Стихотворения и поэмы
Шрифт:
За ужином наступала общая раскованность, а острословы да любители анекдотов старались вовсю. Этих, как говорится, хлебом не корми, дай высказаться. Правда; говорун, вроде Гены Герасимова, успевал есть и языком поворачивать. Он старался больше «за жизнь на гражданке и за девочек покалякать». Но возникали и другие разговоры.
Как-то к ужину повар-хлебопек подал в столовую не заранее нарезанные порции хлеба, а свежеиспеченную, высокую, с поджаристой корочкой булку.
— Ах, какой же ты каравай славный сработал! Загляденье. Спасибо, братец, — растроганно воскликнул Герасимов.
— На, разрезай, — хлебопек протянул ему
— Спасибо, кореш, — еще раз поблагодарил польщенный Герасимов. — Доверяете, стало быть…
— Не томи, Генка, — загалдели пограничники, восхищаясь булкой, желая поскорее приступить к ужину.
Острый нож легко разделил булку на дольки, как арбуз. По столовой растекся густой хлебный дух.
Воздавая должное искусству хлебопека, солдаты проворно управлялись с ломтями. Тагильцев взял ломоть, подержал его на ладони, потянул носом.
— Замечательно… пахнет хлеб. Даже голова кружится от этого запаха, — негромко, с расстановкой проговорил он, и пограничники заметили, как взгляд его стал задумчив и как бы обратился внутрь.
Старший сержант посидел с минуту и отложил ломоть в сторону.
— Замечаю я такую вещь… товарищ старший сержант, — сказал Герасимов, подливая в свою кружку чай. — Вы совсем мало кушаете хлеба. Почему? Извините меня за такой вопрос. Но ведь хлеб — это сила…
Снова положив ломоть на ладонь, Тагильцев долго глядел на него.
— Хлеб. Хлебушко, — сказал он очень проникновенно и уважительно и задумался, словно колеблясь, следует ли сейчас открывать товарищам то, к чему неожиданно возвратила его память и, наконец, продолжил, скупо роняя слова. — Вот тут Герасимов вопрос мне задал… Наша семья ленинградскую блокаду пережила… Отец был на фронте, я, одиннадцатилетний парнишка, за старшего мужчину в доме. На завод пошел, ящики для снарядов сколачивал. Известно, на работающего тогда полагалось двести пятьдесят граммов хлеба, на прочих — сто двадцать пять. Да и тот, одно название, настоящей муки капелька, а больше примесей…
Затихли пограничники, перестали стучать ложками. Повар-хлебопек, сдвинув набок высокий белый колпак, выставился из кухни в раздаточное окно, подперев подбородок кулаком, не мигая глядел на старшего сержанта. Захваченный общим настроением взволнованности и внимания к Тагильцеву, Ивашкин думал о том, что все, кто жил в ту пору в Ленинграде — герои. Фашистам отпор давали, оружие для фронта производили, холод и голод переносили. Помнится, в их северную область тоже приехали вывезенные из окруженного врагом города люди. Больше было детей. Всем, чем могли, старались помочь им земляки Ивашкина. Продуктами делились, теплые вещи отдавали, комнаты уступали.
— Пришел я как-то со смены, которая длилась полсуток, — продолжал свой рассказ Тагильцев. — А в заледенелой квартире мать больная, сестренка младшая, кожа да кости с голодухи. Мама говорит, Володя, поспеши за пайком… А какое поспеши, если еле ноги тащил по заснеженной улице. Был декабрь сорок первого… очень тяжелый месяц. Шел я, и мерещился мне хлеб. Не тот, который я должен был получить по карточкам, а большая белая булка. Довоенная. Похожая на ту, что наш хлебопек сегодня нам преподнес. Запашистая, с поджаристой корочкой. Ну… а в машину, которая везла хлеб на наш раздаточный пункт, угодил тяжелый снаряд. Вернулся я домой с пустыми руками. Не дождалась меня сестренка. Теперь заканчивала бы десятый
Тагильцев умолк. И пограничники молчали.
— Так… товарищ старший сержант, — наконец нарушил тишину Герасимов. — То тяжкое время давно миновало. Оно никогда больше не повторится.
Заговорили все враз. Вспоминали военные годы и не менее трудные первые послевоенные, в которые многим, как Ивашкину, пришлось оставить школу и пойти работать. Дескать, после службы теперь станут доучиваться. Жизнь наладилась хорошая, имеются все возможности учиться, приобрести дельную специальность. А чтоб никто не смог нарушить эту жизнь, пограничникам надо зорче рубеж охранять. Для того они здесь и находятся.
— А как вы на границу попали? — спросил у старшего сержанта Ивашкин.
— Обыкновенно, по призыву, — раздумчиво ответил Тагильцев. — А если подробнее… Получили мы известие с фронта — погиб отец. Мама совсем слегла. Ее и вторую мою сестренку вывезли из города. Я же после прорыва блокады пристал к танкистам. Вроде бы сыном полка меня определили. Но долго у них задержаться не пришлось. Поехали бойцы и командиры на Урал получать новые танки. Взяли меня с собой да и определили в детский дом. Больше года прожил я в нем. А как мама с сестренкой возвратились в Ленинград, сразу вызвали и меня. К тому времени я подрос, окреп. Пошел на судостроительный завод, где отец прежде работал. Сначала учеником, а потом в слесари вышел. Учился в вечерней школе. Возраст подошел, призвали.
…Сегодня же разговоров не получилось. Ужин свернули быстро. Когда заканчивали, в столовую зашел капитан Рыжов.
— Личному составу сейчас же отбой, — сказал он озабоченно. — Тагильцев, проследите за этим, потом заходите ко мне. Отдыхать всем без исключения.
Под навесом, пока протирали и смазывали оружие, строили предположения, не поднимут ли ночью.
— Справедливости ради, вас и надо поднять, — с язвительной улыбочкой поддел Герасимов. — Нарушителей-то вы упустили.
— Упустили… Мы не видели их. Упрекать других легко. Чего же ты на заставе отсиживался? Шел бы сам в поиск… такой прыткий.
— У меня иная задача была. Претензия не по адресу. Ты ломай голову, в чем причина неудачи.
Спорили, горячились, но ясности не прибавлялось. Ивашкин понял только основное. Ночью дозор, проверяя контрольно-следовую полосу, обнаружил на ней отпечатки. Перешли через границу три или четыре человека в мягкой обуви. Пограничный наряд подал на заставу сигнал о прорыве и пошел на преследование. С резервной заставы для перекрытия пути вероятного движения нарушителей выбросили поисковую группу старшего сержанта Тагильцева. Может быть, из-за сильного ветра и песчаной поземки ночь казалась особенно непроглядной. Где-то на подступах к барханной гряде следы пропали. Не мудрено, любую вмятину затягивало песком за пять минут. С рассветом наряды с заставы, группа Тагильцева и все остальные пограничники с резервной прочесали местность вдоль и поперек, проверили аул, облазили тугаи[4] и камыши вдоль ручья — нарушителей не обнаружили. Но они где-то были. Пограничники наткнулись на два тяжелых мешка с терьяком и другой контрабандой. Брошенный груз указывал на то, что пограничный наряд шел по горячему следу. Шел, но утерял его. Люди как сквозь землю провалились. Почему такое могло случиться? Почему не дали результатов ни прочесывание, ни тщательный оперативный поиск?