Стихотворения и поэмы

Тихонов Николай Семенович

4. ПРИВАЛ ИНВАЛИДОВ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Просто ли ветер или крик, Просто захлопнутый дверью, Обрубок улицы — тупик Обрубки человечьи мерит. Стакан доступен всем живым В спокойном плеске кабака, Но где ваши руки и ноги, вы, К черту плывущие окорока? Не с дерева летит кора И крупно падает на мох — Но отвечает ветеран: «То был большой переполох, Была нечистая игра! Долой купцов и канцлеров И горлодеров меченых, Что взвешивают панцири И трупы искалеченных. Посеяв руки круто В железе нестерпимом, Мы ноги перепутали С землей и ржавым дымом, Как полагается в бою, Чтоб стать собраньем тупиков, Ползучей мебелью. А мир, как алчный дровосек, Стал больно лаком до калек, Как ставнем бьет поверх голов — Склони-ка ухо у дверей, Шум катит подновленным: То шарканье танков подковы серей, То лязг воздушный и водный, То хриплый дребезг батарей, Летящих по бетону… И с ними вровень мчится спрос На всех, кто слеп, и глух, и прост. С

улыбками и трубками Опять войдут за братом брат В ночное шулерство гранат, Чтоб здесь воссесть обрубками, Захлопнутыми, бледными,— Как мы у пьяного ведра, Плюя в твой череп медный, Нечистая игра!» 1924

5. «И мох и треск в гербах седых…»

И мох и треск в гербах седых, Но пышны первенцы слепые, А ветер отпевает их Зернохранилища пустые. Еще в барьерах скакуны И крейсера и танки в тучах Верны им, и под вой зурны Им пляшет негр и вою учит. Но лжет жена, и стар лакей, Но книги, погреба и латы, И новый Цезарь налегке Уже под выведенной датой. Средь лома молний молньям всем Они не верят и смеются, Что чайки, рея в высоте, Вдруг флотом смерти обернутся. 1920

6. ЛИСТОПАД

Нечаянный ветер забыт — пропал. Когда в листопад наилучший Однажды плясала деревьев толпа Хорошие были там сучья, С такою корой, с таким завитком, Что им позавидует мистик, А рядом плясали, за комом ком, Оттенков неведомых листья. Так разнобумажно среди дач Кружились между акаций, Как будто бы в долг без отдачи Швырял банкир ассигнации. Был спор за ветер и за луну У них — и всё вертелось, Но я завоевывал лишь одну — Мне тоже плясать хотелось. Времена ушли. Среди леса тишь, Ветер иной — не звончатый, Но ты со мной — ты сидишь, И наши споры не кончены. То весела, то печальна ты, Я переменчив вечно, Мы жизнь покупаем не на фунты И не в пилюлях аптечных. Кто, не борясь и не состязаясь, Одну лишь робость усвоил, Тот не игрок, а досадный заяц,— Загнать его — дело пустое. Когда же за нами в лесу густом Пускают собак в погоню, Мы тоже кусаться умеем — притом Кусаться с оттенком иронии. Так пусть непогодами быт омыт — Сердца поставим отвесней. А если деревья не пляшут — мы Сегодня им спляшем песней. 1925

7. КОГДА РАЗВОДЯТ МОСТЫ

Фонарь взошел над балок перестуком, Он две стены с собою уволок, И между них легко, как поплавок, Упала пропасть, полная разлуки. Прохожий встал на сонной высоте, И, памятников позы отвергая, По-своему он грелся и кряхтел, Полет стены уныло озирая. Конторщика глаза, черней Ночных дежурств, метали в реку перья, Чернильницы граненой холодней, Стекло реки в уме текло с похмелья. В очах извозчика овес Шумел, произрастая, Волна чесалася о мост, Как лошадь перед сном простая. Свисток милицейского помнил немало: Забор зубов и губ тепло. Он сам служил ремесленным сигналом, Разводка ж моста — тоже ремесло. Он сторожил порядка хоровод — Желтела женщина лисицей, Чтобы над пеной валких вод Своею ценностью гордиться. И беспризорный, закрывая ухо Воротника подобьем, осязал, Что не река, а хлебная краюха — Засохшая — царапает глаза. Тогда и я взглянул издалека На неба дымную овчину — Там разводили облака Вторую ночи половину. Роптали граждане — и в жар, В живую роспись горизонта Я записал их, как товар,— Товар, к несчастью, полусонный. 1926

