Стихотворения и поэмы

Заболоцкий Николай Алексеевич

Ты на том берегу, я на этом, Между нами бушует река. Друг на друга мы с каждым рассветом Не насмотримся издалека. Как теперь я тебя поцелую? Только вижу смеющийся рот. Перейти сквозь пучину такую Человеку немыслимо вброд. Не пловцы мы с тобой, горемыки, Нет ни лодки у нас, ни руля. Не ответит нам небо на крики, Не поможет нам в горе земля. Целый день ожидая друг друга, Мы смеемся сквозь слезы с тобой. Я кричу, но не слышно ни звука — Всюду грохот и яростный вой. Умирает мой голос тревожный, Утопающий в бурной реке… Как теперь я в тоске безнадежной Проживу от тебя вдалеке? И не лучше ли смерть, чем томленье, Чем бессильные эти слова? Нет, пока ты видна в отдаленье, До тех пор и надежда жива!

ПОЭТЫ СОВЕТСКОЙ ГРУЗИИ

Г. АБАШИДЗЕ

ОБЛАКО НОСТЕ

Ты вдалеке от Носте угасал, Затерянный в Алеппо и Стамбуле. «Дидмоуравиани»

Где очи его напитались землей, Истлели широкие плечи? Холодный, как горы, как

горы, немой, Хозяин твой, Носте, далече! Ты видишь: он скалы обходит вокруг, Ущелья, долины и пашни. Ты чуешь: укрылся изгнанника дух В развалинах каменной башни. Несчастные дети в могилу легли, Иранским отрядам — раздолье, И пыль кизилбашей клубится вдали, И долго колеблется в этой пыли Клинок его, воткнутый в поле. Не раз от него улепетывал шах, Но даже в высоких палатах Он, Носте, мечтал о твоих облаках, Герой ополчений крылатых. Он в Грузию, верно, теперь не ездок, Но с ней нелегко разлучиться. Вдали от отчизны он весь изнемог, Тоска навалилась, волчица. Погибшие дети в могилу легли, И нет ему радости боле, И пыль кизилбашей клубится вдали, И долго колеблется в этой пыли Клинок его, воткнутый в поле.

НА КЛАДБИЩЕ САМЦХЕ

Он был подобен в жизни великану, Я не видал ни рук таких, ни плеч! В рост человека был привязан к стану Его огромный выщербленный меч. Он жил средь виноградников и пашен С своей женой, красивой без прикрас. Он был могуч, и был ему не страшен Ни Тамерлан, ни грозный Шах-Аббас. Но натиск персов крепче становился, И наконец с рассеченным челом В своей могиле еле уместился Отважный муж, поверженный врагом. Скрестил он руки в глубине могильной, Оставив здесь на произвол судьбы, Как корабли, огромные давильни, Кинжал и меч, большие, как дубы.

«Лишь ветер подует в дубраве…»

Лишь ветер подует в дубраве И снегом потянет с вершин, В бокале блеснет саперави, В столовой зажжется камин. И явится столик нежданно, И гости покажутся вдруг. Кувшинчики, словно фазаны, Пред ними усядутся в круг. Сначала их робкие взоры Бегут к потолку, но потом Мечты их несутся в просторы, Весельем дыша и вином. Несутся в окно, в палисадник, Над полем летят в тишине, Где дремлет в снегу виноградник, И ласточек видят во сне.

УШБА

Я небо увидел, когда предо мною Открылась чеканка серебряных гор И древняя Ушба, блестя сединою, Как крепость Каджети, закрыла простор. Прозрачный ее опоясывал холод, И цельной казалась она, высока, Хоть надвое был ее купол расколот И парой вершин уходил в облака. Как две превращенные в камень орлицы, Как два кипариса, закованы в лед, Задумав от мира навек удалиться, Они неподвижно смотрели с высот. Зачем мне казалась страшилищем эта Гора ледяная? Зачем лишь сейчас Отбросил я прочь заблужденье поэта И скинул завесу неведенья с глаз? Я небо увидел, когда предо мною Открылась чеканка серебряных гор И древняя Ушба, блестя сединою, Как крепость Каджети, закрыла простор.

