Стихотворения и поэмы

Пастернак Борис Леонидович

Когда я устаю от пустозвонства

Когда я устаю от пустозвонства Во все века вертевшихся льстецов, Мне хочется, как сон при свете солнца, Припомнить жизнь и ей взглянуть в лицо. Незванная, она внесла, во-первых, Во все, что сталось, вкус больших начал. Я их не выбирал, и суть не в нервах, Что я не жаждал, а предвосхищал. И вот года строительного плана, И вновь зима, и вот четвертый год, Две женщины, как отблеск ламп Светлана, Горят и светят средь его тягот. Мы в будущем, твержу я им, как все, кто Жил в эти дни. А если из калек, То все равно: телегою проекта Нас переехал новый человек. Когда ж от смерти не спасет таблетка, То тем свободней время поспешит В ту даль, куда вторая пятилетка Протягивает тезисы души. Тогда не убивайтесь, не тужите, Всей слабостью клянусь остаться в вас. А сильными обещано изжитье Последних язв, одолевавших нас.

Стихи мои, бегом, бегом

Стихи мои, бегом, бегом. Мне в вас нужда, как никогда. С бульвара за угол есть дом, Где дней порвалась череда, Где пуст уют и брошен труд, И плачут, думают и ждут. Где пьют, как воду, горький бром Полубессонниц, полудрем. Есть дом, где хлеб как лебеда, Есть дом, так вот бегом туда. Пусть вьюга с улиц улюлю, Вы радугой по хрусталю, Вы

сном, вы вестью: я вас шлю, Я шлю вас, значит, я люблю. О ссадины вкруг женских шей От вешавшихся фетишей! Как я их знаю, как постиг, Я, вешающийся на них. Всю жизнь я сдерживаю крик О видимости их вериг, Но их одолевает ложь Чужих похолодевших лож, И образ синей бороды Сильнее, чем мои труды. Наследье страшное мещан, Их посещает по ночам Несуществующий, как Вий, Обидный призрак нелюбви, И привиденьем искажен Природный жребий лучших жен. О, как она была смела, Когда едва из-под крыла Любимой матери, шутя, Свой детский смех мне отдала, Без прекословий и помех Свой детский мир и детский смех, Обид не знавшее дитя, Свои заботы и дела.

Еще не умолкнул упрек

Еще не умолкнул упрек И слезы звенели в укоре, С рассветом к тебе на порог Нагрянуло новое горе. Скончался большой музыкант, Твой идол и родич, и этой Утратой открылся закат Уюта и авторитета. Стояли, от слез охмелев И астр тяжеля переливы, Белел алебастром рельеф Одной головы горделивой. Черты в две орлиных дуги Несли на буксире квартиру, Обрывки цветов, и шаги, И приторный привкус эфира. Твой обморок мира не внес В качанье венков в одноколке, И пар обмороженных слез Пронзил нашатырной иголкой. И марш похоронный роптал, И снег у ворот был раскидан, И консерваторский портал Гражданскою плыл панихидой. Меж пальм и московских светил, К которым ковровой дорожкой Я тихо тебя подводил, Играла огромная брошка. Орган отливал серебром, Немой, как в руках ювелира, А издали слышался гром, Катившийся из-за полмира. Покоилась люстр тишина, И в зареве их бездыханном Играл не орган, а стена, Украшенная органом. Ворочая балки, как слон, И освобождаясь от бревен, Хорал выходил, как Самсон, Из кладки, где был замурован. Томившийся в ней поделом, Но пущенный из заточенья, Он песнею несся в пролом О нашем с тобой обрученьи. Как сборы на общий венок, Плетни у заставы чернели. Короткий морозный денек Вечерней звенел ритурнелью. Воспользовавшись темнотой, Нас кто-то догнал на моторе. Дорога со всей прямотой Направилась на крематорий. С заставы дул ветер и снег, Как на рубежах у варшавы, Садился на брови и мех Снежинками смежной державы. Озябнувшие москвичи Шли полем, и вьюжная нежить Уже выносила ключи К затворам последних убежищ. Но он был любим. Ничего Не может пропасть. Еще мене Семья и талант. От него Остались броски сочинений. Ты дома подымешь пюпитр, И, только коснешься до клавиш, Попытка тебя ослепит, И ты ей все крылья расправишь. И будет январь и луна, И окна с двойным позументом Ветвей в серебре галуна, И время пройдет незаметно. А то, удивившись на миг, Спохватишься ты на концерте, Насколько скромней нас самих Вседневное наше бессмертье.

