Крылья бабочка сложит,И с древесной корой совпадет ее цвет.Кто найти ее сможет?Бабочки нет.Ах, ах, ах, горе нам, горе!Совпадут всеми точками крылья: ни щелки, ни шва.Словно в греческом хореСтрофа и антистрофа.Как богаты мы были, да все потеряли!Захотели б вернуть этот блеск — и уже не могли б.Где дворец твой? Слепец, ты идешь, спотыкаясь в печали,Царь Эдип.Радость крылья сложилаИ глядит оборотной, тоскливой своей стороной.Чем душа дорожила,Стало мукой сплошной.И меняется почерк.И, склонясь над строкой,Ты не бабочку ловишь, а жалкий, засохший листочек,Показавшийся бабочкой под рукой.И
смеркается время.Где разводы его, бархатистая ткань и канва?Превращается в теменьЖизнь, узор дорогой различаешь в тумане едва.Сколько бабочек пестрых всплывало у глаз и прельщало:И тропический зной, и в лиловых подтеках Париж!И душа обмирала —Да мне голос шепнул: «Не туда ты глядишь!»Ах, ах, ах, зорче смотрите,Озираясь вокруг и опять погружаясь в себя.Может быть, и любовь где-то здесь, только в сложенном виде,Примостилась, крыло на крыле, молчаливо любя?Может быть, и добро, если истинно, то втихомолку.Совершенное в тайне, оно совершенно темно.Не оставит и щелку,Чтоб подглядывал кто-нибудь, как совершенно оно.Может быть, в том, что бабочка знойные крылья сложила,Есть и наша вина: очень близко мы к ней подошли.Отойдем — и вспорхнет, и очнется, принцесса БрамбилаВ разноцветной пыли!
Сентябрь выметает широкой метлой…
Сентябрь выметает широкой метлойЖучков, паучков с паутиной сквозной,Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,На сломанных крыльях разбитых стрекоз,Их круглые линзы, бинокли, очки,Чешуйки, распорки, густую пыльцу,Их усики, лапки, зацепки, крючки,Оборки, которые были к лицу.Сентябрь выметает широкой метлойХитиновый мусор, наряд кружевной,Как если б директор балетных теплицОчнулся — и сдунул своих танцовщиц.Сентябрь выметает метлой со двораЗа поле, за речку и дальше, во тьму,Манжеты, застежки, плащи, веера,Надежды на счастье, батист, бахрому.Прощай, моя радость! До кладбища ос,До свалки жуков, до погоста слепней,До царства Плутона, до высохших слез,До блеклых в цветах элизийских полей!
Там — льдистый занавес являет нам зима…
Там — льдистый занавес являет нам зима,Весной подточенная; там — блестит попона;Там — серебристая, вся в узелках, тесьма;Там — скатерть съехала и блещет бахромаЕе стеклянная, и капает с балкона;Там — щетка видится; там — частый гребешок;Там — остов трубчатый, коленчатый органа;Там — в снег запущенный орлиный коготок,Моржовый клык, собачий зуб, бараний рог;Там — шкурка льдистая, как кожица с банана;Свеча оплывшая; колонны капительВ саду мерещится; под ней — кусок колонны –Брусок подмокший льда, уложенный в постель,Увитый инеем, — так обвивает хмельРуины где-нибудь в Ломбардии зеленой.Все это плавится, слипается, плывет,Мы на развалинах зимы с тобой гуляем.Культура некая, оправленная в лед,В слезах прощается и трещину дает,И воздух мартовский мы, как любовь, вдыхаем.
Как клен и рябина растут у порога…
Как клен и рябина растут у порога,Росли у порога Растрелли и Росси,И мы отличали ампир от барокко,Как вы в этом возрасте ели от сосен.Ну что же, что в ложноклассическом стилеЕсть нечто смешное, что в тоге, в туманеСгустившемся, глядя на автомобили,Стоит в простыне полководец, как в бане?А мы принимаем условность, как данность.Во-первых, привычка. И нам объяснилиВ младенчестве эту веселую странность,Когда нас за ручку сюда приводили.И эти могучие медные складки,Прилипшие к телу, простите, к мундиру,В таком безупречном ложатся порядке,Что в детстве внушают доверие к миру,Стремление к славе. С каких бы мы точекНи стали смотреть — все равно загляденье.Особенно если кружится листочекИ осень, как знамя, стоит в отдаленье.
