Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Та свеча, как сначала.
Мама открыла глаза — и я вижу: свет семидневный
Вспыхнул с огнем воедино,
Это вдову, что молилась за нас, за Израиль,
Поцеловала Шехина [33] .
1931
Перевод С. Липкина
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
Перевод
33
Шехина (правильно Шхина, ивр.) — термин, обозначающий имманентность Бога в реальном мире, Его близость к человеку и вечное пребывание в среде еврейского народа.
34
Стихотворение написано на идиш и не имеет варианта на иврите.
Меня опять Он к вам послал,
когда ревел могучий вал
и по ветру носились вы,
как груда высохшей листвы,
и руки падали у вас,
и силы таяли в груди.
И в ваш последний грозный час
явился Он и рек: «Иди!»
«Им тяжело, — сказал мне Он, —
им слишком больно. О, скорей
иди! У них ты вырви стон,
исторгни слезы из очей.
Пусть будет стон, как лязг металла,
слеза — как молот тяжела,
чтобы земля затрепетала
и зло и горе отрясла».
И я пошел. Пускай каменья,
преграды были предо мной, —
меня могучее стремленье
толкало с силой неземной.
Я знал, что гаснет ваше пламя,
я знал, что вы в змеиной яме,
что ветер потушил огни,
что вы во тьме, одни, одни...
И ваша боль меня толкала,
и вам помочь душа алкала.
Он дал на горе душу мне:
она полна чужой тоскою,
горит, не ведая покоя,
горит на медленном огне.
Я знал, — вам горько, тяжело,
и думал: «Ищете меня.
Познали мрак, и гнет, и зло, —
зовете свет и ждете дня.
Иду! Лечу! Сейчас предстану.
Ведь дорог день и дорог час.
Лизать я буду вашу рану,
дыханьем уст согрею вас.
И с вами буду я страдать,
молить, чтоб раны не горели.
Так лишь у детской колыбели
томится страждущая мать.
Иду, лечу! Я вас укрою,
я дам вам новую зарю.
Бог одарил меня душою,
вам эту душу подарю.
И мне язык Иегова дал.
Он — острый блещущий кинжал.
Коль вы из камня — он железный,
коль вы железо, он — булат.
Народ, и встанешь ты из бездны,
могуч и пламенем объят!»
Теперь
Напрасен зов, — ответа нет.
Тяжелый мрак главу облек,
погас мой луч, мой яркий свет.
Я встретил здесь позор и стыд,
передо мной закрыли дверь,
и слово Божие звучит
насмешкой горькою теперь.
Я не скажу вам ничего:
вам слово чуждо и мертво.
Кричал я средь камней и скал —
и первый крик мой вихрь умчал.
Еще издал я тяжкий стон.
Упал, как искра в копну, он
и вспыхнул пламенем на миг —
и пеплом стал. А третий крик
отдался в небе, как раскаты,
и даже вам он в грудь проник...
Лежите, трепетом объяты, —
но поздно, поздно, и увы! —
вам не поверят, как когда-то,
ни Бог, ни я, ни сами вы.
И вам не будет утешенья:
я душу сжег моим огнем,
и между нами цепи звенья
я навсегда рассек мечом.
Теперь на вас всю злобу волчью,
весь гнев, всю горечь изолью.
Я вас разлившеюся желчью,
своею кровью оплюю.
И вот что мне поведал Он:
«В последний раз издай свой стон
и испусти свой вздох тяжелый,
чтоб задрожали горы, долы,
и крикни им:
«Народ, народ!
Настанет день и час придет, —
Я мощью одарю народы,
их путь залью зарей свободы,
и стройно жизнь их потечет.
Но будешь ты стучаться в дверь
к чужим в тоске, как я теперь.
И перед ними на колени
падешь с мольбою о спасеньи,
ища хоть луч, хоть искру света, —
но будет смех взамен ответа.
И светлый гений новый путь
откроет к новым дивным сводам
не вам, рабы, — иным народам.
О, разорвется ваша грудь
от стона средь ночной тиши!
И слез остатки, что таятся
на дне измученной души,
ведь наконец-то просочатся.
Бежать вы будете, как тени,
из края в край, из дома в дом,
и град вас встретит оскорблений,
как нищих на пиру чужом.
Просить пойдете ради Бога,
презрения печать.
В рубище, стоя у порога,
начнете раны открывать,
толпе показывать спеша,
и руку жалобно прострете,
и низко голову пригнете,
прося несчастного гроша.
И вам земля могилой станет,
беззвездной будет ваша ночь,
и жизнь, как мертвый лист, увянет,
ваш стон развеет вихорь прочь.
Уж гром гремит, идет гроза.
Пусть тяжела падет слеза,
как весь ваш непрощенный грех, —
вы все услышите лишь смех.
Ваши мольбы не долетят
до трона вечного Творца.
Вас вихрь умчит, поглотит ад,