Стихотворения. Поэмы

Петефи Шандор

5

Часы провозгласили полночь, А ночь была жестокой, зимней, Ее тираны – Тьма и Холод – Владычили над целым миром. В домах таились люди. Кто бы Стал искушать богов небесных В такую ночь под вольным небом? На улицах, где так недавно Томились и толкались люди, Все было пусто, точно в руслах Иссохших рек. И в том безлюдье Скитался лишь один безумец – Вихрь… Он по улицам метался, Как будто бы оседлан чертом, Который огненные шпоры Ему в бока вонзал… Гневливо Он вскакивал на крыши зданий, И в трубы лез, И мчался дальше, И выл в простуженные уши Глухой, ослепшей зимней ночи, Затем тот вихрь вцепился в тучи, Когтями разодрал их в клочья; В испуге звезды задрожали, И, как утопленник, всплывая Меж туч, луна заколыхалась. Но вот уже через мгновенье Вихрь снова мощным дуновеньем Укутал в тучи Луну и звезды, И на землю с высот небесных, Как птица хищная на жертву, Он ринулся, Но уцепился Лишь за расшатанную раму В оконце ветхом, Встряхнул ее и вырвал с треском И, насладясь переполохом, Умчался прочь со страшным смехом. Был город пуст. Кому охота Гулять в такую ночь? Но все же Вот путник… Иль, быть может, призрак - Его обличив неясно… Идет… все ближе он… и видно, Что это женщина. Но только Останется загадкой мрака, Кто это – дама под вуалью Иль просто нищенка в лохмотьях? Она несмело огляделась И вдруг увидела карету, К ней воровским подкралась шагом, Удостоверилась, что кучер На козлах дремлет преспокойно, И тихо приоткрыла дверцу… Ворует? Нет, наоборот,- Кладет в карету что-то… Дверцу Захлопнула и исчезает… И вот открылись двери дома, Выходят господин и дама, Они идут к карете. Сели. Бич свистнул. Лошади помчались. Но что за крик внутри кареты? То дама взвизгнула. В карете У ног ее пищит дитя! Доехали… Открылась дверца, Выходят господин и дама, И тут вознице молодому Сказала пассажирка так: «Вот получите деньги эти, А там в карете вы найдете Ребенка, малое дитя! Себе на чай его возьмите – Великолепный мальчуган! О нем вы, милый, позаботьтесь – Ребенок – это дар господень!» И господа ушли, смеясь. Дитя, найденное в карете, Что ж ты не родилось собакой! Ведь на коленях этой дамы Тебе местечко бы нашлось! Она тебя бы воспитала… Но так как ты не собачонка, То знает лишь господь небесный, Что в жизни станется с тобой! Почесывал затылок кучер… Молился он или бранился? Но ясно было и понятно, Что этот самый божий дар Ему пришелся не по вкусу: «Ведь вот щенок! Что с ним поделать?  Везти домой? Но мой хозяин Обоих вышвырнет за дверь!» И зло стегнул он лошадей И горестно поехал прочь. Он улицей окрайны едет И видит, что в одном трактире Еще не кончилось веселье. Окно трактира багровеет, Как пьяницы распухший нос. «Ну вот и ладно!» – буркнул кучер, Господень дар к дверям кабацким Подбросил и погнал коней! Едва успел отъехать кучер, Как из дверей кабацких выпал, Крича ужасные проклятья, Порядочно хмельной старик. Через порог переступая, Споткнулся он и растянулся, Да так, что носом снег вспахал. «Вы пострадали, ваша милость!
– Он сам себе промолвил лежа.- А ты, порог, ты вырос, что ли? Вчера ты не был так высок! Ведь если был таким вчера ты, То я бы и вчера споткнулся, Но ведь вчера я не споткнулся, Хотя не меньше пил вина. Я в этом деле очень точен! Я пью по мерке. Понимаешь?» Так он бурчал, с трудом поднявшись, И прочь поплелся он, твердя: «Нет, что вы там пи говорите, А по сравненью с днем вчерашним Он вырос… И не отступлюсь я От этого… Я сделал шаг, А он, проклятый, вырос… Стыдно Подстраивать такие штуки! А может быть, подложен камень? Ведь люди злы! Все может быть! Всегда хотят подставить ножку, Дурные люди, злые люди! Брось под слепые ноги камень, И человек расквасит нос! Мол, слепость ног подгадит носу! Ну ладно! Я хоть тем утешусь, Что все о камешек споткнутся! Хе! Полюбуюсь, посмотрю, Как будут люди спотыкаться… Но, впрочем, что я говорю! Старик, ты что это задумал? Достойно ли тебя злорадство? Нет, старина, вернемся к двери, Отбросим этот камень прочь! Я вор, а при нужде – грабитель, А если надо, я – убийца, Но все же не допустит совесть, Чтоб люди спотыкались зря!» Идет назад старик почтенный, Чтоб от дверей отбросить камень», Нагнулся, взял его руками. «Ха! Что за писк!» И вздрогнул старец И закричал от удивленья: «Гром разрази меня, но только Не видел мир такого камня! Он – мягкий, и к тому ж визжащий! Визжащий камень! Это странно! А ну-ка, поднесем к окошку… Хо-хо! Да это же – младенец, Ребенок

самый настоящий! Гу! С добрым вечером, братишка! Или сестренка? Непонятно! Ты кто таков? Какого черта Здесь оказался? Вероятно, Удрал ты из родного дома, Злодей малюсенький! Однако Что я толкую? Вздор какой-то! Ведь ты, бедняжечка, в пеленках, Быть может, только что родился. А кто родители? Я знал бы, Так вмиг бы им тебя доставил! Вот это уж злодейство вправду - Такого малого ребенка Подкинуть, как башмак Дырявый! На это ведь не только воры, А даже свиньи не способны! В лохмотья жалкие укутан, Ты – бедной матери ребенок. Гм… а быть может, и не бедной, А для отвода глаз она Тебя укутала в лохмотья, Чтобы никто не догадался О знатности происхожденья… Кто знает? Знать никто не может, Навеки тайна будет тайной… Но кто займется человечком? Кто? Я! Ей-богу, я и стану Отцом твоим, и честь по чести Тебя я воспитаю. Буду Красть для тебя, покуда в силах. Когда ж для этой я работы Состарюсь,- будешь красть, мой мальчик, Ты для меня. Уж так ведется. Рука-то руку моет! Понял? И воровство мое отныне Становится вполне законным – Я на двоих теперь ворую! Терзать меня не будет совесть! Однако молоко ребенку Необходимо. Что ж! Достанем! Соседка своего младенца Как раз вчера похоронила – Теперь тебя кормить возьмется. Возьмется! Коль почует деньги, То выкормит она и черта!» Так бормоча, побрел он к дому, Старик добрейший. Переулки Вели к жилищу потайному, К норе в подвале… И соседку Он разбудил: «Соседка, свечку! Зажгите свечку поскорее, Не то сожгу я всю трущобу! Зачем свеча – вы знать хотите? Зажжете – все вам станет ясно! Так! А теперь без промедленья Младенца накормите грудью. Где взял его я? На пороге Нашел. Подарок это божий, Ведь говорил я не однажды – Меня господь небесный любит! Да! Любит! И гораздо больше, Чем это думают попы! Вот вам сокровище, соседка, Но, чур, его не уморите, Как своего дитятю. Ясно? А все расходы и затраты Я вам, конечно, возмещу! Ведь мы друг друга понимаем! Сочтемся! Правда, деньги нынче Родятся плохо – люди стали Стоглазы, черт их побери! Но все ж я уплачу по-царски. Поможет бог! И повторяю: Заботьтесь о ребенке этом, Как будто о самой себе! Ведь старости моей надежда Найденыш этот!» Сторговались… Дитя пригрето. Ротик тянет Из женской груди жизни горечь. Лишь день живет дитя, но сколько Его уж эта жизнь швыряла?! А что еще случится дальше?!