7

Весенний день тридцатого апреля

Весенний день тридцатого апреля С рассвета отдается детворе. Захваченный примеркой ожерелья, Он еле управляется к заре. Как горы мятой ягоды под марлей, Всплывает город из-под кисеи. По улицам шеренгой куцых карлиц Бульвары тянут сумерки свои. Вечерний мир всегда бутон кануна. У этого ж особенный почин. Он расцветет когда-нибудь коммуной В скрещеньи многих майских годовщин. Он долго будет днем переустройства, Предпраздничных уборок и затей, Как были до него березы тройцы И, как до них, огни панатеней. Все так же будут бить песок размякший И на иллюминованный карниз Подтаскивать кумач и тес. Все так же По сборным пунктам развозить актрис. И будут бодро по трое матросы Гулять по скверам, огибая дерн. И к ночи месяц в улицы вотрется, Как мертвый город и остывший горн. Но с каждой годовщиной все махровей Тугой задаток розы будет цвесть, Все явственнее прибывать здоровье, И все заметней искренность и честь. Все встрепаннее, все многолепестней Ложиться будут первого числа Живые нравы, навыки и песни В луга и пашни и на промысла. Пока, как запах мокрых центифолий, Не вырвется, не выразится вслух, Не сможет не сказаться поневоле Созревших лет перебродивший дух.

Столетье с лишним не вчера

Столетье с лишним не вчера, А сила прежняя в соблазне В надежде славы и добра Глядеть на веши без боязни. Хотеть в отличье от хлыща В его существованьи кратком, Труда со всеми сообща И заодно с правопорядком. И тот же тотчас же тупик При встрече с умственною ленью, И те же выписки из книг, И тех же эр сопоставленье. Но лишь сейчас сказать пора, Величьем дня сравненье разня: Начало славных дней Петра Мрачили мятежи и казни. Итак, вперед, не трепеща И утешаясь параллелью, Пока ты жив, и не моща, И о тебе не пожалели.

Весеннею порою льда

Весеннею порою льда И слез, весной бездонной, Весной бездонною, когда В Москве конец сезона, Вода доходит в холода По пояс небосклону, Отходят рано поезда, Пруды желто-лимонны, И проводы, как провода, Оттянуты в затоны. Когда ручьи поют романс О непролазной грязи, И вечер явно не про нас Таинственен и черномаз, И неба безобразье Как речь сказителя из масс И женщин до потопа, Как обаянье без гримас И отдых углекопа. Когда какой-то брод в груди, И лошадью на броде В нас что-то плачет: пощади, Как площади отродье. Но столько в лужах позади Затопленных мелодий, Что вставил вал и заводи Машину половодья. Какой в нее мне вставить вал? Весна моя, не сетуй. Печали час твоей совпал С преображеньем света. Струитесь, черные ручьи. Родимые, струитесь. Примите в заводи свои Околицы строительств. Их марева как облака Зарей неторопливой. Как август, жаркие века Стопили их наплывы. В краях заката стаял лед. И по воде, оттаяв, Гнездом сполоснутым

плывет Усадьба без хозяев. Прощальных слез не осуша И плакав вечер целый, Уходит с запада душа, Ей нечего там делать. Она уходит, как весной Лимонной желтизною Закатной заводи лесной Пускаются в ночное. Она уходит в перегной Потопа, как при Ное, И ей не боязно одной Бездонною весною. Пред нею край, где в поясной Поклон не вгонят стона, Из сердца девушки сенной Не вырежут фестона. Пред ней заря, пред ней и мной Зарей желто-лимонной Простор, затопленный весной, Весной, весной бездонной. И так как с малых детских лет Я ранен женской долей, И след поэта только след Ее путей, не боле, И так как я лишь ей задет И ей у нас раздолье, То весь я рад сойти на нет В революцьонной воле. О том ведь и веков рассказ, Как, с красотой не справясь, Пошли топтать не осмотрясь Ее живую завязь. А в жизни красоты как раз И крылась жизнь красавиц. Но их дурманил лоботряс И развивал мерзавец. Венец творенья не потряс Участвующих и погряз Во тьме утаек и прикрас. Отсюда наша ревность в нас И наша месть и зависть.

На ранних поездах

(1936 - 1944)

Художник

1

Мне по душе строптивый норов Артиста в силе: он отвык От фраз, и прячется от взоров, И собственных стыдится книг. Но всем известен этот облик. Он миг для пряток прозевал. Назад не повернуть оглобли, Хотя б и затаясь в подвал. Судьбы под землю не заямить. Как быть? Неясная сперва, При жизни переходит в память Его признавшая молва. Но кто ж он? На какой арене Стяжал он поздний опыт свой? С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой. Как поселенье на гольфштреме, Он создан весь земным теплом. В его залив вкатило время Все, что ушло за волнолом. Он жаждал воли и покоя, А годы шли примерно так, Как облака над мастерскою, Где горбился его верстак.

