Стихотворения и поэмы
Шрифт:
Между тем Берды Мамедов подошел к солдатам. Каждому пожал руку. Сам он был сложения не богатырского, а ладонь тяжелая, жесткая, пожатие сильное. Обычно туркмены неторопливы, степенны, а этот легок, стремителен, полы ватного халата, туго перетянутого в поясе, при ходьбе развеваются. Под халатом армейская гимнастерка, может, та самая, в какой приезжал на заставу. Черные быстрые глаза весело смотрят из-под надвинутой на лоб лохматой бараньей шапки.
— Вот кто сюда дорогу показал, — глядя вслед Берды, удалявшемуся вместе с капитаном Рыжовым и сержантами,
— Ты, должно быть, в это время дремал, видел сны про синее море, белый пароход и ясноокую красавицу, — поддел его сосед по койке в отделении, тоже старослужащий солдат Корнев.
— Петро, ты мое море не трогай, — нахмурился Герасимов. — Я ведь твоего Ростова-города не задеваю.
— Ладно, не буду, — согласился Корнев, парень добродушный и покладистый.
Только был он не из города Ростова, а из области Ростовской, истинный хлебороб, тракторист, родственная душа Ивашкину, как сам он считал, потому что тоже вырос в селе. Его сильные, в узлах мускулов руки, втянутые в повседневную крестьянскую работу, постоянно искали дела. Казалось, он не ведал усталости и, бывало, даже после ночной службы, возвратившись на заставу на рассвете, чистил оружие, завтракал и то отправлялся на конюшню помогать дневальному убираться, то пилил и колол дрова для кухни, а то брал метлу и подметал двор. Если старшина или отделенный посылали его отдыхать, он широко улыбался и басил в ответ:
— А, нехай… успею выспаться.
В День Победы Берды Мамедов обмолвился о том, что скоро колхоз начнет убирать ячмень, и Корнев тут же побежал к начальнику заставы, нельзя ли, мол, ему в свободное от нарядов время помочь колхозникам. Со жнейкой он управляться умеет, серпом жать может. А если что из техники потребуется подремонтировать, он и к этому готов. Дни были нелегкие, под завязку заполненные службой, часть людей находилась на границе на усилении, но капитан Рыжов все-таки направил на уборку урожая почти полное отделение во главе с сержантом. Три дня работали пограничники. Подчистую убрали ячмень с отведенного им участка и обмолотили.
— Федька, как хорошо хлебное поле пахнет! — говорил Корнев Ивашкину, и на запыленном лице его играла улыбка, сверкали белки глаз и зубы. — Поработал всласть и на душе от этого стало светлее.
Посветлело на душе и у Ивашкина.
Пока пограничники курили, у колодца прошел накоротке «военный совет», и события начали раскручиваться дальше. С машины сгрузили два фанерных ящика, один такой же оставили в кузове. Тагильцев объявил своему отделению посадку.
«Когда же начнутся учения?», — сам себя спрашивал Ивашкин, пока не понимая, что происходит, почему и куда еще надо ехать.
Старший сержант Тагильцев и с ним шестеро солдат уселись в кузове.
— Берды-джан, я надеюсь, все будет в порядке? — спросил Мамедова начальник заставы, когда они подошли к машине.
— Не беспокойтесь, товарищ капитан. Проведу, здесь я как дома. Сегодня вернусь и доложу
Круто развернувшись, машина резво покатилась по такыру. Под колесами с хрустом ломалась засохшая корка ила.
Оставшиеся у колодца пограничники махали вслед.
— Куда это мы, товарищ старший сержант? — не вытерпел Герасимов.
— На другой колодец.
— Стало быть, все дальше и дальше от пограничного отряда?
— Нет, от погранотряда мы не удаляемся, едем сейчас параллельно границе.
Отъехали, наверное, не больше километра, машина остановилась. Берды выскочил из кабины, указал Тагильцеву на высокий куст саксаула на песчаном холме.
— Вот первый ориентир, Володя. Хорош? — сверкнул он белыми зубами, чуть тронул рукой лохматую папаху.
— И впрямь, издалека будет заметен, — Тагильцев достал из ящика топор, соскочил с машины, взбежал на бархан и огляделся. — У тебя, Берды, глаз наметан. Вот что значит фронтовой опыт.
— На фронте кое-чему научился. Ты прав, Володя. Только учти, по этим пескам я хожу не первый год. Поживи с мое в пустыне, и ты станешь не хуже ее приметы знать, — сказал Мамедов.
Сделав затес на корявом стволе, сержант отрубил длинную ветку.
— Не помешает, если вкопать здесь, прямо на такыре? — спросил он у Берды.
— Очень верно мыслишь, — согласился бригадир. — На бархане твоя пометка не так будет надежна, как эта. Такыр, понимаешь ты, никогда не переметает песком…
На ходу вытаскивая лопатку из чехла, Корнев бросился помогать. Несколько взмахов-ударов, и готова ямка в закаменевшей глине. Тагильцев поставил в нее ветку, Корнев засыпал ее землей, утоптал. Потом взял топор у отделенного.
— Командиру полагается быть на командном пункте. А с топором и лопатой я управлюсь, — сказал он, и старший сержант ему не возразил.
И снова гудел мотор, и машина колесила по такыру, объезжая песчаные заносы, а где невозможно было объехать, штурмовала их с ходу. Если занос был широк и с разлету машина не могла его проскочить, колеса начинали пробуксовывать, оседать, мотор завывал на пределе. Однако шофер был опытный, а Берды очень умело направлял его, потому машина ни разу не застряла.
Перемахнув очередную косу, задерживались на пять минут, оставляли новую метку. Тагильцев приказывал смотреть во все глаза, запоминать местность, характерные ее особенности. А какие особенности, если барханы один от другого ничем не отличаются.
— Вешки-то зачем ставим? — спросил Герасимов.
— Чтоб можно было обратную дорогу найти, если понадобится, — ответил Тагильцев.
— Машина же след оставляет.
— А ветер подует? Не только этого следа, а и многого другого не обнаружишь на месте. Слышал, что говорил Берды?
— Как же, не глухой.
— Это вы сами придумали, товарищ старший сержант? — подал голос молодой пограничник Бубенчиков, парень одного с Ивашкиным призыва, прошлогоднего осеннего.
— Что придумал?