6

Поутру рано старый грешник Спросил соседку с любопытством: «Как чувствует себя ребенок? Хозяевами гость доволен? Э, милая моя соседка, Мне кажется, у вас прохладно! Вы, ведьма этакая! Скряга! Сто раз я повторять вам буду: Топите печь!.. Ну, ладно, ладно… Он мальчик или же девчонка?» «Да, господин сосед, он мальчик – Он первосортнейший мальчишка!» «Тем лучше! Лет за восемь-девять Такой Христос из парня выйдет, Такого вора воспитаю, Что прямо прелесть! В этом деле Я знаю толк! Кем, как не мною, был воспитан Хотя бы Тамаш одноглазый, Тот самый, что на днях повешен? Вот это вор был! Одноглазый, Тысячеглазого он бога Обворовал! Сынок, не бойся, И ты не самоучкой будешь! Но – имя? Надобно, соседка, Ребенку дать такое имя, Которое его прославит На целый мир. Итак, мой ангел, Какое имя дать ребенку? А ну-ка мы заглянем в святцы. Так… Был вчера Сильвестров день! Прекрасно! За попа я буду, А вы, соседка, будьте крестной, Мы окрестим его, чтоб имя Носил мальчишка по закону И был бы добрый христианин, А не язычник, и не смел бы Его прогнать от двери райской Апостол Петр… Итак, приступим… Есть теплая вода в кастрюльке? Ребенка дайте мне сюда! Но – стойте. Я ведь поп. Где ж ряса? В мешок вот этот облачусь!» И, облачившись, старый грешник Схватил кастрюльку церемонно И, совершив обряд крещенья, Сильвестром мальчика нарек.

7

Прошло четыре с лишним года. И вот Сильвестр уж не младенец. Во мгле трущоб, во тьме подземной Он вырос вместе с преступленьем И насекомыми. На небо Он не глядел, и воздух чистый Он не вдыхал, и красотою Земли не мог он любоваться. Он жил, как мертвые в гробах. Но радовался старый грешник, Что ум и ловкость может высечь Из маленького мальчугана, Как будто искру из кремня. Не сомневался он нимало - Из искры разрастется пламя!.. Таскал уж у торговок фрукты Четырехлетний мальчуган, Умел выуживать монеты Из шляпы нищего слепого… И свежим хлебом, добрым словом Платил, нисколько не скупясь, Премудрый старый воспитатель Воспитаннику за успехи, Но бил ребенка, если за день Ни крошечки не крал Сильвестр, Хоть так случалось очень редко. И видел мудрый старый грешник: Растет его надежда, крепнет! И множество воздушных замков На скалах будущего ставил Старик, покуда не пришлось Застрять между землей и небом Ему в петле,- хоть мудрый старец Гораздо больше заслужил! В минуту вознесенья старца Соседка не сидела дома, А видела, как ловкий мастер На благодетеля накинул Петлю. И высунул нахально Старик язык свой, и как будто Над целым миром издевался Он на прощанье в этот миг. Домой вернувшись после казни, Соседка мальчику сказала Приветливо и благосклонно: «Ну вот… Теперь тебя, сыночек, Черт может взять, когда захочет. Так уходи же с богом к черту! Отныне за тебя не платят. Не на свои же деньги буду Откармливать тебя, как гуся! Я окажу тебе любезность И провожу тебя до двери, Но если ты назад вернешься, В канаву выброшу тебя!» Всего не понял несмышленыш, Но он повиновался молча. Когда ж за ним закрылись двери, На этот звук он обернулся И в путь бестрепетно пустился. Он брел По улицам столицы. Столь далеко зашел впервые, И все, что видел, было ново: Дома, ряды нарядных лавок, Толпа прохожих разодетых… Раскрыв глаза, стоял мальчишка, Раскрыв, глаза, шагал он дальше,  И если улица кончалась, Она в другую превращалась, Как будто город был бескрайным. От путешествие такого Устал ребенок. И на тумбу Взял и присел у перекрестка, Ребят каких-то увидал. Любуясь блеском их игрушек, Он улыбался, и как будто Играл он тоже вместе с ними, И незаметно задремал. Спал долго. Вдруг ему приснилось, Что два пылающие прута Из раскаленного железа В глаза ему хотят вонзиться. И тут он застонал от страха. Затрепетал и пробудился. Была уж ночь. На небе – звезды, На улицах – ни человека, И только жирная старуха Стояла перед ним. Упорно Она в глаза ему глядела, И мальчик испугался больше, Чем раскаленного железа, Ее пронзительного взгляда. И головой припал он к тумбе, Взглянуть не смея на старуху, Но и не смея отвернуться. Погладила его старуха И ласково проговорила: «Как звать тебя? Кто папа с мамой? Где ты живешь? Пойдем. Дай ручку. Я доведу тебя до дома». «Сильвестр я,- мальчик ей ответил.- Кто папа с мамой – я не знаю. Меня нашли. Дамой вернуться Я не могу – меня соседка В канаву бросить обещает!» «Тогда пойдем, сынок, со мною. Пойдем! Тебе я буду мамой Заботливой и кроткой… Хочешь?» И вслед за страшною старухой Пошел с тревогою ребенок. Дрожал, почти терял сознанье - Чего боится сам не знал. «Мы здесь живем, сынок. Вот видишь,-Сказала страшная старуха,- Мое жилье – каморка эта! А кухня будет за тобой. Ты не соскучишься. Тут – песик… Эй, песик! Правда, милый песик? Вот с ним и будете вы вместе Здесь на одной подстилке спать! Постели лучшей и не надо - Тебя согреет милый песик. Не бойся, это – добрый песик! Гляди, как ласково од смотрит, Приветливо хвостом виляет! Вы будете любить друг друга, Как братцы, я не сомневаюсь! Ну вот, ложись теперь и спи. Есть хочется? Дала бы ужин, Но поздно, спать тебе охота, Да и к тому ж, на сон грядущий, Особенно ребятам малым, Есть не полезно – черти снятся! Ложись же, мальчик, и усни!» Затем старуха удалилась, Л мальчик робко к псу поплелся  И лег с ним рядышком несмело. Но дружелюбно Прижался пес к спине ребячьей. Сквозь сумрак ночи очи пса Сверкнули, и мерцанье это Таким казалось мирным, братским, Что мальчик вовсе осмелел. Они все ближе и все ближе Во мгле друг к другу прижимались. Ребенок гладил пса по шерсти, И в губы пес его лизнул, И разговаривал с ним мальчик, А пес в ответ скулил о чем-то, И такова была завязка Горячей дружбы.., А наутро Старуха мальчику сказала: «Теперь, дитя мое, послушай! Пойми, пожалуйста, что даром Я содержать тебя не стану - Ведь даром даже гроб господень Не стерегли! Пойми, дружок: Работать надо! Так и написано в Писанье: «Кто не работает – не ест!» Тебе придется потрудиться. Не бойся! Будет этот труд Не тяжелее, чем у принца! Труд этот нищенством зовут! Вот – вся работа. Мне уж стыдно Просить – я слишком раздобрела. Меня народ жестокий гонит, Когда я руку протяну. А ты для попрошайства годен, Тебя-то люди пожалеют И подадут. Ты говори: «Я сирота, отец мой помер, А мать лежит больная дома!» Следить я буду за тобою Из-за угла, и это значит, Что ты трудиться должен честно. В противном случае – заплачешь. Могу сказать тебе заране: Добра я в добром настроенье, Но очень зла я, если – злая! И будет лучше, если это Ты на носу себе зарубишь. Ты понял? Значит, будешь клянчить У всех, чье платье побогаче, Чем у тебя. Таких – немало… При виде их ты тянешь руку, Л голову склоняешь набок, А брови этак вот сдвигаешь, А губы так вот опускаешь, А глазки этак вот слюнявишь, А произносишь вот что, помни: «Во имя матери и бога!» Все ясно? Повторять не надо? Не понял – повторю сначала, А непонятны объясненья, Так я науку попрошайства Вобью в тебя вот этой палкой!» «Я понял все,- Сильвестр ответил,- Я ничего не позабуду». «Ну, покажи! – сказала ведьма. Послушала и удивилась.- Хи-хи! Прекрасно, в самом деле! Впрямь дно нашла я золотое В тебе, сынок!» Тут ухмыльнулась Старуха пакостная: « Будем Как графы жить! Совсем как графы! Немедленно приступим к жатве. Есть хочешь? Ну, когда вернемся, Наешься прямо до отвала. А впрочем, много есть не надо, А то некстати разжиреешь, И вся удача, точно заяц, Ускачет, а тогда по следу Хоть палкой бей – не будет толку! Гроша не стоит Толстый нищий!» Идут на людный перекресток. «Вот здесь и встань!» – сказала ведьма, Сама идет в кабак соседний, Поглядывает из окошка. И каждый раз, когда Сильвестру Бросает кто-нибудь монету, Карга стаканчик подымает, Отхлебывает, ухмыляясь.

