Стихотворения, поэмы, трагедия

Иванов Вячеслав Иванович

Как и всякое, должно быть, слово, слово Иванова — да, даже такое самоуверенно громкогласное слово — в конце концов упирается в бормотание, умолкание, молчание — или же в Имя, которое тоже лишается смысла в повторе непрестанной «умной», (безмолвной) молитвы, становящейся воистину за-умной — в двадцатилетнее молчание с «гуторком» «Римского дневника» в конце — пусть оно и кажется на первый взгляд совсем иным, чем обеззвученный вздох Анненского: «знаешь что...».

 Но, резонный вопрос, при чем тут поэзия? Поэтический предмет возникает лишь в тексте, если возникает вообще; любые внеположные цели лишь способствуют обнаружению новых принципов его формирования, но сами лежат в иных сферах — философской, религиозной, оккультной. А как быть с самой поэзией, с самим поэтическим предметом, который, повторим, возникает лишь в тексте,

лишь как переживание: ведь мы только что вынуждены были констатировать последовательное очищение слова Иванова от переживания, несущего в себе яд рефлексии. Казалось бы, стихи Иванова за вычетом явственного в них предвкушения, ожидания «основного перживания», тяги к нему — что, впрочем, не так уж мало — превращаются в весьма искусные прописи, в «отвлеченное упорство в ущерб чувству» (С. Маковский). Это не совсем так. Несмотря на недостигаемость в тексте переживания Всеединства, само чувство и понимание (и чувство этого понимания) целостности и единства мира Иванова, воспроизводимости всей этой целостности и единства каждым его малейшим фрагментом — и становится реальным, в тексте содержащимся коррелятом искомого трансцендентного переживания — переживания трансцендентного. (Текст, спасая поэзию, замещает нам Бога — конечно, против воли Иванова.) И одновременно, преодолевая жесткость, четкость и тотальность конструктивной продуманности его стиха, сам уровень сложности и сложной согласованности деталей оказывается таков, что переживание — а с ним и поэтический предмет, — переживание, столь осознанно и безжалостно изгоняемое, что даже «тоска» становится «термином», — восстает, возрождается как переживание мысли, переживание смысла, его самопорождения и саморасточения. В этом и состоит самая суть поэтического открытия Иванова, проложившего путь и Хлебникову, и Мандельштаму. Видимо, был нужен именно такой опыт, лабораторная работа своего рода, проводимая в условиях строжайшей стерильности, прискорбной для читателя, привыкшего к тому, что «литература есть нечто, от чего бьется сердце и горит голова» (С. А. Венгеров), но неизбежный, чтобы обнаружить и раскрепостить саму материю смысла.

И лишь обогащенные этим опытом, сочетав его с «переживанием-вещью» Анненского, мы, вместе с Мандельштамом, готовы «понять», как можно «мыслить костию» или «пугливыми шагами». И, пройдя искус расшифровки «пенящейся музыки» Иванова, рождаемой разрываемым Титанами Дионисом, мы сможем по-новому услышать Мандельштамовский «концерт на вокзале»: на вокзале Анненского, где раздаются его паровозные свистки, которыми «дионисийски» — ивановски — разорван воздух, где «так нищенски дрожит» мир Анненского, «весь в музыке и пене» — и музыка и пена здесь столь же по-анненски реальны, сколь и по-ивановски семантически и цитатно нагружены и даже прямо отсылают к его «льющейся через край» музыке. Само слово приобретает у Мандельштама статус вещи: в его «переживании-слове» как бы синтезируется «переживание-вещь» Анненского и переживание смысла, материя смысла того, чьим именем мы начали и кончаем, возвращаясь к истоку, наше повествование, — Вячеслава Иванова.

***

Вот мы и преодолели столько же оболочек — восемь, — сколько он сам воздвигал на пороге своих книг. Так что это и не конец вовсе — конца, как известно, нет, — а начало. И если эти оболочки не так уж плотно прилегают к тому, что лежит под ними, то ведь и лучшие ивановские стихи всегда оказываются богаче предопределившей их конструкции.

Примечания

1. Альтман М.С. Из бесед с поэтом В.И. Ивановым // Уч. зап. ТГУ. Вып. 209. Тарту, 1968. С. 307, 321, 309.

2. Литературное наследство. Т. 85. М.: «Наука», 1976. С. 461.

3. Волошин М. Лики творчества. Л.: «Наука», 1989. С. 524.

4. Там же. С. 480.

5. См. подробный анализ этого стихотворения в работе: Malmstad J. О, sick children of the world: «Fio, ergo non sum» // Cultura e memoria. Firenze, 1988. P. 175—187.

6. Так передает, по-видимому, со слов самого Иванова высказывание Соловьева О. А. Шор-Дешарт в предисловии к Собранию сочинений Вяч. Иванова, которое с 1971 года издается в Брюсселе (вышло 4 тома), т.I, с. 41 (ссылки на это издание даются далее в тексте с указанием номера тома и страницы).