Если камешки на две кучки спорных…
Е. Невзглядовой
Если камешки на две кучки спорныхМы разложим, по разному их цвету,Белых больше окажется, чем черных.Марциал, унывать нам смысла нету.Если так у вас было в жестком Риме,То, поверь, точно так и в Ленинграде,Где весь день под ветрами ледянымиКамни в мокром красуются наряде.Слышен шелест чужого разговора.Колоннада изогнута, как в Риме.Здесь цветут у Казанского собораТрагедийные
розы в жирном гриме.Счастье — вот оно! Театральным жестомТень скользнет по бутонам и сплетеньям.Марциал, пусть другие ездят в Пестум,Знаменитый двукратным роз цветеньем.
И пыльная дымка, и даль в ореоле…
И пыльная дымка, и даль в ореолеВечернего солнца, и роща в тумане.Художник так тихо работает в поле,Что мышь полевую находит в кармане.Увы, ее тельце смешно и убого.И, вынув брезгливо ее из кармана,Он прячет улыбку. За Господа БогаБыть принятым все-таки лестно и странно.Он думает: если бы в серенькой куртке,Потертой, измазанной масляной краской,Он сунулся б тоже, сметливый и юркий,В широкий карман за теплом и за лаской, –Взовьются ли, вздрогнут, его обнаружа?Придушат, пригреют? Отпустят на волю?За кротость, за вид хлопотливо-тщедушный,За преданность этому пыльному полю?
ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ
«Таврический сад»
«Дневные сны»
«Живая изгородь»
Небо ночное распахнуто настежь — и нам…
Небо ночное распахнуто настежь — и намВесь механизм его виден: шпыньки и пружинки,Гвозди, колки… Музыкальная трудится тамФраза, глотая помехи, съедая запинки.Ночью в деревне, шагнув от раскрытых дверей,Вдруг ощущаешь себя в золотом лабиринте.Кажется, только что вышел оттуда Тезей,Чуткую руку на нити держа, как на квинте.Что это, друг мой, откуда такая любовь,Несовершенство свое сознающая явно,Вся — вне расчета вернуться когда-нибудь вновьВ эти края, а в небесную тьму — и подавно.Кто этих стад, этой музыки тучной пастух?Небо ночное скрипучей заведено ручкой.Стынешь и чувствуешь, как превращается в слухЗренье, а слух затмевается серенькой тучкой.Или слезами. Не спрашивай только, о чемПлачут: любовь ли, обида ли жжется земная –Просто стоят, подпирая пространство плечом,Музыку с глаз, словно блещущий рай, вытирая.
Ночной листвы тяжелое дыханье…
Ночной листвы тяжелое дыханье.То всхлипнет дождь, то гулко хлопнет дверь.«Ай, ай, ай, ай» — Медеи причитаньеВо всю строку — понятно мне теперь.Не прочный смысл, не выпуклое слово,А этот всплеск и вздох всего важней.Подкожный шум, подкладка и основа,Подвижный гул подвернутых ветвей.Тоске не скажешь: «Встань, а я прилягу.Ты посиди, пока я полежу».Она, как тень, всю ночь от нас ни шагу,Сказав во тьму: «За ним я пригляжу».Когда во тьме невыспавшийся ветерНаходит нас, неспящих, чуть живых,Нет ничего точнее междометий,Осмысленней и горестнее их.Кто мерил ночь неровными шагами,Тот знает цену тихому «увы!».Все, все, что знает жалкого за нами,Расскажет ночь на языке листвы.
НОЧНАЯ БАБОЧКА
Пиджак безжизненно повис на спинке стула.Ночная бабочка на лацкане уснула.Где свет застал ее — там выдохлась и спит.Где сон сморил ее — там крылья распластала.Вы не добудитесь ее: она устала.И желтой ниточкой узор ее прошит.Ей, ночью видящей, свет кажется покровомСплошным, как занавес, но с краешком багровым.В него укутанной, покойно ей сейчас.Ей снится комната со спящим непробудноВо тьме, распахнутой безжалостно и чудно,И с беззащитного она не сводит глаз.
По рощам блаженным, по влажным зеленым холмам…
По рощам блаженных, по влажным зеленым холмам,За милою тенью, тебя поджидающей там.Прекрасную руку сжимая в своей что есть сил.Ах, с самого детства никто тебя так не водил!По рощам блаженных, по волнообразным, густым,Расчесанным травам — лишь в детстве ступал по таким!Никто не стрижет, не сажает их — сами растут.За милою тенью. «Куда мы?» — «Не бойся. Нас ждут».Монтрей или Кембридж? Кому что припомнить дано.Я ахну, я всхлипну, я вспомню деревню Межно,Куда с детским садом в три года меня привезли, –С тех пор я не видел нежней и блаженней земли.По рощам блаженных, предчувствуя жизнь впередиТакую родную, как эти грибные дожди,Такую большую — не меньше, чем та, что была.И мята, и мед, и, наверное, горе и мгла.