8

Так проходили дни за днями. Просил и голодал ребенок. Заботилась карга исправно, Чтоб он не разжирел, бедняжка. Просил и голодал – лишь это Он знал и ничего иного. Он видел: сверстники играют, И думал: «Как бы славно было Играть вот так, с другими вместе!» И созревал печальный разум, И ясно понимал ребенок, Что он – несчастен! Уже два года Он попрошайничал вот этак, Уж больше и не приходилось Слезу подделывать слюною - Глаза слезой блистали сами! И лишь один был друг, который Всегда глядел тепло и с лаской На мальчугана. Любовь у них была взаимной, И с этим другом он делился И тем, что получал от ведьмы, И тем, что подавали люди. Была собака Этим другом! Сильвестр утрами чуть не плакал При расставанье с другом верным, А возвращаясь, ликовал он, Увидев пса… Старуха ведьма Уже возревновала к дружбе. Завидовала, что собака Ее любила много меньше, Чем мальчика. И часто била Собаку, а собака выла, А мальчик плакал И старуха Собаку выгнала из дома, На пес тотчас же возвратился. Сильвестр любил его все крепче, Старуха гневалась все больше! Так жил ребенок. Шестилетний, Он нищету шести: столетий Познал. И радости сиротской Познал он несколько минут. Дрожа от холода, стоял он На улице. Был поздний вечер Ненастной осени. Над грязью Висел туман. В грязи, в тумане, Сильвестр, босой, стоял без шапки, Худую маленькую руку Протягивал к прохожим он. Просил он. И горящей болью, И перезвоном похоронным Его моленья доносились До человеческих сердец. И вдруг какой-то хмурый барин Взглянул так пристально и грозно, И так его сверкнули очи, Что захотелось убежать. «Постой! – промолвил хмурый барин. Сильвестр не смел пошевельнуться.-  Где мать твоя и кто отец твой?» «Мать…» Мальчуган хотел начать Привычное повествованье, Что мать больна и голодает, Отец же только что скончался, Но вдруг решил, что хмурый барин Не даст ему солгать ни слова. «Он знает все»,- подумал мальчик… «Родителей нет у меня!
– Он прошептал.- И ничего я Про них не знаю. Я – подкидыш!» «Иди за мною»,- буркнул барин, И мальчуган повиновался. Но ведьма, выйдя из трактира, «Лжец! – закричала.- Дрянь мальчишка, Куда ты? Это сын мой, сударь! Ведь это, сударь, мой сынок!» «О сударь! – закричал ребенок.- Не сын я ей! Не верьте, сударь! Спасите, сударь, защитите, С собой возьмите, умоляю! Мне нищенствовать надоело, Я соберу – она отымет! Она меня почти не, кормит, Затем чтоб стал я худ, как щепка, И мне щедрее подавали! О, господи! Я есть хочу!» Так закричал Сильвестр. С мольбою Он поглядел на господина, И слезы хлынули как дождь. «Ах ты подлец, ах, богохульник!
– Седая ведьма заорала,- Ах, желудь с дьявольского дуба! Ты колос лжи, худая морда, Негодная и на подметки! Такой-сякой ты, дрянь сплошная! Ты скажешь, что и подаянье Мне отдаешь? Стыжусь до смерти Такого попрошайки-сына - Недогляжу, а он уж клянчит! Ведь сколько раз его лупила За то, что он меня позорит. Бедна я, но просить нет нужды - Живу на заработок честный… Его я голодом морила! На самом деле от себя Кусок я лучший отрываю И прямо в пасть ему сую… Ну, ладно. Пусть… Но – отрекаться! Ах ты, ничтожная душонка, Неужто можешь ты, негодник, От матери родной отречься? Да как же печень, селезенка Не вырвутся из злой утробы? От матери своей отречься! Как смел ты, внучек? Покарает Тебя господь! Как смел от бабки… Тьфу, черт… От матери отречься?» И тут, переведя дыханье, Карга пошла браниться дальше, Но хмурый барин вдруг воскликнул: «Молчать! Комедии довольно. Не то тебя ударю палкой! Ишь, ведьма! Ты ж пьяна, как бочка! Ну, ладно. С метриками завтра Приди ко мне, но в трезвом виде (Живу в большом вот этом доме) И если метрики покажешь, Ребенка я отдам обратно… Ну, прочь иди! А ты, мой мальчик, Иди за мной!» За господином Сильвестр пошел. Ему казалось, Что ведьма тащится по следу, За шиворот схватить готова. Но та, не смея приближаться, Там и осталась, где стояла, И только кулаки казала, Глазами страшными вращая. Они пылали, как раскаленное железо, Когда его кует кузнец.