ЛЕС НА ЭНГУРИ

Высокие сосны взметнулись до самой лазури И солнца коснулись, едва пробудился восток. Огромное дерево сброшено в волны Энгури, Плывет по теченью, как выгнувший спину бычок. Как это случилось, что дерево это упало, Споткнувшись о камни? Смотри, на какой крутизне Цепляясь корнями о страшные глыбы обвала, Его сотоварищи гордо стоят в вышине. К полудню их тень полосою ложится недлинной, И дремлют они… Но едва начинается дождь, Крушит их Энгури и с воем уносит в долины Их девственно чистую и первозданную мощь.

К. КАЛАДЗЕ

ПО МИРНЫМ ДОРОГАМ ГРУЗИИ

Тот, кто горные любит высоты, Кто влюблен в небосвод голубой, Кто, встречая ручьи, без заботы Раскрывает объятья весной, У кого под ногами с отрога, Поднимаясь, клубится туман И сквозь горные цепи дорога Переброшена, точно аркан,— Тот под песню мою зашагает, Не боясь неприступных вершин. Песня людям сердца окрыляет, Вдохновляя на подвиг грузин. Всё равно — голубые ли горы, Изумруды ли вешних полей, — Лишь бы только сияли просторы Вечно юной отчизны моей. Ты на каждом холме в восхищенье Остановишь внимательный взгляд — Весь народ там в труде и движенье, Только древние крепости спят. Утомясь от полдневного солнца, Любишь ты наклониться к ручью, Чтоб ладошкою с самого донца Зачерпнуть ледяную струю. Погоняя гнедую лошадку Иль в машине своей за рулем, Все названия сёл по порядку Вспоминаешь ты ночью и днем. Ты несешься дорогой крутою, Выше, выше! И вдруг, как живой, Мудрый Ленин с простертой рукою На вершине встает пред тобой. Впереди в созидательном шуме Блещет Кеда, бегут огоньки, И, крутясь под напевы хоруми, Мчатся волны аджарской реки. И на мост с высоты пьедестала Вождь глядит, как внимательный друг, И напеву речного хорала Внемлют горы, вставая вокруг. Как мечта, воплощенная нами, Этот мост всенародной весны Здесь повис меж прошедшими днями И великим грядущим страны. Где тот варвар, срывающий лозы С терпеливо возделанных скал, Кто над нами, как призрак угрозы, С обнаженною саблей стоял? Нет его! Полумесяц двурогий Закатился, встречая рассвет, И сияет над нашей дорогой Благодатное солнце побед.

ГОНЧАРЫ

Кувшины у ручья разбиваются.

Народная поговорка

Сквозь зеленые ущелья Каждой осенью с горы К нам везут свои изделья Удалые гончары. Кукурузной шелухою Пересыпан

их товар. Пес плетется за арбою Вместе с ними на базар. Словно дэвы-исполины, Усмиренные в борьбе, Колоссальные кувшины Развалились на арбе. У самих хозяев лица Цвета глины золотой, Но румяней всех возница, Кахабери молодой. Вот знакомое селенье, Где, звеня, бежит ручей. Где красотка в отдаленье Их встречает у дверей. Дали ей кувшинчик звонкий. Поглядишь — сойдешь с ума: Полногрудый, стройный, тонкий. Как красавица сама. Взгляд красотки сердце ранит, И недаром: стоит ей Подбочениться — и станет Всех кувшинчиков стройней. Замер дух у Кахабери. Как шальной, глядит вослед, Где мелькнул, скрываясь в двери, Легких ножек силуэт. Чует платья шелест милый, Скрип ступенек слышит он, И бегут пред ним перила, Как в тумане, на балкон. Домик маленький прекрасен — Самый новый на селе. Всюду стружки от балясин И опилки на земле. Бьет мотыга у пригорка — Знать, ушел хозяин в сад, Боевую гимнастерку Нацепив на палисад. И бормочет Кахабери: «Всякий выиграет бой, Коль его такая пери Ждет с победою домой!» Так стоит он и бормочет, И грустит у ручейка, А друзья над ним хохочут, Ухватившись за бока. Смотрит парень, озадачен: Перед ним, открывши рот, Чан, от смеха раскорячен, Повалился на живот. Что же с парнем приключилось? Век не чуял он беды, Глянь, а сердце и разбилось, Как кувшинчик у воды!

