Стихотворения и поэмы

Чиковани Симон Иванович

Мне известно давно, что дорога в горах тяжела, но на ней укрепляются мускулы сердца и сила. Ты глазами своими мне радугу в небе зажгла, ты вторую весну подарила и жизнь озарила. Предвечерняя тень, удлиняясь, лежит на земле, угасающий день безвозвратно уходит в былое. Эти строки письма я писал не пером на столе, а на дикой скале заходящего

солнца стрелою. 1952

110. Народная пляска. Перевод П. Антокольского

Всё гуще сумрак дальних горных гряд. Красавица и юноша парят в круженье вихревом. И на лету разглядывают яркую звезду. Он — словно ветер. А она, скользя пред ним, — как виноградная лоза. И танец их — похож на сказку он, на темный лес, на струн скрипичных звон. Трепещут розы в капельках росы. И горный кряж невиданной красы их обступил. Вдали рога поют. И в быстрой пляске горный воздух пьют тот юноша и девушка-дитя, с крутых стремнин в грядущее летя. Как плеск волны, как дальней бури гул, мне шелест платья сердце полоснул… 1952

111. У могилы Гёте. Перевод А. Межирова

Над могилою Гёте безмолвные липы застыли, ожидают кого-то живые цветы на могиле. И упал теневой саван легкий на камень тяжелый, и гудят над листвой в кронах лип золотистые пчелы. А за сетью ветвей очертанья казармы угрюмой, там в берлоге своей бредил Гитлер кровавою думой. Мне почудилось вдруг, что калина колышется алая, смолкли пчелы вокруг, и стоит тишина небывалая. Речка рядышком где-то поворачивать жернов не ленится, и с могилой поэта беседует старая мельница. Здесь хлопочет она, чтоб над Веймаром песня звучала и прикладом война в двери Веймара не постучала. У поэта с чела исчезают морщины печали, хочет он, чтоб трудилась пчела, чтобы воды в каналах журчали, чтобы по целине жизнь за плугом стальным проходила. Вся в цветах, как в броне, возле Веймара дремлет могила. Здесь ни жизни, ни сил не жалел мой собрат в наступленье и

цветок посадил, пред могилою встав на колени. Этот стройный цветок — сын горячего волжского лета — пчелам отдал свой сок и украсил могилу поэта. Не изгладится след, что оставил под Веймаром воин, — зерна будущих лет с Волги в сумке принес полевой он. Эти зерна взошли — и обильные росы покрыли нивы здешней земли, листья лип и цветы на могиле. В изголовье певца мне мерещатся горы в тумане, и в руках у жнеца острый серп излучает сиянье. Ветви лип над могилой прохладную тень расстилают, розы Грузии милой на каменных плитах пылают. И врачуют они нанесенные войнами раны, и в прохладной тени тихо шествует вечер туманный. Для поэта природа — чаша, полная звуков и песен, но певец без народа безгласен, бескрыл, бессловесен. Зерна в почве живут, жить без почвы они не смогли бы. К новой жизни зовут над могилой склоненные липы. Не увял, не поблек, не склонился под ветром крылатым отсвет Волги — цветок, что посажен советским солдатом. 1952

112. Карнавал мира в Веймаре. Перевод П. Антокольского

Кончался «Фауст» на веймарской сцене, когда в театр донеслись извне какие-то возгласы, шум, смятенье… Я вышел, и стало понятно мне, что это юность поет, вздымая к беззвездному небу знамен леса, что связан недаром с девятым мая день, когда Гёте у них родился. И вот я иду по главной аллее, по старому парку на дальний зов. Чем глубже в парк, тем ночь светлее, тем больше юных вокруг голосов. Проходят мимо гуськом и попарно, и факелы их раздвигают мрак. Мерцают искры в ночи легендарной, подобно рожденью светил в мирах. Всё небо в снопах победного света! Свобода и мир дарят на земле. И скрылись проклятые годы где-то в отравленной и безвозвратной мгле. «О молодость! Ты на дороге верной!» — я крикнул, войдя в дружелюбный сонм. Всё глубже в парк мы движемся мерно и славное имя Гёте несем.