9

Гораздо лучше зажил мальчик - И воровать теперь не надо, И попрошайничать не надо - Что за блаженство! Что за счастье! Лишь иногда тревоги ястреб Над ним парил: а вдруг старуха Придет и метрики предъявит? Что делать? А порою реял Над мальчиком печали голубь – Припоминался верный песик, Друг и товарищ. В такие дни к старухе ведьме Готов был мальчик возвратиться И попрошайничать, чтоб только Увидеть пса. Он часто снился. Сильвестр во сне ласкал собаку, А та ему лизала руку. И, пробудившись, мальчик плакал Так долго-долго, горько-горько. А барин, приведя Сильвестра В свой дом, тотчас распорядился, Чтоб слуги привели в порядок Несчастнейшего мальчугана. Его почистили, отмыли От старой грязи, вместо тряпок В нарядное одели платье… Как было все это приятно! Как будто снова он родился! Но вслед за этим хмурый барин Позвал его и молвил строго: «Вот сын мой! Ты его обязан Звать «милостивым государем», И это будет твой хозяин. Чтоб ты ему повиновался! Он будет барин, ты – прислужник. Ты должен слушаться, и только. Едва успеет он подумать - Понять ты должен и исполнить. И все тогда в порядке будет,- Тебя одену и обую, А коль не так – тебе на плечи Навешу я твои лохмотья, В которых ты сюда явился, И – уходи куда угодно И попрошайничай, как прежде!» И молодому господину Служить подкидыш начал честно. Сопровождал его повсюду И сделался хозяйской тенью. И по движенью губ хозяйских Угадывал, что хочет барич, Чтоб выполнить без промедленья. …Но все ж страдал наш бедный мальчик По той причине, Что юный сударь Таким же был щенком противным, Как все барчата… Ежеминутно, ежечасно Барчонок унижал Сильвестра: Коль супом обжигал он губы, То бил он по губам Сильвестра, И если кто-нибудь при встрече Не кланялся барчонку злому, То он срывал с Сильвестра шапку. А если за волосы дергал Цирюльник барича, то барич Тотчас хватал за чуб Сильвестра. И не было такой издевки, Какая бы ни приходила На ум барчонку. Он Сильвестру Ступал на пятки: «Прочь с дороги!» Плевался и бросался грязью, Чтоб посмеяться: «Как ты грязен!» И бил. И если мальчик плакал, То барич звал его ублюдком. Терпел немало бедный мальчик, Страдал все больше он и больше, Однако все свои несчастья Претерпевал он, как мужчина, В котором дух живет могучий. А почему не оставлял он Мучительную эту службу? О, если б вы об этом знали! Нет, не харчи и не одежда Удерживали от соблазна Бежать отсюда без оглядки! Он не был гусаку подобен Иль петуху, что забредают Далёко, но, почуяв голод, Вновь возвращаются к кормушке. Нет! Был на соловья похож он, На жаворонка походил он, Которые, едва почуяв, Что растворились дверцы клетки, Пренебрегают сытой пищей И улетают безвозвратно, Чтоб вольной волей насладиться. Вот кем он был! Он был как птица, Стремящаяся на волю, Но все ж не покидал он клетки, Он к этой клетке был прикован Одним желанием - Учиться! Учился он в господском доме: Стоял он за спиной барчонка, Заглядывая жадно в книги. И все, что говорил учитель, Немедленно запоминал он, И то, что выучил однажды, Из головы не вылетало - Читать, писать он начал прежде, Чем глупый барич… Вот так и умножались годы, Вот так и умножались знанья, Как будто бы рога оленя, Они ветвились. И мальчуган гордился этим. И, если барич Все путал, по обыкновенью, Сильвестр его ошибки видел, И про себя он улыбался. Все это понимал учитель И знал он, что слуга способней Высокомерного барчонка. И если тот не знал урока, Учитель, на позор лентяю, К слуге с вопросом обращался И, получив ответ толковый, Стыдил барчонка. Но успехи Сильвестру не сулили счастья. Наоборот – кичливый барич Слуге, который был умнее, Мстил и придумывал обиды Все оскорбительней, все злее. А мальчик барские удары Душою ощущал, не телом. Краснел не потому, что больно, А потому, что было стыдно. Так время шло. И на рассвете Семнадцатого года жизни Лучи всходящего светила Рассеяли туман сознанья, И каждый луч сливался в букву, И буквы стали письменами. «Довольно! По какому праву Здесь бьют меня? Какое право Один имеет человек На то, чтоб обижать другого? И разве создает господь Того хорошим, а другого Плохим? Нет! Если справедлив Господь небесный, то не может Так делать! Значит, всех людей Он любит равно! Вот в чем правда! Я больше не могу терпеть! Довольно, хватит, будь что будет! Я получаю пищу, кров, Но ведь работаю за это. И за добро я заплатил. Они меня заставить могут, Чтоб я работал дни и ночи. У них на это право есть, Но нету права на побои! Пусть тронут только раз еще, И я не потерплю, ей-богу!» Так и случилось. И однажды, Когда барчонок замахнулся (Ждать этого пришлось недолго), Сильвестр воскликнул: «Хватит, барич! Не смейте! Дам такую сдачу, Что плакать будете до смерти. Довольно был я вам собакой, Которую пинали, били] Теперь я стану человеком! Ведь слуги – это тоже люди. Поймите: то благодеянье, Что оказал мне ваш родитель, С меня вы сколотили палкой. Итак, мы – квиты!» От этой речи необычной Остолбенел барчонок. Взвизгнул: «Ты бунтовщик! Да как ты смеешь? Подкидыш! Рабское отродье!» Но голосом, презренья полным, Ему в ответ промолвил мальчик: «Да? Рабское отродье? Если Уж говорить о родословной,- Быть может, мой отец знатнее Всех ваших предков, вместе взятых. А то, что он меня подкинул, Его, а не моя ошибка. И если все аристократы Так омерзительны, как вы, То мой отец прекрасно сделал, Что бросил он меня. Теперь Благодаря его поступку Я стану честным человеком! Я бунтовщик? Но если бунтом Считается у человека Сознание, что человек он И остальных людей не хуже, То званье бунтаря приму я С великой гордостью! И если б Свои я чувства обнаружил, За мной бы встали миллионы И все бы в мире задрожало, Как Рим дрожал во дни Спартака, Когда рабы, сорвав оковы, Хлестали ими стены Рима! Нет, милостивый государь! Бог с вами! Мы должны расстаться. Сегодня с вами говорил я Как человек. А коль слуга Подымется до человека, То лучше с голода умрет И лучше он пойдет на плаху, Но не останется слугой!» И повернулся он и вышел Навеки из большого дома, Где детство, как цветок болотный, В воде стоячей отцвело. Пошел куда глаза глядели, В огромный мир побрел без цели, И юность загорелась в сердце, Пылало сердце, будто город, В котором пламень раздувался Орущим великаном Вихря. И столько образов чудесных В пыланье этом возникало, И закалял тот пламень душу, Как пламень горна брус железа! А у заставы Настиг Сильвестра Учитель барский. Едва переводя дыханье, Добряк сказал: «На, спрячь подальше Вот эти деньги… Эта за год Я накопил… Тебе ж, мой мальчик, Не на год хватит, Коль будешь тратить Экономно… Я говорю тебе, сыночек: Большим ты станешь человеком! Я мальчиков тебя достойней Еще не видывал… И сам я Твои испытываю чувства, Но высказать их я не смею. Я очень за тебя боялся - Ты поразил меня отвагой! Благословит тебя создатель За все слова твои… Совет мой… Нет, мой приказ… Приказ! Ты слышишь? Чтоб ты учился, кончил школу! Я прокляну За

