Стихотворения и поэмы
Шрифт:
ноги ее, и хватаю за край
одеянья, и трепещу, и плачу:
"Не покидай!" — И ты мне вдруг явилась,
сила моя, царица, в полноте
славы твоей сошла ко мне на землю,
жезл отрады в деснице, и венец
освобожденья на челе. И я
вижу тебя, и плененные желанья,
словно змеи в заваленной норе,
наполовину выползли, и тянутся,
дрожащие, голодные, к тебе,
к тебе, к тебе, и необычным пламенем,
пламенем бунта горят их
Слушай! Все звезды неба, золотые,
серебряные, все тебе отдам
за горсть любви, за право прикоснуться
к концу твоего скипетра. Отныне
что небеса мне, кто в них для меня
отныне жив, если ты их покинула
ради меня, и сиянье твое
удалилось от них? Ибо разрушены
столпы небес, Божий чертог — руина,
Божий престол разбит, у врат святыни
мусор; а я возрос и возмужал,
красота расцвела, хребет упрям
несокрушимою гордостью, недра
полны рыканий льва — и ты со мною!
Повели — я встряхну кудрями, сброшу,
как солому, расшатанное небо
надо мной; молви слово — погружу
мою жизнь в эту пропасть Аваддона,
и мой взор, что вонзился в глубину
навстречу лику твоему, вовеки
не подымется к небу. Сжалься, сжалься,
возьми меня, умчи меня, сестра, —
я в руке твоей, буду я печатью
на твоем сердце, буду я подножьем
твоей стопы; как собака, я лягу
у края ризы твоей, сторожа
миги твоих ресниц и мановенья
мизинца твоего, — или, как лев,
ринусь я на тебя и унесу
в пещеру..."
Голос его зазвучал
словно молитва, сдержанно и мягко:
"...Или создам иную высоту,
с новой лазурью и новым сияньем,
и солнцем будешь ты над мирозданьем
жизни моей; имя твое сплету
с песнью моей души; как раньше Богу,
из молитв буду вить тебе венки,
с ландышей лучших сорву лепестки
и стопам твоим выстелю дорогу.
Орел огня, буду дивным огнем
обвевать тебя; в высь, какой не знали
грезы мои, домчусь, и к солнцам дали
донесу клик о счастии моем..."
Так говорил он, и в его глазах
свет и пламя смешались и боролись;
и поднял он в томлении души
взор от лика в воде к живому лику,
трепеща и пылая, — и, взглянув,
окаменел: ее нет над обрывом —
только образ ее, запечатленный,
словно вырезан в черной глубине,
и оттуда глядит, и с ним оттуда
глядит звезда зари...
И поднял взоры
вновь
плыла над нею маленькая тучка,
светлая, словно крылатая, тучка,
и казалось — прозрачная рука
из-за тучки простерта, указуя
к Серне Зари. То был ли некий ангел,
или она?
И взор его повлекся
к дивной звезде рассвета, и в лучах
ее венца душа его повисла,
плененная, как сетью. Ведь она,
Серна Зари, чистоокая, грустно-
лучистая, сияла искони
веков, не угасая, не тускнея;
и пред зарей, пред зарею, когда
вставали те, кто на земле непонят,
отщепенцы великие, сироты
мира, — вставали блуждать меж туманов,
прокладывая первые тропы
к горным высям, — она вставала с ними,
одна и непонятна, как они,
встречала их, и был в ее мерцаньи
один привет, одно благословенье:
Будьте чисты! — и души их сливала
со всех концов блуждания в единой
мечте Зари...
Великая тоска
его объяла, высшая любовь,
сильнее смерти, затопила сердце
морем томлений; и пил он очами
темную синеву, и пил допьяна —
и распрямился юноша, и поднял
руки, и возопил:
— Бог! Даже пламя,
что бунтует во мне, я отдаю
Тебе и Небу!
Дивное сиянье
было в его глазах, ибо с высот
Серна Зари о клятве ликовала,
предвещая великое; и вера
в некий жребий наполнила его,
и познал он, что Бог к нему воззвал
огнем его души и предназначил
свершить нечто на острове, — но что?
И двинулся вдоль берега вперед,
навстречу уготованного рока,
твердый сердцем. Призыв Огня звучал
в его ушах, и перед ним мерцали
полусветы Зари. И в глубине
девичий образ, и светлая тучка
в вышине тихо поплыли пред ним;
и не дивился юноша пред чудом,
ибо лучшее чудо низошло
в его душу; и шел спокойно, молча,
навстречу Серне Зари.
VII
Долго шел он —
и берег подымался выше, выше
и, наконец, сровнялся с крутизной
по ту сторону вод; и обе кручи
постепенно сходились, омрачая
русло реки, замкнутое меж них, —
словно два великана заманили
реку в свои теснины, замышляя
там удушить во мраке... Но спокойно