Стихотворения

Зенкевич Михаил Александрович

1942

ФРОНТОВАЯ КУКУШКА

Вповалку на полу уснули Под орудийный гневный гром. Проснулись рано в том же гуле Раскатно-взрывчатом, тугом. Я из землянки утром вышел Навстречу серому деньку И в грозном грохоте услышал Певучее «ку-ку, ку-ку…» Еще чернели ветви голо, Не высох половодья ил, И фронт гремел, а дальний голос Настойчиво свое твердил. Огонь орудий, все сметая, Не причиняет ей вреда. Поет кукушка фронтовая, Считая долгие года. На майском утреннем рассвете На гулком боевом току Бойцам желает многолетья Лесное звонкое «ку-ку».

1942

СТАКАН ШРАПНЕЛИ

И теперь, как тогда в июле, Грозовые тучи не мне ль Отливают из града пули, И облачком рвется шрапнель? И земля, от крови сырая, Изрешеченная, не мне ль От взорвавшейся бомбы в Сараеве Пуховую стелет постель? И голову надо, как кубок Заздравный, высоко держать, Чтоб

пить для прицельных трубок Со смертью на брудершафт. И сердце замрет и екнет, Горячим ключом истекай: О череп, взвизгнувши, чокнется С неба шрапнельный стакан. И золотом молния мимо Сознанья: ведь я погиб… И радио… мама… мама… Уже не звучащих губ… И теперь, как тогда, в то лето, Между тучами не потому ль Из дождей пулеметную ленту Просовывает июль?

1924

НОКАУТ

В бессоннице ночи, о, как мучительно Пульсируют в изломанном безволием теле — Боксирующих рифм чугунные мячи, Черные в подушках перчаток гантели. За раундом раунд. Но нет, я не сдамся. На проценты побед живя, как рантье, И поэт падет, как под ударами Демпси И Баттлинг Сики пал Карпантье… Слышать — как сорокатысячная толпа рукоплещет И гикает, и чувствовать, как изо рта И из носа кипятком малиновым хлещет Лопнувшая шина сердца — аорта. И бессильно сжимая сведенные пальцы, В тумане обморока видеть над собой Наклоненное бронзовое лицо сенегальца, Упоенного победой, торжеством и борьбой. Готовый к удару, он ждет. Но не встанет Сраженный, и матча последний момент Уже желатином эфирным стынет В вечности кинематографических лент. Боксер, иль поэт, о, не все ли равно Как пораженным на месте лобном лечь. Нокаут и от молний в глазах черно, Беспамятство, и воли и поэзии паралич!

ПЕРЕВОДЫ

АНДРЕ ШЕНЬЕ

(1762–1794)

ЯМБЫ

Когда мычащего барана за ограду

Когда мычащего барана за ограду Веревкой тянут на убой, На бойню среди дня, то разве кто из стада Смущается его судьбой? Весною на лугу он детям был забавой, И девушки, резвясь порой, Вплетали с кос своих ему на лоб кудрявый Цветок иль бантик кружевной. Не думая о нем, едят его жаркое, Так в этой бездне погребен, Я участи своей жду в мертвенном покое, Уже вкусив забвенья сон. Самодержавному есть хочется народу. Набиты под тюремный свод, Ждут тысячи голов скота ему в угоду, Как я, взойти на эшафот. Чем помогли друзья? Не раз они украдкой Бросали деньги плачам, И писем их слова я впитывал, как сладкий И освежительный бальзам. Но бесполезно все. Им жребий мой неведом. Живите же. Вам жизнь дана Не торопясь идти за мной в могилу следом; И я в другие времена Несчастных обходил, отворотив, быть может, От них рассеянно свой взор. Живите же, друзья, и пусть вас не тревожит Мой ранний смертный приговор.

Его язык — клеймо железное, и в венах

«Его язык — клеймо железное, и в венах Его не кровь, а желчь течет». Двенадцать долгих лет с долин благословенных Поэзии сбирал я мед. Сот золотой я нес, и можно было видеть По прежним всем стихам моим, Умел ли с Музою я мстить и ненавидеть. И Архилох, тоской томим, Отцу невесты мстя, избил бичами ямба Безумье нежное свое; Но я не из груди предателя Ликамба Для мести выдернул копье. О, знайте! Молнии с моей сверкают лиры За родину, не за себя. И хлещут бешено бичи моей сатиры, Лишь справедливость возлюбя. Пусть извиваются и гидры и питоны, Железом их, огнем клейми. Их истребив дотла, воздвигнув вновь законы, Мы снова станем все людьми!