ослушанье, Да и господь тебя накажет. Не для себя на свет рожден ты, А для отечества, для мира. Вот мой приказ: изволь учиться! А впрочем, Сам ты это знаешь, Ведь ты и так учиться любишь! Итак, благословит создатель Тебя, сынок! Живи счастливо И вспоминай меня порою, А если мой совет забудешь, То и меня забудь навек!» К учителю склонился мальчик, Хотел поцеловать он руку. Тот сделать это Не позволил, А сам Сильвестра крепко обнял, Поцеловал и удалился Он со слезами на глазах… …Как радовался подросток, Как радовался бедный мальчик: Его впервые полюбили! Шестнадцать лет он жил на свете  И мучился, Покуда встретил Человека, Который оттолкнуть не хочет, А обнимает.

10

Вот прочь из города он вышел, Из тесных стен на вольный воздух, Как из тюрьмы освободившись, Пошел, вдыхая воздух вольный. Наиценнейший дар господень, От коего и ноги крепнут, И крылья духа вырастают. И на ходу он оглянулся, А город был уже далеко, Дома один с другим сливались, И поглотил наполовину Туман коричневые башни, И, как пчелиное жужжанье, Шум толп из города донесся. И подбодрял себя подросток: «О, дальше, дальше, чтоб не слышать Тот шум и ничего не видеть, Чтоб позабылось все, что было В той жизни, если только жизнью Все то, что было, звать возможно!» Как будто бы кнутом гонимый, Бежал Сильвестр. И город скрылся, И лишь тогда, в бескрайной дали, Он ощутил себя свободным. «Свободен я! – вскричал подросток.- Свободен я!» Ни слова больше Не мог он вымолвить, но слезы Об этом чувстве говорили Красноречивее, чем речи. О, что за чувства, что за мысли, Когда впервой почуешь волю! Все дальше, дальше шел подросток, Туда, куда влечет природа, И с величайшим удивленьем Глядел он на леса, и горы, И на луга, и на равнины,- На все, что открывалось взору. И все это казалось новым. Впервые видел он природу В ее красе. И жадный взор Блуждал в зеленых дебрях леса И по вершинам дальних гор, Где шум ручья звучит, как гром, А гром звучит, как будто грохот Во время Страшного суда… И возвращался взор тогда К безмолвным низменностям пушты, Где тихие ручьи блуждают И кажется великим шумом Жуков чуть слышное жужжанье. Повсюду побывал подросток И восхищенными глазами Все обошел. И вот, охвачен Священным чувством восхищенья, Он опустился на колени. И господу взмолился так: «Господь! Тебя я обожаю! Теперь я знаю, кто ты! Часто Слыхал твое святое имя И сам твердил я имя это, Не ведая его значенья. Но вот Великая Природа Твое величье объяснила. Теперь я знаю – кто ты! Славься, Господь, вовеки!» Куда б он ни взглянул – повсюду Он видел чудную природу. Но также видел он, скитаясь: Везде несчастен человек, Везде нужда и злодеянья Его гнетут! Везде, всегда! И убедился юный путник, Что все ж не самый он несчастный Среди людей, И было больно Понять, что есть на свете люди, И большей жалости достойны, Чем он. И собственная скорбь Все меньше делалась, покуда Не позабыл о ней он вовсе И ощущать ее не стал. И, чуя лишь чужие беды, Сильвестр чело склонил на камни И зарыдал.

