Стихотворения и поэмы

Туманян Ованес

У СКЛЕПА Н. БАРАТАШВИЛИ [5]

Утешься, Грузия! В заветный этот миг Что омрачило так твой мужественный лик? То, что безмолвный прах увидела ты вновь Певца, снискавшего в душе твоей любовь? Иль тьма глубокая могилы дорогой Смутила тяжко дух осиротелый твой? Да, своего певца вновь похоронишь ты, Но им зажженные все чувства и мечты Гореть останутся, — для них кончины нет. Покуда над землей сияет солнца свет. И, верь мне, некогда в их пламени сгорит Всё бремя мук твоих и горестных обид. Тебе же, родины-страдалицы певец. Обретший вечную могилу наконец, За всё, что вынес ты мятежною душой. Пусть небо ниспошлет заслуженный покой. 1893

5

Бараташвили Николоз (1817–1845) — грузинский поэт-романтик.

ПЕРЕД

КАРТИНОЙ АЙВАЗОВСКОГО

(Экспромт)

Восстав, в океане неистовость вод Тяжелыми всплесками бьет до высот. Под яростный рев строит призраки гор, И буря безбрежный, безгранный простор Одевает, как в дым, Дуновеньем своим. «Ни с места!» — воскликнул — палитра в руках — Старик чародей, и взмутившийся прах Покорен, заслышавши гения зов; И, в бурю, безмолвно громады валов Вот стоят, как во сне, На его полотне. 1893

ДВЕ ЧЕРНЫЕ ТУЧИ

С зеленого трона спокойной вершины, Поднявшись тревожно в темнеющий свод, Гонимые бурен, по краю стремнины Две тучки печальные мчались вперед. Но даже и буря, в порыве жестоком. Одну от другой оторвать не могла, Хоть злобой дышала и в небе широком Их, с места на место бросая, гнала. И вместе, всё дальше, по темной лазури, Прижавшись друг к другу, в безбрежную высь, Гонимые злобным дыханием бури, Две тучки, две грустные тучки неслись. 1894

«Если время придет и ты…»

Перевод Н. Адамян

Если время придет и ты Этот холм посетишь, мой друг, Хорошенько всмотрись в цветы, Распустившиеся вокруг. Не ветрами и не дождем Семена их занесены, И не щедрой рукой весны Разукрашен мой новый дом. То — неспетые песни, друг, Что я в сердце с собой унес. Славословья любви, что вслух, Умирая, не произнес. Поцелуи мои, что я Шлю из горнего мира той, Для которой в мои края Путь закрыт гробовой плитой. 1894

НОЧЬ

Ночь избавление дарит От слез, мучений и тоски. И горы изменили вид И стали призрачно легки. Все охватил глубокий сон, Спят люди, звери. Тишина. И, освещая небосклон, Плывет торжественно луна. И над Сипаном [6] диск повис, Мерцая светлым серебром, И он глядит безмолвно вниз На грустный мир, объятый сном. Сереброкудрою струей Лучи прохладные текут И, распыляясь над землей, Дремоту сладкую несут. Но край несчастный мой лишен Отдохновения и сна, И полон ужасами он: Скрывает муки тишина. Кто будит сумрак гробовой. Не устает рыдать, стонать? Чей вопль мешается с мольбой? Увы, всего не рассказать! Там путник занемог в пути, Прихода смерти в муках ждет; Отцу покоя не найти, — Он дочь умершую зовет. И старца стон в тюрьме сырой, И стон страдалицы во мгле. И гибнет юноша-герой. Отдавший жизнь родной земле. Ночь над Арменией темна, Вокруг необорима тень. Когда ж рассеется она И засияет новый день? 1895

6

Сипан — гора на северо-западном берегу озера Ван.

СТРАННИКИ

Моя прошлая жизнь, с нею прошлый мой год — Два седых старика, ослабевших, недужных, — К дальней вечности путь свой держали вперед, В задушевном раздумье, в беседах содружных «Я взрастил благовонный, сияющий сад,— Первый вымолвил так, обращаясь к второму, — Животворный струили цветы аромат, — Все цветы расточил я по миру людскому». И ответил второй: «Много чувств, много сил, Много было во мне вдохновенья святого. Как и ты, я всё отдал и всё расточил В песнопеньи любви, в светлой щедрости слова». Первый снова сказал: «Но в долине людской Я оставил и холод, и сумрак, как прежде». — «Я оттуда ушел, — так ответил другой, — И тоскуя душой и не веря надежде». Первый громко сказал: «Вновь настанет расцвет, И покроется снова долина цветами!» Но другой ничего не промолвил в ответ. И к дороге своей он поникнул глазами Так вся прошлая жизнь, так и прошлый мой год — Два