8. ЗА ГОРОДОМ

Как по уставу — штык не вправе Заполнить ротный интервал, Как по уставу — фронтом вправо, Погруппно город отступал. Дома исчезли. Царство луж И пустыри с лицом несвежим, Изображая в красках глушь, Вошли в сырое побережье. Дороги к берегам пусты, Деревья перешли в кусты. Дымились лачуги, с судьбой не споря, По огородам чах репей, И, отлученные от моря, Тупели груды кораблей. Без ропота, ржавые палубы сжав, Ветвистые мачты, — Они опустились, пошли в сторожа К лачугам, лугам бродячим. У всех навигаций единый закон: Грузиться и плыть напролом, Но если ты сдал и на слом обречен, Ты будешь дружить с пустырем. Над пароходною трухой Костер мальчишки разжигали, Но дым кривлялся, как глухой, Но дым у ветра был в опале. Голубоглазые сычи Кричали ветру: «Прочь! Не тронь!» Но этот ветер их учил, Как нужно выпрямлять огонь. Старуха собирала хворост, Ее спина трещала, Ее дыханье раскололось На длинное и малое. А дальше волны, разлетевшись, Синели, синих трав наевшись. Я кинул глаз по сторонам — Синела нищая страна: Лачуги, пароходный хлам. И вдруг взглянули пустыри Глазами, полными зари. Из нищенских ножон Сверкнуло мне лицо победы: «Здесь будет город заложен Назло надменному соседу…» Пусть Петербург лежал грядой Из каменных мощей, Здесь будет вымысел другой Переливаться в кровь вещей. Ветхий край ключи утра Положит сам в ладонь Вот этим детям у костра, Играющим в огонь. Без крепостей, без крови водопадов, Без крепостных — на свой покрой В мохнатые зыбей ограды Они поставят город свой — Приморский остов Ленинграда! Между 1923 и 1926

9. ЛЮБОВНЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ

Может быть, ты возникла, Как совесть, лично Опровергла мою правоту. Так моряк отмечает На карте отличной Глубину —

по ошибке не ту. Может быть, то любовная Мгла ночей — Садоводов неведомых зов, Обязательно слива — без косточек, Состязание чувств — без призов. Может, это купанье, где издали Только взмахи и пена, и вдруг Узнаешь, если отмели выдали, Белизну опьяняющих рук. Может, август и душно, Гости до дна Иссушили беседу, и, кроме Облаков над полями, Только ты и верна Всем прохладам, Не понятым в доме. Может быть, то легенда — С ума сойти Всем по списку подряд И, опять Безымённо вернувшись На те же пути, Отмелькавший рассказ повторять… 1928

10. ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА «О ЖЕЛЕЗЕ»

…Кроме того, сообщаю вам, Что дом железом пронизан, По всем по кирпичным его рукавам Железо живет, как вызов. Не оттого ль, что в полной мере Им дышат стены снизу до вершин, — Мне снятся битвы, рельсы, подмастерья, Грызущие, как семечки, гроши. Железо то из самых бытовых Металлов, чей состав тягчайший Встречает примесь марганцев седых, Мышьяк лукавый, серу, фосфор… Дальше: Вся почта, все идущие ко мне (А я живу под самой крыши срезом) — Они, взбираясь от стены к стене, Они сопровождаются железом. Железные перила, как болезнь, Раскручивают черную кривую, Теперь поймете, почему я здесь О нежности сугубой не тоскую. Железо ночью стынет на руке, Моя кровать — она железный случай, Не вспомните ль, проверено ль и кем Влияние жилища на живущих? Перед грозой пылинок трескотня Бывает великански ощутима — Поймите! Вздох железного плетня — Он тоже не проходит мимо. Он легкими, как воздух, поглощен, Он в грудь стиха, как пуля в доску, врезан, Не всемогущ, конечно, он еще, Но яблоко беру — и в нем железо… <1929>