11

И то, что кроткий воспитатель Ему сказал, вручивши деньги И обнимая на прощанье,- Слов этих не забыл Сильвестр. Он поступил учиться в школу И обучался в ней прилежно, И, как луна средь звезд, сиял он Среди товарищей своих. Товарищи ему дивились, Но все ж его не полюбили - На них давило, точно камень, Величие его души. Так на Сильвестра ополчились И издевательство и зависть – Летели ранящие стрелы. Что тут поделать мог Сильвестр! «Зачем понадобилось это? – Нередко с кроткой добротою К товарищам он обращался.- Вы обижаете меня! Зачем, друзья, вам это надо? Учусь не для своей я пользы - А ради вас! Ведь все, что в школе я узнаю, Поверьте мне, пойдет на пользу Всем добрым людям в этом мире – Кому угодно, а не мне! Когда б вы мне взглянули в душу, Наверное бы полюбили Меня вы так же, как сейчас Вы ненавидите меня! Когда б вы мне взглянули в душу, Вы поняли б свою ничтожность И веток бы рубить не стали, Где созревает плод для вас! В тени вот этих самых веток Когда-нибудь вы отдохнете! О близорукие ребята! И вы полюбите меня! Ей-богу! Я уверен в этом!» Ребята, слушая, смеялись. Все уверения Сильвестра Служили лишь зарядом новым В ружье насмешки. То ружье Всегда нацелено на сердце Сильвестру было. И подросток Все дальше отходил от мира, Все глубже уходил в себя. Всех избегал. И стало другом Лишь одиночество ему. Так он и жил… О чем он грезил,  Пустой мечтой считали люди, Но знал Сильвестр – его виденья Живыми были существами, Прообразами дней грядущих. Они ему глядели в душу. И как Коран магометане, И словно Библию евреи, Историю он мировую Читал… О, как она прекрасна, Та книга чудная! Ведь каждый Все в ней найдет, чего он ищет. И для одних она – блаженство, А для других она – мученье. Жизнь для одних она, другим же Сулит погибель книга эта. Одним даст она оружье: «Ступай, борись! Бороться будешь Ты не напрасно! Ты человечеству поможешь!» Другим же говорит: «Довольно! Слагай оружье! Бороться стал бы ты напрасно! Ведь будет мир несчастен вечно, Как и в былых тысячелетьях!» Что юноша прочел в той книге, О чем он думал, Когда дрожащею рукою Закрыл он книгу? «Вот виноградина,- он думал,- Невелика она, а все же, Чтоб виноградина созрела, На это требуется лето! Земля ведь тоже плод огромный, Так сколько лет необходимо, Чтоб этот мощный плод созрел? Тысячелетья? Миллионы? Но все же и земля созреет, Созреет этот плод великий, И будут лакомиться люди Им до скончания веков! …Под солнцем зреет виноград, И прежде, чем он станет сладок, Мильоны солнечных лучей В него вдыхают пламень жизни! Вот так же и земля! Она Ведь тоже зреет под лучами, Но те лучи не солнце льет, А человеческие души. Явление души великой И есть вот этот самый луч, Но появляются не часто Такие души на земле. Так как же можем мы хотеть, Чтоб этот мир созрел столь быстро? Я чувствую, я – тоже луч, И помогаю зреть я миру. Лучи живут лишь день единый, И знаю я: когда начнется Тот виноградный сбор великий, Я отгорю уже, погасну, И след моих трудов ничтожных Затерян будет меж великих Трудов всего людского рода. Но все же придает мне силу, Спасает от боязни смерти Сознанье, что я тоже – луч! Так принимайся За работу, Душа моя! Пусть ни минуты, Ни дня потеряно не будет! Задача велика, А время Летит, И жизни дни – недолги! А какова цель жизни? Счастье! А счастье нам дает свобода! Бороться буду за свободу, Как многие уже боролись! Пусть суждено платить мне кровью, Как с многими уже случалось! Примите, витязи Свободы, Меня в ряды свои святые! На верность знамени Свободы Я присягаю! Если в теле Найдется у меня хоть капля Дурной, изменнической крови - Ее я выжму или выжгу Из самой сердцевины сердца!» Такое сделал он признанье. Признанья не слыхали люди, Но бог услышал. И открыл он Священный фолиант, В котором Записаны все жертвы, И записал в ту книгу имя Сильвестра.

12

Так вырос в юношу подросток, Так вырос юноша в мужчину, И год за годом приходили, И на земле они гостили И, не прощаясь, уходили, Не обошли они Сильвестра - И каждый год оставить след Стремился на лице и в сердце. Сильвестр давно окончил школу, И шел по жизни он, как будто В толпе, Где толкотня такая, Что от толчков и от ударов Тускнеет и души разумность, И свежесть юного румянца. Мир не совсем таков на деле, Каким рисуется в мечтах, Он с каждым днем казался меньше, И все ничтожней были люди, Которых некогда господь По своему подобью создал: Те, что должны смотреть на солнце, Теперь клонили очи долу, Как будто у червей учились В пыли дорожной пресмыкаться. Но чем казались меньше люди, Тем более казался важным Тот труд, к которому призванье Имел Сильвестр. И, духом крепок, Быть может, делал он не больше, Чем муравей, но делал это Упорно он и неустанно. Венец трудов роскошным не был, Но был он целиком охвачен Души немеркнущим сияньем! Познания и добродетель Прославили его и в школе. Когда ж прошел он курс наук, Заманчивые предложенья Богатой и почетной службы Он получил от многих лиц: «Ты поступи ко мне на службу! Слугой мне будешь, это – верно. Но ты учти: большая почесть Служить такому господину, Как я! И если преклониться Передо мной тебе придется, То тысячи людей в округе Преклонятся перед тобой. И будешь только тем ты занят, Что тысячи людей вот этих Ты станешь обдирать как хочешь,- Разбогатеешь без хлопот». Сильвестр ответил: «Благодарен Я вам за эти предложенья, Но, чтобы слуг иметь ораву, Не стану я слугою сам! Я не желаю, чтобы в ноги Мне кланялись собратья-люди, И пусть никто не пожелает, Чтоб перед ним я спину гнул! Не знаю никого на свете, Кто ниже был бы, чем я сам, Но также никого не знаю, Кто был бы выше, чем я сам, Л что касается богатства - Его и даром не возьму! Тем более – ценой насилья!» Так отвечал он знатным людям, Снимая перед ними шляпу, Но голову не опустив. Он пренебрег почетной службой, Но бедняки пришли однажды, Нотариусом пригласили В свою деревню. Он пошел. Он был и радостен и счастлив. И вот, когда вошел в деревню, Сказал с горящими глазами Он бедным жителям ее: «Народ, будь счастлив! Посмотри же В глаза мои, чтоб стал я ныне Тебе наставником, отцом! Твоих обязанностей тяжесть В твой мозг вбивали с колыбели, А я пришел сюда сегодня Учить тебя твоим правам!» И он исполнил обещанье, И не в корчму по вечерам (Как это исстари водилось) Крестьяне шли, а шли к нему. И мог завидовать священник Нотариусу молодому: Его речам внимали старцы И, что нотариус промолвил, Передавали молодежи. Сильвестра чтили, как отца. Но было все-таки два дома, Откуда не благословенья, А лишь проклятия летели… И обитали в тех домах Помещик и священник местный. Все ненавистней становился Для них Сильвестр. И, наконец, они решили Сгубить Сильвестра, Решили твердо, ибо знали: Коль не погубят - Погибнут сами! Но билось и в господском доме Такое сердце, Которое всегда болело За человека из народа; Нашлась и здесь душа такая, Что к молодому человеку Стремилась, как стремились души Крестьян окрестных. И если кто хвалил Сильвестра, То это сердце Торжествовало, И горевало это сердце, Когда порочили Сильвестра. Но чьи же очи оценили При самом скверном освещенье Достоинства картины чудной И правильно о ней судили? Кто это был? Не кто иная - Хозяйка дома молодая! Да кто другой и быть бы мог? Прекрасны женские сердца! Для эгоизма эти двери Всегда закрыты, И может он туда проникнуть, Лишь как насильник или вор, Но сердце женское открыто Для радости, для красоты. И правда, если даже правда Была гонима отовсюду, Приют находит в сердце женском… Прекрасны женские сердца! Сильвестр и не подозревал, Что наверху, в покоях барских, Есть у него такой союзник, Такой красивый покровитель. Он видел девушку, когда Она гуляла по деревне Иль из дворцового окошка В упор смотрела. Чудеснейшее ощущенье В душе Сильвестра возникало, И будто говорило сердце: «Ведь человек Не только гражданин, но все же И человек… Всегда ль он должен Жить для других? А для себя? О бедный малый, бедный малый, Когда же будешь, бедный малый, Жить для себя? Придет ли время? Своей душой ты всех даришь, А кто тебе свою подарит, Хотя бы часть ее, хоть взгляд, Чтоб понял ты, что значит – счастье? Ведь сердце жаждет! Это сердце Способно выпить целый ливень, Но, может быть, росинки даже Не упадет тебе на сердце! Будь, юноша, судьбой доволен, Неси спокойно холод жизни; Даритель счастья, оставайся Несчастным! Сделайся землей, Которая родит пшеницу, Чтобы ее другие жали! Будь факелом, который сам Сжигает собственное тело!» Судьба,- добра она иль злобна,- Но порешила, чтоб однажды Произошла такая встреча… Свиданье было очень кратким, Был разговор немногословен, Но с этих пор встречались чаще,- Случайно или же нарочно, Они не думали об этом,- А только все добросердечней Их встречи были. Говорили О чем угодно, об одном лишь – Лишь о себе не говорили. Но как-то раз,- быть может, это Спросила девушка из замка Или сама душа раскрылась, Сильвестр не помнил,- но однажды Поведал он, Что нет на свете человека, Который другом или братом Его назвал бы… Рассказал он, Как жил у старикашки-вора, И как попал он к попрошайке, И как он сделался слугой… Крал, побирался, был лакеем. И муки нищенского детства Все ж были легче мук душевных, Отяготивших его юность Еще ужаснее, чем голод… …И, снова заглянувши в омут Той жизни, из которой выплыл, Там, в глубине озерной, черной, Он муки все свои увидел, И дрогнула душа, и слезы Из глаз бежали, как солдаты Бегут толпою с поля битвы, Когда проиграно сраженье… А с ним и девушка рыдала.