С худыми днищами прогнивших двадцать барок

……………………………………………………………………………. ………………………………………… С худыми днищами прогнивших двадцать барок Давали течь и шли ко дну, Утопленников, трюм набивших, тщась теченьям Луары тысячами сбыть, — Служа проконсулу Карьеру развлеченьем В часы похмелья, может быть. И перьями строчат, как клерки фирмы трупной, Вся свора наглая писак, Весь этот трибунал, Фукье, Дюма — преступный Воров, убийц ареопаг. О, если б их настичь среди ночных веселий, Когда они, разгорячась, Став кровожаднее от запаха борделей, И преступленьями кичась, Косноязычные, бесчинствуют, икают; Под крики, песенки и смех Хвастливо жертв своих вчерашних вспоминают И ждущих завтра казни всех. И ищут пьяные, шатаясь, для объятий, Чтоб без разбора целовать, Любовниц тех и жен, что перешли с кроватей Мужей казненных на кровать Убийц их. Слабый пол! Таков его обычай: Лишь тот, кто победить сумел, Владеет женщиной, как взятою добычей, И а[рбитр смерти, нагл и смел, Срывает поцелуй. Он знает их уловки, Ведь для настойчивой руки И брошки их грудей и бедер их шнуровки Не так уж колки и крепки. Хотя бы совесть им за все дела воздала, Но не смутит она уют Полночный палачей, что в казнях до отвала Кровь человеческую пьют. О, банда грязная! Кто б мог в стихах искусных Воспеть деянья их и дни? Копье, разящее чудовищ этих гнусных, Нечисто так же, как они.

С бесчестием своим свыкаются. Ведь надо

С бесчестием своим свыкаются. Ведь надо И есть и спать. И даже тут, В тюрьме, где держит смерть в загоне нас, как стадо, Откуда под топор идут, — Здесь тоже в этикет, в любовь и страсть играют. Беснуясь целый день подряд, Танцуют и поют, и юбки задирают, Слагают песенки, острят. Ребячась, выпустят воздушный шар на ленте, Нагретый пустотой одной, Как бредни шестисот ничтожеств тех в Конвенте, Что властвуют сейчас страной. Политиканствуя, от долгих споров хрипнут, Смеются,

чокаясь вином. Но вдруг проржавленным железом двери всхлипнут, И судей — тигров мажордом Со списком явится. Кто будет их добычей, Кого топор сегодня ждет? Все слушают рожа, с покорностью бычьей, И рады, что не их черед. Назавтра ты пойдешь, животное тупой.