7. О символике

«истока» у Иванова см.: Аверинцев С.С. Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова // Контекст-1989. М., 1989. С. 46.

8. Там же. С. 42—57.

9. Литературное наследство. Т. 85. М.: «Наука», 1976. С. 492, 499, 506.

10 Блок А.А. Предисловие к поэме «Возмездие» // Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 296—297.

11. Гаспаров М.Л. Лекции Вяч. Иванова в Поэтической академии 1909 г. // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 99.

12. Там же. С. 99—100.

13. Не дождавшись комментариев Флоренского, Иванов принялся за них сам. В результате история комментирования текста «Человека» сливается с историей самого текста. См. статьи А.Б. Шишкина в Изв. РАН, отд. языка и лит-ры. 1992. Т. 51. № 2. С. 47—59; и в Вестнике РХД. 1990. № 3(160). С. 118—140.

14. «Интеллектуальный роман» понимается здесь как термин, предложенный Т. Манном для обозначения нового жанрового образования, возникшего как раз на рубеже веков и характеризуемого «стремлением искусства... заместить... религию, что сопровождается, с одной стороны, „философизацией" (и даже „теологизацией") художественного творчества, а с другой — эстетизацией самой философии» (Давыдов Ю.Н. «Интеллектуальный роман» и философское мифотворчество // Вопросы литературы. 1977. № 9. С. 130). Многие общие характеристики этого жанра, сформулированные в процитированной работе Ю.Н. Давыдова (мифотворчество, «сочетание глубочайшей, граничащей с гелертерством рассудочности с иррационализмом», перегруженность цитатами, попытка искусственного создания новой системы ценностных координат по ту сторону простейших норм нравственности и т. д.), вполне приложимы и к ивановскому творчеству. В связи с этим и ницшеанство Иванова, и даже особая роль книги «Рождение трагедии» в его жизни и мировоззрении приобретают дополнительный смысл жанровой преемственности, жанрового ученичества: именно Ницше можно считать родоначальником «интеллектуального романа», а первым образчиком нового жанра — именно «Рождение трагедии».

15. См.: Обатнин Г.В. Из материалов Вяч. Иванова в рукописном отделе Пушкинского дома // Ежегодник Рукописного Отдела Пушкинского Дома на 1991 г. СПб.: «Академический проект», 1994. С. 31.

16. Альтман М.С. Цит. соч. С. 319.

17. Гаспаров М.Л. Цит. соч. С. 91; Альтман М.С. Цит. соч. С. 320.

18. Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М.: «Прогресс», 1987. С. 81, 83.

19. Хлебников В. Творения. М.: «Сов. писатель», 1986. С. 627. Хлебников, кстати, здесь же говорит об опечатке как о форме «соборного творчества»: возьмем на заметку этот ивановский «стигмат».

20 Примечательно, что сам Иванов с ревнивым интересом относился к этим «новейшим теоретическим исканиям в области художественного слова» (см. его статью под таким заглавием, IV, 633—650) и пробовал начать нечто вроде диалога с формалистами, но, что характерно, и здесь не был услышан (см.: Обатнин Г.В., Постоутенко К.Ю. Вяч. Иванов и формальный метод // Русская литература. 1992. № 1. С. 180—188, а также публикацию К.Ю. Постоутенко: Вяч. Иванов. Три неизданные рецензии // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 237—251).

21. Тынянов Ю.Н. Литературный факт. М.: «Высшая школа», 1993. С. 35—39.

22. Гинзбург Л.Я. О лирике. Л.: «Сов. писатель», 1974. С. 281—283.

23. Котрелев Н.В. Вячеслав Иванов. Материалы и публикации. От составителя // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 6.

24. См.: Шишкин A.B. Цит. соч. Ср. «антиномии суть двери познания» (III, 152).

25. Мандельштам О. Рец. на кн. А. Белый «Записки чудака» // Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 292.

26. Carson М. Ivanov — Belyi — Minclova: The mystikal triangle // Cultura e memoria. Firenze, 1988. P. 63—79.

27. См. подробнее в статье: Доценко С.Н. Два града: Миф о Петербурге в творчестве Вяч. Иванова // Анциферовские чтения. Л., 1989. С. 129—132. Отметим, что соответствующий фрагмент «Повести» (I, 486) содержится в той ее части, что была дописана О.А. Шор-Дешарт по материалам Иванова.

28. Гусейнов Г.Ч. Примечания к публикации избранных глав из книги В.И.Иванова «Дионис и прадионисийство» // Эсхил: Трагедии. М., 1989. С. 585.

29. На этом противопоставлении строил свою дихотомическую концепцию «поэзии классической и романтической» В.М. Жирмунский (см. его работы, вошедшие в кн.: Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: «Наука», 1977.)