Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Андреев Вадим Леонович

«Не руки, а звезды. Пять нежных лучей…»

Не руки, а звезды. Пять нежных лучей, Пять пальцев, сияющих в комнатном мраке, — И розовый выем ладони твоей, Как поднятый вверх, угасающий факел. Глаза — эти розы в завоях ресниц, В ночи озаренные черной росою, Бессмертные сестры небесных зарниц, Открытые в жизнь — и в любовь — темнотою. Не двинется воздух — он молча лежит, И он у тебя на груди отдыхает, — И

кажется мне, что за окнами черный гранит, Как звезды, как розы — дрожа и дыша — расцветает.

Musee de Cluny («Что было за окном? Должно быть, небо…»)

О.А.

Что было за окном? Должно быть, небо, Но здесь, у нас, в музейной тишине, Смешалось все земное — явь и небыль, Оставшись ясным лишь тебе и мне. Фарфоровых цветов прозрачный голос — И медленно в средневековой мгле Огромным счастьем души раскололись И проросли — как семена в земле. 1933

Трубка («Горит табак, сияет тление…»)

Горит табак, сияет тление, Мерцает розовый зрачок, И медленно сквозь полупение Развертывается дымок. Нагревшись, тело деревянное, Дыханью уст моих внемля, Цветет звездой благоуханною На полом кончике стебля. Душа моя, твое сияние И твой восторг, весна и грусть, — Как трубка, ты живешь дыханием Тебе чужих и милых уст. 1933

У часовщика («Он повертел в руках часы…») [6]

Он повертел в руках часы, Он колдовал, он тронул стрелки, Очаровательной безделки Он нежные раскрыл красы. Спала спиральная пружина, Зубчатый мир не шелестел, И средь стальных, недвижных тел Застыла капелька рубина. Жизнь продлена на краткий срок — Пока молчит ее свидетель, Пока земная добродетель Душе уснувшей невдомек. Но цепкое воскреснет бремя Под пальцами часовщика, И вот летит встречать века Мое щебечущее время.

6

У часовщика — HP.

Электрический выключатель («Хранит фарфоровый кружок…»)

Хранит фарфоровый кружок И свет и тьму, и в сердце медном Сияет голубой цветок, Не умирающий бесследно. Прикосновению руки Поручена двойная нежность — Попеременно черные тиски Сменяет светлая безбрежность. Но все ж, наперекор уму, Лишь очевидностью одеты Слова — свет исключает тьму, Но

тьма не исключает света. 1930

За проявленьем фотографий («Когда под действием кислот…»)

Когда под действием кислот Вдруг загустеет и остынет время И медленно и нежно расцветет Оброненное светом семя, Когда на призрачном стекле Запечатленный миг бесспорно ясен, — О как тогда в тяжело-красной мгле Я к данной жизни безучастен. Как горько мне, что мой язык Не помышляет с временем бороться, Что творчество пройдет и вечный миг В чужих веках не отзовется.

Комета («Минует нас ночное пенье…»)

Минует нас ночное пенье, Комета емлет высоту И брызжет фосфорным цветеньем В язвительную чистоту. Воздвигшись над воздушным прахом Двурогой радугой хвоста, Она ночным смиряет страхом Нам суетливые уста. И нас невольно унижая, Летит, уже не звук, не свет, Надменная и неземная, В родное сонмище комет.

«Чужда стенания мирского…»

Чужда стенания мирского, Как свет, прозрачна тишина, И с полувздоха, с полуслова Звезда надзвездная ясна. Молитвы золотое бремя! Земным не внемля голосам, Кудрявым, легким паром время Взлетает к черным небесам. И следуя межою звездной, Сквозь колосящуюся тьму Войду — в повисшую над бездной Твою хрустальную тюрьму.

«Когда человеку не спится…»

Когда человеку не спится И в комнате вещи не спят, Играет ночная цевница, Как ласточки, звуки летят. Невидимый воздух встревожен Прохладною музыкой крыл — Над смертным, не ангельским ложем Господь облака приоткрыл. Пронзенная звуками рая, Трепещет вверху синева. — Летучая ласточек стая, — Бессонницы лирной слова!

«Нам с грозой совладать невозможно…»

Нам с грозой совладать невозможно: Жизнь в разбитое бьется окно. Предначертано и непреложно Лишь земное свершится должно. С возмущенной лазурью не смея Ни расстаться, ни сблизиться, мы Умираем, и сердце, слабея, На перины пуховые тьмы С щебетаньем привычным ложится. И в открытые настежь глаза Непреложным покоем струится Отшумевшая в мире гроза.