Стихотворения. Книга стихов

Ратушинская Ирина Борисовна

«О, как мы умели любить: оживляли перстами!..»

О, как мы умели любить: оживляли перстами! О, как отрешённо мы плакать под утро могли! Теперь-то мы всё понимаем, но как мы устали. О, как мы устали к полудню, и ноги в пыли. И были развилки — Но надписи маревом стёрло, И были печали — Но мы продолжаем идти. Пульсирует солнце, и кровью пропахшее горло Не может ни звука, И дрожь размывает пути. Но мы уже знаем, когда исполненье гаданья, И что там за птицы чернеют на дальних полях. В четвёртом часу — и не раньше! — Второе

дыханье. И тёплая пыль, что под сорок, Осядет на шлях. 1980 Киев

«Не берись совладать...»

Не берись совладать, Если мальчик посмотрит мужчиной — Засчитай, как потерю, примерная родина-мать! Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына, Как жестоко взамен научилась его проклинать! Чем ты солишь свой хлеб — Чтоб вовек не тянуло к чужому, Как пускаешь по следу своих деловитых собак, Про суму, про тюрьму, Про кошмар сумасшедшего дома — Не трудись повторять. Мы навек заучили и так. Кто был слишком крылат, Кто с рождения был неугоден — Не берись совладать, покупая, казня и грозя! Нас уже не достать. Мы уходим, уходим, уходим... Говорят, будто выстрела в спину услышать нельзя. 1980 Киев

«Сквозь последний трамвай протолкаюсь...»

Юрию Галицкому

Сквозь последний трамвай протолкаюсь — Во славу ничью, И последнего герба медяшка уже отдана, И последнюю очередь номером отстою — И не буду знать, что это она. И забуду, а это значит — прощу, А потом для мальчика о циклопьей стране В старой книжке с кириллицей отыщу Непутёвую сказку — и сын не поверит мне. Онемел мой апрель под наркозом последних дел. Тяжело вздохнуть — и выдохнуть тяжело. Но с грифончиком, что невесть откуда к нам залетел, Я зайду попрощаться, поглажу ему крыло. 1980 Киев

«Что чернильницы доливают...»

Что чернильницы доливают — Безнадёжный обряд почтамта! Сургучами на наковальне Косо смазывают штампы. Воровское клеймо таможен — На плече любви уходящей. Слава Богу: выжил и дожил, Остальное — в почтовый ящик! Да и это сгребут оттуда И без почестей захоронят. Колокольчик болит по чуду... Тише-тише, король на троне! Королева в спальне не плачет: Там закрыта дверь — и ни звука. Оставляя кукол и мячик, Уходя на взрослую муку — Королева письма листает С той же скоростью, что и пламя. Видишь, дым стоит над мостами. Со вчера стоит над мостами. 1980 Киев

«С польским грошиком на цепочке...»

С польским грошиком на цепочке, С ветром шляхетским по карманам По базару иду, базару Против солнца сегодня в полдень. Я молчу почти без акцента: Не прицениваюсь, не торгуюсь, Потому что солнце слезится — То зелёным, а то лиловым, Ударяет в голову звоном, Как медведь учёный, по кругу Ходит, грошики собирает. Вот я кину свой грошик в шляпу, Обезьянка мне вынет счастье — И пущу я его по ветру, Не читая. А что с ним делать, Раз кириллицей — моё счастье? Разве только пустить на волю... Ох, оно б меня отпустило! 1980 Киев

«Ах, какая была весна!..»

Ах, какая была весна! Весь апрель — под знаком вокзала. Как преступно

она дрожала — Вкось заброшенная блесна! Деревянную крестовину Вышибала настежь — луной, Шла бессонными мостовыми — Тень раздваивала за мной. Как в объятьях душила, бестия, Как лечила: не умирай! Ни России — ни вьюг — ни Пестеля — Вот он, твой завещанный край! Узнаёшь ли — листок с оскоминой, Старой музыки бледный круг, Смех солёный да свет соломенный — Не разнять окаянных рук! Как вступала свирель приливами, Как отлив горчил — не беда — До чего мы были счастливыми В двух неделях от «навсегда»! Как отважно читали повесть С эпилогом про сладкий дым... Он ушёл, тот весенний поезд. Слава Богу, ушёл живым. 1980 Киев

«Я знаю, в это трудно поверить...»

Я знаю, в это трудно поверить, Но все мы жили — Хотя недолго, — Но все мы рыли свои каналы И одевались по странной моде. Мы были юны, остроконечны, И на ногтях — золотые точки, И мы отражались в наших каналах — Легковолосы, в кругах из нимбов — А наше время вздымало гребень, И от предчувствий немели губы, Но все мы жили. А ваше завтра Нас осеняло пустынным утром. И что нам было до наших хроник, Когда мы живы? Потом напишут. 1980 Киев

«Плачешь, родина отсутствующая моя...»

Плачешь, родина отсутствующая моя? Раскидала детей, И куда уж теперь собрать? Да и где сама, на каких небесах края... Убиенная, что ж ты плачешь опять? Что ты душу рвёшь подкидышам во гнезде, Что ты стонешь голосом, от которого — дрожь устам? Что ещё с тобою, в какой ты ещё беде, Убиенная? У какого ещё креста Не отплакала, По каким ещё площадям Не кричала в безумьи кощунственные слова? Ты стучишь ко мне (О, я знаю: не пощадят Те, которые постучат вослед) И хрипишь: — Жива! 1980 Киев

«Вот, я найду слово...»

Вот, я найду слово — Хитро выманю из тетрадки — И возьмусь за него снова, И слеплю из него лошадку. Небольшую лошадку — кроху. Я ей буду давать овсянку, А когда с «геркулесом» плохо — Молоко из консервной банки. Ах, как скачет моя лошадка! Бьёт копытами между строчек! Нет ни сладу с ней, ни порядка — Лупит клавиши и хохочет! Ах, как цокает по глаголам — Аж соседи кричат: потише! Ну и ладно: взбрыкнёт над полом И уйдёт танцевать на крыше. 1980 Киев

«Господи, что я скажу, что не сказано прежде?..»

Господи, что я скажу, что не сказано прежде? Вот я под ветром Твоим в небелёной одежде — Между дыханьем Твоим и кромешной чумой — Господи мой! Что я скажу на допросе Твоём, если велено мне Не умолчать, но лицом повернуться к стране — В смертных потёках, и в клочьях, и глухонемой — Господи мой! Как Ты решишься судить, По какому суду? Что Ты ответишь, когда я прорвусь и приду — Стану, к стеклянной стене прислонившись плечом И погляжу, Но Тебя не спрошу ни о чём. 1980 Киев