СКАЗАНИЕ О ЗОДЧЕМ

(Из цикла «Хертвисские рассветы»)

Жестокий враг на Картли наступал, И села жег, и бед творил немало. Не только люди — вся громада скал В тот страшный год слезами истекала. С высоких круч для башен боевых Она сама обрушивала плиты, И тысячи деревьев вековых Легли в ущелье, бурями разбиты. И вся земля обуглилась кругом, И был нарушен в ней порядок отчий… И в этот год с своим учеником Забрел в Хертвиси странствующий зодчий, Благословил он камень под горой И первой башни выложил преддверье, И рядом с ним над башнею второй Трудился вдохновенный подмастерье. Две статных башни в воздухе росли, Веревки лестниц яростно скрипели, И мастера, работая вдали, Друг другу песни радостные пели. Уж три зимы, почти не зная сна, Свой славный подвиг совершали двое, И наконец повеяла весна, И наступило утро роковое. Сошел на землю зодчий, весь седой, Он первым кончил славное строенье. Глядит: вверху помощник молодой Всё громоздит каменья на каменья. Народ поет строителям хвалу, И стол накрыт, и налиты кувшины. Но молча смотрит старец на скалу И не отводит взоров от вершины. Увы, ничто его не веселит, Он ясно видит, что теперь по праву Неутомимый юноша затмит Его годами скопленную славу. И омрачилось сердце старика, И, ревностью великой обуянный, Он погубить решил ученика И оборвал веревки, окаянный! Стрелой вонзилась башня в высоту, И юноша, зажав топор железный, Как сокол, пораженный на лету, Остался над зияющею бездной. Но был он храбр и смастерил себе Подобье крыл, и с песнею веселья, Послав проклятье старцу и судьбе, С высокой башни ринулся в ущелье. Со всех сторон народ к нему спешит, Приветствуя потомка исполинов. Зачем же он под башнею лежит, Большие крылья навзничь опрокинув? Ах, не случилось с ним бы ничего, Но за спиной топорик был некстати, И лезвие железное его Вошло в хребет до самой рукояти.

М. КВЛИВИДЗЕ

УШБА

Ты задремала, забыв над кроватью Свет погасить. И раскрытая книга Брошена возле кровати, и ветер Трогает шторы на окнах открытых… Ночь за окном широка и спокойна. Тихо на улице, только промчится Изредка с легким шуршаньем машина Или пройдет запоздалый прохожий, К дому спеша… Ты спишь, дорогая, Спит твоя улица, спит твой Тбилиси. Голову он положил на колени Горных хребтов и, как будто охотник. Сном беспокойным забылся во мраке. А с высоты на тебя и на город, На голубые окрестные горы, На тополя, на поля, на лощины, На разветвленья железной дороги, На виноградники, рощи, селенья Смотрит огромное небо. И небо Так же задумчиво и необъятно, Как о тебе необъятна забота В сердце моем… И всё оно видит, Но, увидав, обо всем забывает, И потому, видно, старость и время Не угрожают счастливому небу… Ты задремала, ты спишь… А далеко — В далях, не видных из комнатки этой, В сердце Сванетии, в куполе неба, Между громад неприступных Кавказа Дремлет высокая гордая Ушба, И раздирающим душу молчаньем Веет от этого сна… Непорочный Снег там повсюду сияет, и звезды Перед лицом векового безмолвья В тайном испуге смежают ресницы. Горных ущелий голодные пасти Доверху там запечатаны снегом. Кажется, если б не снег, то ущелья Взвыли, объятые страхом молчанья. Тихо вокруг, не услышишь ни звука… Но… посмотри, при сиянии звездном, Словно цепочка рассыпанных зерен, Снег прочертили следы пешехода… Их ни обвалы не стерли, ни бури, Не поглотили их вихри и вьюги… Под необъятным куполом ночи Явственно видны следов отпечатки — Словно старинная надпись на камне, И ни конца у нее, ни начала… Спишь ты, любимая; рядом с тобою Спит твой ребенок. Твои сновиденья Так же светлы, как любовь к этой крошке. Знаю, душа твоя так же безгрешна, Так же чиста, как и снежная Ушба. Но посмотри, и в душе твоей чистой. Словно цепочка рассыпанных зерен, Чьих-то следов обозначились тени, Их ни обвалы не стерли, ни вьюги, Не поглотили их горести жизни… Дремлет души твоей белое царство — Только следы на снегу и заметны, Словно старинная надпись на камне, И ни конца у нее, ни начала… В комнате, рядом, спит муж твой. Однако Он не похож на того, кто дерзает По неприступным скитаться вершинам.