седых старика, ослабевших, недужных,— К близкой вечности путь свой держали вперед В задушевном раздумьи, в беседах содружных. 1897

ДОЛГИЕ НОЧИ

Бессонница томит меня в постели, Лежу и тщетно жду прихода сна, И мысли мрачные мной овладели, И эта ночь особенно длинна. Ах, были дни, еще совсем недавно, Мир нежно, точно мать, меня ласкал, Познал тогда я дни восторга явно И мрак ночной меня не угнетал. Любовь прошла, развеялись мечтанья. Нет бодрости и силы прежних дней. Настали дни глубокого страданья, И ночи кажутся теперь длинней. Бессонница теперь меня терзает, В своей постели мучаюсь без сна. Ночь бесконечна, всё не рассветает, — Как долго, долго тянется она! 1897

ГРУСТНАЯ БЕСЕДА

В печальном сумраке ночном Бессонны я и скорбь моя. Хотим припомнить мы вдвоем. Как с нею повстречался я. «Скажи мне, скорбь, моя родня, Товарищ неразлучный мой, Из-за чего, с какого дня И как связалась ты со мной?..» И, вспоминая в тишине. Она рассказывает мне: «Давным-давно, коль хочешь знать, Смотря на колыбель твою И тихо плача, пела мать Уныло „баюшки-баю“. И в сердце детское твое Вошла я с песенкой ее. Ты был когда-то очень мал — Не больше сына своего — И с хилым сверстником играл. Он сиротою был. Его Все колотили, не любя. С тех пор узнала я тебя. Однажды, дверь загородив. Хозяин должнику грозил. Бедняк, отчаявшись, чуть жив, У неба помощи просил: „Спаси, о боже! Нет житья!“ С тех пор я спутница твоя. Пришел раз человек с сумой, Держа ребенка под тряпьем: „Нас гонят прочь с земли родной. Так пожалей, молю Христом! Дай нам погреться у огня“. С тех пор и знаешь ты меня. Теперь уже не вспомню я, Кто это был: твой верный друг. Возлюбленная ли твоя, Которой ты любим, — но вдруг Надежда навсегда ушла. С тех пор тебя я обрела. Увянув от забот и дел, Угасла милая, бледна… Сквозь слезы долго ты глядел На гроб любимой, но она Навеки скрылась под землей. С тех пор сдружилась я с тобой». В печальном сумраке ночном Бессонны я и скорбь моя. Хотим припомнить мы вдвоем, Как с нею повстречался я. И долго речь ее течет, И бедствиям потерян счет. 1898

«Прошла, о боже, дымом жизнь моя!..»

Прошла, о боже, дымом жизнь моя! Иссохли кости — сжег их полдень жгучий. Иссякло сердце. Пал, подкошен, я, Свой путь забыл от скорби неминучей. Мой хлеб — укор людей чужих; Мой отдых — на путях изгнаний; День полон злых вестей и криков злых; Ночь до утра полна глухих рыданий. Томился я, как филин средь руин. Как воробей на крыше — одиноко. О боже! Я бессилен, я один… Ужели час спасения далеко? 1898

ПЕРЧУ ПРОШЯНУ [7] — НАРОДНОМУ ПИСАТЕЛЮ

К сорокалетию его литературной деятельности

Земля армян, наш край родной, Землею бедствий был века. Сравнил бы их с Масис [8]– горой, Горой, ушедшей в облака. Писал в мучительной тоске О ранах родины поэт [9] , — И сорок лет с пером в руке Всегда ты шел ему вослед. К крестьянам ты входил как друг. Ты знал их горестный удел, О бедах хижин и лачуг Поведать людям ты сумел. Заслужен твой венец! И вот Посланцы родины идут — Тебя благодарит народ За твой большой, священный труд. Певец, твое бессмертье в нем. Твой дар — могучий дар творца, Который трепетным огнем Воспламеняет нам сердца. 1899

7

Прошян Перч (1837–1907) — один из зачинателей армянской реалистической прозы. Первый его роман из армянской народной жизни «Сос и Вартитер» был опубликован в 1860 году.

8

Масис — армянское название горы Арарат.

9

Писал в мучительной тоске О ранах родины поэт. Имеется в виду Хачатур Абовян и его роман «Раны Армении».