13

И в тот же день пришлось Сильвестру Совсем иные разговоры Вести с отцом своей подруги.. К себе призвал его помещик И отчитал: зачем крестьян С пути он истинного сводит И чуть не к мятежу зовет. «Коль этого не прекратите, То выгоню я вас отсюда!» Сильвестр с достоинством ответил: «Почтительно прошу вас, сударь, Мне лекций не читать. Я вырос Из школьных лет. И не привык К нотациям. Коль я преступник И бунтовщик, то есть законы, Которые меня осудят! А коль ни в чем не виноват, То по какому это праву Бранитесь вы? Чем вы грозите? Я увольненья не страшусь! Ведь я себе на пропитанье Сумею всюду заработать, Но я и здесь полезен людям, И потому я не уйду! И вы, в своих же интересах, Не будете пытаться, сударь, Изгнать меня! Ведь вслед за мною Пойдет, пожалуй, весь народ, Иль вынуждены удалиться Вы сами будете отсюда! Вам в виде доброго совета Я, сударь, это говорю! Я знаю жителей деревни И пользуюсь у них доверьем, Они на многое решатся, Коль я скажу!» И вышел прочь Сильвестр с поклоном. А в следующее воскресенье О нем церковный проповедник  Орал, от гнева содрогаясь, Так обращался он к народу: «Нотариус ваш святотатец! Он богохульник, бунтовщик! И все, кто с ним имеет дело, Погибнут для земли и неба. За то, что с бунтарем якшались, Король предаст их казни смертной! Не примет небо после смерти Тех, кто с безбожником дружил! Покайтесь же! – взывал священник.- Исправьтесь же, пока не поздно, Пока не грянул Страшный суд!» Упрашивал священник слёзно И в этой жизни и в загробной Не отвергать возможность счастья, Жизнь предпочесть позорной смерти, Не выбрать вместо рая – ад! Гневясь, народ покинул церковь (Обитель господа и мира), И ринулся он диким зверем На молодого человека, Которого еще недавно Готов был звать отцом родимым. Сказали юноше: «Коль завтра Ты будешь здесь - Убьем на месте!» Как мог, старался убедить их Сильвестр. И с небывалой страстью Он возражал. Не помогло! Где поп заговорит, там правда Тотчас распятью предается, От страха умирает правда! Где только рот раскроет поп, Там черт является тотчас же, А черт, хотя и не всесильней, Но все ж красноречивей бога, И коль не делом победит, То соблазнит иным манером! И было так. Народ покинул Сильвестра с криками и бранью. И духом пал Сильвестр на миг. И от отчаянных раздумий Отяжелела голова - Насели на нее сомненья, Как вороны на прах бездушный: «Вот он каков, Народ любимый, Тот, для которого живу я И кровь свою пролить хочу! Таким он был тысячелетья Тому назад. Тысячелетья Пройдут, пока иным он станет. Ну что ж! Ребенок он еще, Его обманывать не трудно! Но ведь и он когда-то будет Мужчиной зрелым… А пока что Дивиться нечему: попы И короли – земные боги - На том стоят, что в ослепленье Людей держать необходимо. Так для властей необходимо! Ведь править можно лишь слепцами! Как жаль народ мне этот бедный! Всегда я за него боролся, Теперь с удвоенною силой Бороться буду за него!» Спустился вечер. Ночь настала… Последняя… К утру был должен Уйти Сильвестр. В тени аллеи Он встал. Темно окошко замка, Откуда девушка глядела. Она к окошку не подходит, Исчез цветок его желаний, Но юноша не отрываясь Глядит. Он превратился в призрак… Нет – в каменное изваянье! В печаль и в лунное сиянье Укутано его лицо. Вдруг чувствует прикосновенье. Он этого прикосновенья Сначала даже не заметил… Рассеянно он обернулся, Увидел ту, кого искал! «Я вашу милость ждал,- сказал он.- Я вашу милость ждал, надеясь, Что вы покажетесь в окошке И перед вечным расставаньем Я молчаливое прощанье Пошлю глазами… Так я думал. Но все ж судьба ко мне добрей! И не глазами, а устами Могу я с вами говорить, И руку милую могу я Сейчас пожать! Господь с тобою, дорогое, Единственное в этом мире Родное существо! Решилась Меня ты другом называть, И мне позволила ты другом Себя назвать! Воспоминаний Нет у меня. И в бедном сердце, Как будто в нищенской лачуге, Останешься ты, как икона, Перед которой на коленях Стоять я буду по ночам! Но если бы хранил я в сердце Сокровища ценнейших в мире, Блистательных воспоминаний, Я выбросил бы их оттуда, Оставив лишь тебя одну! Господь с тобой! Коль обо мне ты Хорошие получишь вести, Твоей заслугой это будет. Хорошим стану и большим, Чтоб ты испытывала радость И не могла бы пожалеть, Что приняла меня однажды В свои друзья… Господь с тобой! Прощай, о ангел мой хранитель!» И юноша во тьму рванулся. Но девушка не отпустила Его руки. И, запинаясь, Сказала так: «Господь с тобою! Иди, мой друг! Господь с тобою! Иди! Ты – самый благородный! О, если б мне уйти с тобой! Пошла бы с радостью великой! Что ж! Не увидимся мы больше? О ясная звезда, навеки Ты падаешь с моих небес! Ведь я люблю тебя. И, значит, Я все должна сказать сегодня. Должна сказать! Таить не надо, А то душа моя извергнет Всю скорбь, как пламенную лаву Везувий извергает с громом! Люблю! Но мне не быть твоей, И вот, клянусь тебе я богом, Что если я твоей не буду, То не достанусь и другому! Возьми… Вот перстень обручальный, Пусть сломится алмаз вот этот, А все ж тебе не изменю!» И рай на юношу свалился Со всем своим блаженством райским: И юноша упал пред нею, Ее колени целовал. …Он в путь пустился утром рано, Он шел и все глядел на перстень И снова, снова убеждался. Что все это не сон безумный, А явь. Сильвестр пошел в столицу - А почему, и сам не знал он,- Но шел туда, где крал, где клянчил, Где был у барича слугой. В предместье Нанял он мансарду. Не знал еще он, чем займется… Вдруг слышит: в дверь к нему стучатся, И входит дама под вуалью. Вуаль откинула и молча Остановилась на пороге. И бросился Сильвестр навстречу - Узнал Сильвестр свою подругу. Сказала девушка ему: «Поехала я за тобою, Но коль тебе я буду в тягость, Скажи – и я уйду отсюда! Не бойся, милый, не обижусь, А только сяду на пороге И так сидеть у двери буду До той поры, покуда сердце В груди не перестанет биться! Я дома не могла остаться, Шла всюду за тобою следом И вот теперь дошла сюда… Скажи, что сделаешь со мной?» Она ему на грудь склонилась, И вместе плакали они. «Меня ты не прогонишь, значит? – Спросила девушка.- Оставишь Делить с тобою все, что будет,- Все радости и все печали? Вот так с тобой я буду вместе Переносить нужду и горе, И если я взропщу однажды - Не верь, что я тебя люблю!»