2

Как-то в сумерки Тифлиса Я зимой занес стопу. Пресловутую теплицу Лихорадило в гриппу. Рысью разбегались листья. По пятам, как сенбернар, Прыгал ветер в желтом плисе Оголившихся чинар. Постепенно все грубело. Север, черный лежебок, Вешал ветку изабеллы Перед входом в погребок. Быстро таял день короткий, Кротко шел в щепотку снег. От его сырой щекотки Разбирал не к месту смех. Я люблю их, грешным делом, Стаи хлопьев, холод губ, Шапки, шубы, дым из труб. Я люблю перед бураном Присмеревшие дворы, Присмиревшие дворы, Нашалившей детворы, И летящих туч обрывки, И снежинок канитель, И щипцами для завивки Их крутящую метель. Но впервые здесь на юге Средь порхания пурги Я увидел в кольцах вьюги Угли вольтовой дуги. Ах, с какой тоской звериной, Трепеща, как стеарин, Озаряли мандарины Красным воском лед витрин! Как на родине миньоны С гетевским: "Dahin!", "Dahin!", 11 Полыхали лампионы Субтропических долин. И тогда с коробкой шляпной, Как модистка синема, Настигала нас внезапно Настоящая зима. Нас отбрасывала в детство Белокурая копна В черном котике кокетства И почти из полусна.

11

"туда!", "Туда!" (Нем.)

3

Скромный дом, но рюмка рому И набросков черный грог, И взамен камор хоромы, И на чердаке чертог. От шагов и волн капота И расспросов ни следа. В зарешеченном работой Своде воздуха слюда. Голос, властный, как полюдье, Плавит все наперечет. В горловой его полуде Ложек олово течет. Что ему почет и слава, Место в мире и молва В миг, когда дыханьем сплава В слово сплочены слова? Он на это мебель стопит, Дружбу, разум, совесть, быт. На столе стакан не допит, Век не дожит, свет забыт. Слитки рифм, как воск гадальный, Каждый миг меняют вид. От детей дыханье в спальной Паром их благословит.

4

Он встает. Века, гелаты. Где-то факелы горят. Кто провел за ним в палату Островерхих шапок ряд? И еще века. Другие. Те, что после будут. Те, В уши чьи, пока тугие, Шепчет он в своей мечте. Этого хоть захлебнись. Время пощадит мой почерк От критических скребниц. Разве въезд в эпоху заперт? Пусть он крепость, пусть и храм, Въеду на коне на паперть, Лошадь осажу к дверям. Не гусляр и не балакирь, Лошадь взвил я на дыбы, Чтоб тебя, военный лагерь, Увидать с высот судьбы. И, едва поводья тронув, Порываюсь наугад В широту твоих прогонов, Что еще во тьме лежат. Как гроза, в пути объемля Жизнь и случай, смерть и страсть, Ты пройдешь умы и земли, Чтоб преданьем в вечность впасть. Твой поход изменит местность. Под чугун твоих подков, Размывая бессловесность, Хлынут волны языков. Крыши городов дорогой, Каждой хижины крыльцо, Каждый тополь у порога Будут знать тебя в лицо. Безвременно умершему Немые индивиды, И небо, как в степи. Не кайся, не завидуй, Покойся с миром, спи. Как прусской пушке берте Не по зубам Париж, Ты не узнаешь смерти, Хоть через час сгоришь. Эпохи революций Возобновляют жизнь Народа, где стрясутся, В громах других отчизн. Страницы века громче Отдельных правд и кривд. Мы этой книги кормчей Простой уставный шрифт. Затем-то мы и тянем, Что до скончанья дней Идем вторым изданьем, Душой и телом в ней. Но тут нас не оставят. Лет через пятьдесят, Как ветка пустит паветвь, Найдут и воскресят. Побег не обезлиствел, Зарубка зарастет. Так вот в самоубийстве ль Спасенье и исход? Деревьев первый иней Убористым сучьем Вчерне твоей кончине Достойно посвящен. Кривые ветки ольшин Как реквием в стихах. И это все; и больше Не скажешь впопыхах. Теперь темнеет рано, Но конный небосвод С пяти несет охрану Окраин, рощ и вод. Из комнаты с венками Вечерний виден двор И выезд звезд верхами В сторожевой дозор. Прощай. Нас всех рассудит Невинность новичка. Покойся. Спи. Да будет Земля тебе легка.