11. СОБРАНИЕ ДРУЗЕЙ

Белуга, спящая в томате, вспомните, Хоть вы давно уже без головы, Каких бесед свидетельницей в комнате Лежали вы меж дыма синевы. Вы дрянь в соку, всякой дряни мимо Друг говорит: «Позвольте, я моряк. Шел миноносец как-то возле Крыма, А мины там стоят на якорях, Мы в минном поле, карты нет, черт в стуле, Идем, осадка: некуда деваться, У всех, конечно, студнем ходят скулы, Не знаешь, плакать или раздеваться. Чин чином выбрались. Плясали, как медузы, А все-таки ведь лучше нет красот Воды, сплетенной в этакий вот узел — Яссо!» — Он показал руками узел вод. Но друг второй: «Нет, что же я, простите, Оспорить должен: лишь мотор пошел, Тебе кричит механик: „Слушай, Витя!“ Ну слушаешь — и очень хорошо. Не должен летчик храбрость обнаружить, А так от всех привычек по куску „16-bis-гидро Савойя“ — хоть в лужу Садись — такой неслышный спуск. Коли ты штопором пошел — заело, Не развернуться — ну, понятно, крышка, Без парашюта плохо наше дело, А всё же небо — лучшая страстишка…» Не летчик я и плавать не горазд, Но, третий друг, меня хоть поддержи ты, Что и земля — не кроличья нора И далеко еще не пережиток. Когда мороз дерет тебя со всех Лопаток, вдруг стреляют сучья, И пахнет лес, как закавказский мех, С таким вином, какого нету лучше… Тут сидели женщины. Шурша, Курили и доканчивали груши, И в разговор летела их душа, Насторожив внимательные уши. Казалось, доедая и куря, Сказать хотели длинными глазами: «Нам отдадите все свои моря, И землю всю, и небо с потрохами». Их белых рук открытые вершки Шептали в тон, воспользовавшись мигом: «Вы, боги, обжигаете горшки, Займемся мы самих богов обжигом…» <1929>

12. СТИХИ НА РАССВЕТЕ

Был черновик к заре окончен, Лень трубку жечь, и пепел лег, Примяли пальцы; то, что ночью Мечтой играло, отошло. Окно восстанием теней Клубилось, мысль опережая, За ним слепой метался снег, Дрожаньем крыш сопровождаем. Как бред, в стакане плыл лимон, Он плыл, царапался и падал, Несчастный комик поражен, Как я, стеклянною оградой. Он осложнял собой игру, Он принимал углы стакана, Как я, — за очерк женских рук, За грань волны, за первозданный Фонарь над пьяною поляной Стихов, трезвевших лишь к утру. Они сияли на столе, Как гвозди, свернутые в кучу,— Табак, поднявшись синей тучей, Желал им счастья на земле. В окне восстание теней Исчезло раньше, чем историк Его отметил в полусне,— И солнце хлынуло, как море. Дом превращался снова в лавку, Где предлагают разговор, Посуды дрожь, семейный шорох И зайцев солнечных на шторах. …С этих пор Он шел без пенсии в отставку, Ночных торжеств охрипший хор… Лимон, застывший в чайной пене, Желтел условно, что актер, Упавший в обморок на сцене… 1928

13. ОБЩЕДОСТУПНАЯ ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦЕВ

Пора проверить окрестности, Кончая с неточными толками, В любой населенной местности Стихотворцы пасутся толпами. Они одинаковы, как торцы, У каждого есть, однако, Клей, для особых услуг щипцы, Ведро разведенного лака. Ножницы рядом, под рукой, — Таков арсенал победы; Размеры и рифмы находят легко Щипцами в карманах соседа. Затем из газет имена вождей Стригут и, спутав старательно С метафорой жиденькой вместо дрожжей, Разводят ряд прилагательных. Встряхнув, остыть немного дают И, клеем соединивши, Ставят вариться похлебку свою, От бедности не посоливши. Красного лака пускают тут Застыть на словесной массе. Блестит лакированный пресный пруд, И вот тебе — новый классик. Похлебка в журнальный котел на приход Записана, между прочим: Читатель читает (читатель растет), Читатель читать не хочет. Товарищи! Вывод отсюда какой? Ведь надо по чести взвесить — Не стоит делать приемный покой Из самой веселой профессии… 1924