь мир — как чаша, полная покоем,И небосвод — неумолимо чист.Смежить глаза от яростного блеска,Сквозь ветки, в радужном дымуСледить, как возникают арабескиИ, точно змеи, уползают в тьму,И знать, что так вот, медленно слетая,Кружась, как лист, я упаду на дно,От горя и любви изнемогая,Туда, где ясно все и все темно,Туда, где все насыщено покоем,Где
я уже не я — давным-давно…Ужели мы бессмертия не стоим?Ужель его коснуться не дано?1974
51
«Внезапно опаленный острым зноем…» — HP: под названием «Лист».
Над теплою рекой скользит туман.Стою и жду, чтоб с утренней зареюПрирода уложила в закромаВсе мертвое и все ночное.Вот на востоке вспыхнул призрак света.Два-три чириканья, и вдругПродлился звук грядущего рассветаИ превратился в радостный испуг:Какой пронзительный, веселый хор!Как будто рухнула плотинаИ затопил поток земной простор —Восторга звонкая лавина.Одетый птичьим щебетом, как светом,— Как я от счастья изнемог! —Природы веруя приметам,Готов ступить я на дневной порог.О, как бы мне — присоединитьК пернатым голосам мой грубый голос,В себе самом молчанье истребить,Чтоб жизнь моя от ночи откололась?1974
Все шатко, все в мире — утрата,И даже вселенной — смертная датаМерещится нам: улетает куда-тоВсе то, что придет или было когда-то.По точным орбитам летят друг за другом,Рождаясь и вновь угасая, светила,И время, вращаясь по кругу, по кругуНе знает само — что будет, что было.И только порою летит по спиралиКометой, бежавшей из заточенья,Из времени вырвавшись, — дале и дале —Непокорное числам мгновенье!Только мгновенье любви совершенно,Вневременно, неизмеримо,Только оно в бесконечной вселеннойСвоевольно и неповторимо.1974
53
«Все шатко, все в мире — утрата…» — HP.
Обетованная земля («Мне никем та земля не обещана…») [54]
Обетованный — обещанный. Ханаанская земля,
в которую Бог, согласно своему обещанию, привел евреев.
Мне никем та земля не обещана…Странником к обетованной земле,К той, что всю жизнь мне мерещится,Сквозь ветер и вьюгу стремительных лет,Я иду и встречаю — за кладбищем кладбище:Я иду по следам революций, предательств и войн,По следам лагерей, по заросшим травою пожарищам,Ведомый одною лишь мыслью — домой.А дома-то нет: он стоит за порогамиКанцелярских торжеств, лицемерья и лжи,К нему не пройдешь столбовыми дорогами,К нему лишь тропинка, петляя, бежит.По лесу идешь и зовешь — издалека аукнетсяЧеловеческий голос — протяжно звенит золотое «ау»,Но и он о молчанье, как в стену высокую, стукнется,Как будто я только ушедших из жизни зову.Полстолетья прошло, и дорога назад мне заказана:Я от странствий устал — не по мне поезда, не по мне корабли,Что смолчал, то смолчал, но что сказано — сказано…Я стою на пороге — обетованной земли.1974
А в памяти детство.Невозвратный уют.Меня еще ДимойДома зовут.Зовут — недозваться —Недозваться меня:Я еще в обаяньиЗолотого огня.Керосиновой лампойСтол освещен.Я в книжные строкиС головой погружен.И прямо из кругаВ ладони ко мне«Рожденное слово»Слетает в огне.«Из
пламя и света» —Как она хороша,Эта ясная строчка! —И слышит душа,Как слово вспорхнуло,Как слово летит,Как нежное горлоОшибкой звенит.Бессмертное слово,Таинственный звук…Керосиновой лампыМагический круг.1974
55
«А в памяти детство…» — HP: под названием «“Из пламя и света…”».
«Ночь спорит с днем. В речных просторах…»
…стройный мусикийский шорохСтруится в зыбких тростниках.
Ф. Тютчев
Ночь спорит с днем. В речных просторахГуляет ветер. Мыслящий тростникПоет, и мусикийский шорохПреображается в земной язык.Но все слова полны значеньем,Неясным человеку, волшебством,Магическим и темным пеньемИ непонятных звуков торжеством.Нам тайну слова Бог не выдал,Ее не ведают ни друг, ни враг,Но тот, кто знает, — древний идол —Хранит от зла языческий очаг.1974
«Быть может, останется несколько строк…»
Быть может, останется несколько строк,Не подчинившихся власти забвенья…О как будет тот день и широк, и высок,Станет на миг бесконечным мгновеньеДля ушедшего в смерть, если кто-нибудь там,В мире далеком, где жил он когда-то,Доверит своим задрожавшим губамСлово того, кто ушел без возврата!1971–1974
«Люблю тебя. Бессмертье мне постыло…»
Люблю тебя. Бессмертье мне постыло.Мне дорога моя земная скорбь.Я помню жизнь и все, что в жизни было —Страданий и восторгов острый горб.И поднимая взор мой в небо, к Богу,Я слышу голос: «Ты молись и верь».Я говорю ему с отчаянной тревогой:«Молчи, не искушай, не лицемерь!Ты без меня не Бог, Тебе я нужен.Отображен во мне Твой вечный лик.Ты мысль моя, Ты мной обезоружен:Я раб, но я Твой символ, Твой язык».1975
Я шел непроходимым лесом.Увидел кедр. По вертикали в тучиРвалась вершина. Под густым навесомЕго ветвей остановился я у самой кручи,У края гладкого, как ствол, обрываВдруг замер я — беспомощно счастливый.Я был в скрещении зенита и надира,Вне времени. Пустот таинственные дырыЗияли подо мной и надо мной. На брюхеПрилег усатый уссурийский тигрИ полз ко мне, должно быть, не для детских игр,Ко мне, лишенному дыхания и слуха.Я стал гранитом. Я не смог рукамиНа ключ закрыть лица. Тигриные зрачкиГорели, источая желто-синий пламень,И стало все отчетливо темней,Но я не мог разжать тиски.Он описал вокруг меня дугу,На лапы встал и скрылся в толчее ветвей.Отныне я до смерти не смогуЗабыть скольженье черно-рыжих полос,Небытие мое, гранитом ставший голос.1976
Тоска глядеть, как сходит глянец благ,И знать, что все ж в конец не опротивят,Но горе тем, кто слышит, как в словахЗаигранные клавиши фальшивят.
Иннокентий Анненский, «К портрету»
Как сердцу становится близкоСияние блеска и света…Иль это случайно — опискаГрядущего лета?Я вижу — серебряных полосФонарных ложится на стеныПрозрачно-таинственный голосПоследнего плена.А завтра… Но завтра, быть может,Не будет, не будет, не будет,И свет пожелтевшее ложеОстудит.1976