14

Как муж с женой они остались. Соединил их не священник – Любовь и бог соединили. Они не повторили клятву Быть верными друг другу. Клятва Там, в глубине их душ, осталась, Где оставаться и должна Нетронутой, неизреченной И чистой, как звезда, которой Дыханье даже не коснулось… Дни счастья шли, и шли недели. И мир не ведал, Что было с ними. Они не знали, Что было в мире И существует ли он даже. Но, наконец, заговорила Душа Сильвестра и сурово Спросила: «Не пора ль проснуться? Не для себя, а для других ты Живешь на свете. Неужели Забыл ты о своем призванье? Вставай же и берись за дело!» А вместе с тем еще суровей Сказал забот домашних голос: «Берись за дело, а иначе Придется голодать обоим, А вскоре и троим, пожалуй!» И за перо тогда он взялся, И написал достойно, вольно Все, что душа ему сказала, И труд к редактору понес. И тот прочел и так ответил: «Вы, сударь, человек великий, Но и безумец вы великий! Величье ваше в том, что славный Вы написали труд! Наверно – Руссо не написал бы лучше! Но вы безумец потому, что Воображаете, что это Вы ухитритесь напечатать. Вы не слыхали О цензуре? Поймите, что это такое! Я, сударь мой, сравню цензуру С такой чертовской молотилкой, В которую снопы бросаем, Чтоб вымолачивала правду Она, как зерна, и пустую Солому только возвращала Для жвачки публике почтенной. Неправда? Испытайте сами! За зернышко малейшей правды, Оставшееся в той соломе, Согласен проглотить я пулю! И если нет у вас желанья Попасть в такую молотилку, То сейте, сударь, не пшеницу, А хмель и прочие дурманы! Все это можете подать вы Хоть целиком. Скажу я больше – За это наградят вас щедро!» Домой пришел он оглушенный, Как будто головой о стенку Он стукнулся… Решил он: ладно! Напишет мягко он, смиренно… Так гладко, что рука цензуры Скользнет по бархатным страницам. Но только, книгу переделав, Заметил он: еще вольнее И много горше книга стала. И много раз писал он снова И разрывал, прекрасно видя, Что он идет не той дорогой… И наконец он убедился: Все то, что годно для печати, Учить людей, увы, не может, А то, что годно для ученья,- Не может выйти из печати. «Ужасно! – закричал он.- Значит, Нет способа, чтоб мир услышал Мои слова! Итак, я должен Гасить в себе душевный пламень, Которым мог бы мир поджечь! Как видно, тот душевный пламень Меня пожрет! Нет! Жить я должен! Но где ж возьму на это денег? Иль мне от принципа отречься И, изменив ему, святому, Покорно присоединиться Ко всяким этим негодяям, Обманщикам людского рода? Нет! Лучше с голода подохну, Уж лучше так я жизнь окончу, Как начал – буду красть и клянчить,- Чем напишу одну хоть букву, Которая б не изливалась Из чистого истока духа! Нет! Не набью фальшивой марки На помысел, пусть самый малый! О помыслы мои! Бог с вами! Как узники вы в каземате! Пусть будет гробом и темницей Для вас мой ум! Нет! Так не будет. Не допущу, чтоб вы погибли! Настанет день, настать он должен, Когда раскроются темницы И вы всю землю обойдете, Тепло и свет неся с собою, Как солнца летнего лучи!» Так Отдых дал своим он мыслям, А чтобы не лишиться хлеба - Чужих творений перепиской Он занялся. О, труд тяжелый! Ведь и с работой дровосека Он не сравнится! С утра работая до ночи, Нередко видел переписчик При свете лампы, Как ночь проходит И новый день сменяет ночь. Но этот день был так же беден, И на окне узор мороза Был все затейливей и ярче, И даже замерзали слезы В глазах у женщины, но все же Ее любовь не остывала. Л годы шли. И год за годом Росла семья. Их стало трое, И четверо. И четверилась Нужда в мансарде поднебесной, Где стены дождь исполосатил, Где сырость порождала плесень, Где на кровати спало трое, А на полу, у изголовья, Спал на соломенной подстилке Глава семьи… Лучи рассвета Ложились на чело Сильвестра, Как золотой венец, Как теплый, Блестящий божий поцелуй.