Как пышный луч зари, как нежный вздох зефира

Как пышный луч зари, как нежный вздох зефира Смягчает смертным дня уход, Так путь на эшафот, о, облегчи мне, лира, Быть может, близок мой черед. Быть может, прежде чем, как арестант в прогулке, По кругу, уходя во мрак, Неумолимый час — шестидесятый гулкий Поставит на эмали шаг, — Меня могильный сон погрузит в ночь немую. И прежде чем текучий стих, Удачно начатый, созвучьем я срифмую, Быть может, с эхом стен глухих Вдруг вербовщи[к теней появится с набором Кровавым, с ним — конвой солдат, И имя выкрикнет мое по коридорам, Где я, уединенью рад, Брожу и стих точу, как лезвие кинжала, Уж занести его готов; И появленье их теченье рифм прервало, И я иду под звон оков, И мой уход для всех испуг и развлеченье, — Столпились кучки у дверей, И разделявшие со мною заключенье Хотят забыть меня скорей. Зачем еще мне жить? Иль трусам вновь примеры Покажет мужество и честь, И встрепенемся мы, исполненные веры, Что где-то справедливость есть? Иль над убийцами безжалостными грянет Фемиды беспощадный суд, И доблесть древняя воскреснет, и восстанет Народ, друзья меня спасут? О, что еще меня привязывает к жизни? Над шеей молния ножа Занесена. Мы все — рабы. Прощай, отчизна. Все пресмыкаемся дрожа. Приди скорее, смерть, и дай освобожденье. Но и пред сумраком могил Я злу не покорюсь. Когда б пришло спасенье, Для добродетели б я жил. Страх смерти — стойкости у мужа не отнимет, И как ему ни тяжело, Громя насилие, он высоко поднимет, Идя на казнь, свое чело. Омытое не в кровь, как шпага, а в чернила, Борясь за правду и добро, И человечеству еще бы послужило И родине — мое перо. О, правосудие, коль я тебя ни словом, Ни мыслью тайной не задел, И если блещет гнев на лбу твоем суровом При виде Беззаконных дел, И если черни смех и казней испаренья Дошли к тебе на высоту, — Скорее прекрати над истиной глумленье, Спаси от смерти руку ту, Что держит молнию твоей священной мести. Как! Кончить с жизнью своей И не смешать, клеймя презреньем, с грязью вместе Всех этих низких палачей, Тиранов, сделавших всю Францию рабою, Которые живут, киша, Как черви в трупе!.. О, мое перо! Тобою Одним жива моя душа. Как иногда огонь погасший вдруг подбросит Смола, под пеплом разлита, — Я мучусь, но живу. С тобой в стихах уносит Меня от бедствий всех мечта. А без тебя, как яд губительный свинцовый, — Тюрьмы позорное клеймо. И произвол, всегда кровь проливать готовый, И стыд за рабское ярмо. Несчастия друзей, проскрипции, убийства, Негодованье и печаль, — Всё иссушает жизнь, всё для самоубийства Мне в руку вкладывает сталь. Как! Никого, кто б мог в историю злодейства Все занести и имена Казненных сохранить, утешить их семейства. На вечные бы времена, На ужас извергам дать их портрет кровавый; Нарушив преисподней сон, Взять у нее тот бич тройной, что над оравой Разбойничьей их занесен. И харкнуть им в лицо, и жертвы их прославить… О, Муза, в этот страшный час Умолкни! Если нас посмеют обезглавить, Оплачет добродетель нас!

Убийца прячется под фонарем в тумане

Убийца прячется под фонарем в тумане И пьет вино, тоской томим. Но мы, свободные, для наших злодеяний Неслыханных найти заране В веках бессмертие позорное хотим. Преодолели мы теченье черной Леты. Забвение — не наш удел! И вечность судит нас, мы ей дадим ответы, И празднично так разодеты Все эти улицы — улики наших дел. О, королевские гвардейцы, разорвали Вас руки бешеных менад, И ваши головы, как тирсы вакханалий, На арках высясь, украшали Кумиров бронзовых ужасный ряд. Когда б раскаянье коснулось хоть однажды Толпы жестокой и тупой. На дело рук своих с улыбкой смотрит каждый И тянется, слюнявясь жаждой, Скотиной жвачною на красный водопой. Искусство наших дней. Под пышностью багряной Его убогий, жалкий вид Достоин Франции, где властвуют тираны, Достоин и тебя, о, пьяный Тупым безумием, воспетый мной Давид. О, Барки, Нигера пустынные арены. На зное змеи там ползут, И тигры крадутся, и рыскают гиены. И бешенство, раздув их вены, Воспламеняет в них к смертоубийству зуд.

УИЛЬЯМ КАЛЛЕН БРАЙЕНТ

(1794–1878)

К ПЕРЕЛЕТНОЙ ПТИЦЕ

Куда путем крылатым В росистой мгле сквозь розовую тишь По небу, озаренному закатом, Далеко ты летишь? Напрасно взгляд упорный Охотника, нацелившись с земли, Следит, как по багрянцу точкой черной Мелькаешь ты вдали. Где ищешь ты приюта — У озера, иль речки голубой, Иль у гранитных скал, где бьется люто Бушующий прибой? Неведомая сила Не сбиться с одинокого пути В пустыне беспредельной научила Тебя, чтобы спасти. Весь день холодный воздух Взбивали крылья мощные твои, И не спустилась ты при первых звездах На отдых в забытьи. Закат исходит кровью, Но к дальней цели ты летишь спеша, Чтоб там найти надежное гнездовье В затишье камыша. Проглоченная бездной, Исчезла ты, но всё ж на долгий срок Успела дать душе моей полезный И памятный урок. Тот, кто пред тьмой направит К пристанищу чрез бездну твой полет, — Меня в пути суровом не оставит И к цели приведет.