Стихотворения
Шрифт:
Тихие светы в глазах да не канут в усталость и старость,
И зарекаться не станем и впредь от молвы и сумы.
Есть что-то хитрое в крике с надрывом и звоном.
Порабощают нестойких легко и напор и металл.
Время для песен не связано с розой ветров и с сезоном,
Срок размышлений и тонкого слуха давно уж настал.
Если приказчик следы своих пальцев на думах оставит,
Если для ищущих музыки эти слова не дойдут,
Судьбы, дроги, и тихо вершит неподкупный свой суд.
Всё пережив, передумав и порастеряв наши перья,
И от измены прозренья людьми оставаясь едва...
Редким находкам и искрам ума не утратим доверья,
Благо придут тяжелее и проще слова.
И НАМ КОЕ-ЧТО ОСТАНЕТСЯ
По криминальной привычке,
привитой двойным воспитанием,
хочется за воротник ухватить
свою жизнь, как продажную тетку,
и допросить, опуская кавычки,
(да черт с ним - с питаньем!)
про мою (про мою!) Ариаднину нить,
что в России свивается в плетку.
В эти годишки, когда доживаешь
лохматый десяток,
все и так уже ясно,
но ясное - глухо и слепо.
Как простуду в себе дожимаешь
надежды остаток,
и в хлеву ощущаешь себя ежечасно
то брюквой, то репой.
А во дворце моей Песни
уже завелись тараканы,
и в хрустальных бокалах аккордов
вино помутнело от грусти,
и родимые воры все лезут
ко мне и в стихи, и в карманы.
Хоть от песен меняются маски на лица
порою, но в генах вода и капуста.
И чем Лучше Умеешь,
тем больше клопов на обоях.
Пусть бы их, но любили бы тело,
дающее яства.
Вот и снятся-все змеи,
снега голубые да злые гобои.
А проснешься - вокруг тебя смело
тусуются шара с халявством.
Но теперь выпускают (на Запад),
и я удостоился чести.
Второпях обалдело свой брекфест
бесплатный съедая в отеле,
по европам галопом, как лапоть,
скользя на автобусном месте,
понимаю, чего эти карлы и фридрихи
с Вовой и Левой (блин) так не хотели.
И за счет этих блоковских скифов,
которыми мы оказались,
отреклись все от Нового Мира
(в виду не журнал я имею).
Окровавлены
а запах азалий
позабыт и от глупого текста
балдеет толпа и не хочет сонет и камею.
Это правильно, это прекрасно -
пусть нам кое-что остается.
Так что - Жизнь, дорогая моя, -
ты не тетка мне - мама родная.
И люблю я тебя не напрасно
и пью из родного колодца.
Хоть с отравой водичка его,
но зато он без дна и без края.
Не дописана поэма,
не окончена соната,
но Богема, но Богема
старой музыкой богата.
По зиме или по лету, -
под ногами снег и листья,
а в карманах сигареты,
письма, крылья, хлеб и кисти.
Ты для публики не тема...
Бог тетрадь твою листает...
Но Богема, но Богема
по глазам тебя узнает.
И в толпе тебя отыщет,
приведет к огню и крову.
Будет день и будет пища,
будет Музыка и Слово.
1986
ФИГУ В ГЛАЗ
Два глаза видят в две руки,
а уши шьют ушу,
едят дорогу башмаки,
как длинную лапшу.
От нас припас опасный пас
сиреневом пальте
джентльмен, имевший фигу в глаз,
часы на животе.
Не сочетается чета,
чудит начетный счет,
и Бог не знает ни черта,
и дьявол не сечет.
Но если дядя на еже
живет, как акробат,
то это шариков шарше
партийный аппарат.
А елки-палки на вообще
меняет исполком
и продает таких вещей
за кресло с дураком.
Попробуй воду потолки
за этих и за тех,
когда такие потолки
и окна - просто смех.
Все это в чистые чулки,
как лук для пирогов,
как будто чем-то чудаки
сердечней чердаков.
1986
ОБЫВАТЕЛЬ
Порогов и груш обиватель,
живущий во все времена,
да здравствует наш обыватель,
которым гордится страна!
Он самый живучий и сильный -
копилка всех будущих рас,
печальная сущность России,
внеклассовый избранный класс.
В эпохи лихих испытаний,
когда помирает народ,
он так или сяк-при питанье.