Стихотворения. Поэмы. Проза

Полонский Яков Петрович

– - А! Понимаю: так вы, кроме того, что у вас богатая невеста есть, еще разные шуры-муры с девчонками заводите... это мы доведем до сведения. Гм, только вы наперед знайте, уж это вы так и знайте,-- приду, постучусь, нет ответа, двери вышибу, видите, какой кулак! А? Что вы на это скажете? Вы, однако, не уходите без меня.

– - Я никуда не уйду.

– - Ну то-то же.

Часу в пятом уехал председатель, и все стали расходиться. Стуколкин также стал выходить, не выпуская из виду Христофорского, и как только тот надел фуражку, спустился вместе

с ним на площадку по каменной лестнице.

– - Так дело-то, значит, с моей легкой руки, на лад идет? А?..-- заговорил Стуколкин.
– - А что вы думаете, кто вам помог, а? Да я, знаете ли вы, какое я письмо написал для вас? Самому себе никогда таких писем не писывал! Я вам так сочинил это письмо, что никакая,-- вон видите, монашка идет к Иверской, получи она такую цидулку, и она не устояла бы. Понимаете ли вы теперь, что значит моя помощь?

– - Что ж мудреного письмо написать: я не только письмо, и стихи с рифмой недавно послал моей невесте своего собственного сочинения,-- возражал Христофорский довольно небрежно, к немалому удивлению своего нового приятеля.

"Ах, свинья!" -- подумал приятель.

– - А зачем же вы прибегали ко мне за помощью, ночью, разбудили меня, помешали мне, если вы сами все можете? А? Я вас спрашиваю, зачем? За кого же вы меня принимаете, смеяться, что ли, вы надо мной вздумали!

– - Я действительно просил вас, Осип Осипыч, потому что вы человек опытный.

– - А, вот что. Опытный! Так вы, стало быть, сознаете, что я опытнее вас и могу быть во всех случаях жизни полезен вам?

– - Это я очень понимаю,-- проскрипел Христофорский.

– - Ну, не стану с вами ссориться, не стану... Если письмо мое подействовало и вам не отказано в руке этой мадемуазели, вы должны сейчас же угостить меня, -- пойдем к Печкину.

Христофорский этого никак не ожидал... Он стал отнекиваться, божиться, что у него в кармане денег ни копейки нет.

– - Нынче ни копейки, завтра ни копейки, а послезавтра тысячи, сотни тысяч. Фу, дьявол вас побери, какое счастье! Пойдем же к Печкину, закажем обед и кутнем, выпьем на ты -- я... хочу с вами на ты,-- потому что вижу, что вы человек хороший. Идем.

– - Я ничего не пью,-- сказал Христофорский.

– - Я сам ничего не пью. Идем.

– - Да право же, Осип Осипыч, у меня ни копейки с собой.

– - Ничего! Вы думаете, что у меня денег нет? Я взаймы поверю на угощенье! Сколько вам? Десять -- так десять, двадцать -- так двадцать, будто у нас денег нет! Когда-нибудь отдадите мне с процентами,-- и Стуколкин на ходу раскрыл свой бумажник.

Христофорский покосил свой нос на чужой бумажник. "Что ж,-- подумал он, -- возьму у него десять, когда-нибудь отдам".

– - Ну, на это я, так и быть, согласен -- сказал он,-- десять дайте.

– - А вот погодите, здесь на ветру не дам, войдем.

И они вошли при трубных звуках органа в дымную атмосферу печкинского трактира.

Вовсе не интересно знать, как ели и пили Христофорский и Стуколкин. Скажу только, что Христофорский отказался

от водки, но не устоял от пива. Пиво он любил, но побаивался Стуколкина и не хотел опьянеть в его присутствии, не устоял же оттого, что день был жаркий и у него пересохло в горле. Чем больше он пил пиво, тем больше поддавался внушениям Стуколкйна, и по его настоянию под вечер, часу в восьмом, спросил бутылку шампанского; бутылку эту они распили, чокаясь бокалами, и выпили на "ты". Стуколкин хвастался своими победами над женщинами и много рассказывал Христофорскому, что он человек опасный и решительный. Но тот ничего не рассказывал, даже, подивитесь, читатель, утаил от своего нового друга утренний поцелуй. Счастье многих делает откровенными, но многих и скрытными. Христофорский решительно поумнел на два вершка с тех пор, как воображаемое им стало отчасти превращаться в действительность. Ничто, казалось, не поссорит новых друзей, но вышло иначе.

Половой подал счет. В итоге оказалось девять рублей тридцать пять копеек. Стуколкин подал этот счет Христофорскому. Христофорский бессмысленно посмотрел на него; у него двоилось в глазах; он даже улыбнулся.

– - Кто же заплатит?
– - спросил Стуколкин.

Христофорский закрыл глаза, вытянул ноги, подбоченился и не отвечал.

– - Ты ведь, кажется, пригласил меня,-- сказал Стуколкин,-- можешь платить, так плати, а не то...

– - Я не могу,-- сказал Христофорский.

– - Ну, займи у меня. Ведь ты хотел у меня десять рублей занять.

– - Когда?..

– - А вот, как мы с тобой шли сюда.

– - Не помню.

– - Ну, не помнишь, так плати.

Стуколкин был не пьян, но красен, как сафьян, и глаза его с особенной проницательностью останавливались на лице Христофорского.

Христофорский пошарил у себя в жилетном кармане, нашел пятиалтынный и торжественно положил на стол.

– - Бери за пиво,-- сказал он половому.

Половой поглядел на обоих, взял пятиалтынный и спросил Стуколкина:

– - Значит, вы, сударь, остальные заплатите?

Этот вопрос окончательно задел за живое Стуколкина. Он встал и подошел к Христофорскому.

– - Ну, послушай ты,-- сказал он, стараясь не рассердить его,-- я, так и быть, дам тебе взаймы десять рублей, чтоб ты расплатился. Так и быть, дам, разумеется, с процентами; иначе будет скандал: ты заказывал, и тебя не выпустят. Вот тебе деньги, пиши расписку. Половой, дай чернильницу.

Половой принес бумаги и чернильницу. Стуколкин написал расписку и дал перо Христофорскому, чтобы тот подписал ее.

В расписке, вместо десяти, было написано пятьдесят рублей; Стуколкин был уверен, что полупьяный Христофорский подпишет все, что ему вздумается, и что ему, когда он женится, будет плевое дело отдать вместо десяти пятьдесят рублей.

Но Христофорский не был настолько пьян, чтоб даться в обман. Что касается денег, у него было побольше характера, чем у Стуколкина. Он сам был бы не прочь надуть его и решительно отказался подписывать.