Стихотворения

Тиняков Александр Иванович

II ДЕРЕВЕНСКИЕ ЛЮДИ

Мой прадед

Мой род не знатен и не громок,

Ему безвестна глушь веков,

Но я моих отцов потомок

И я люблю моих отцов.

Б.В. Никольский

Он в будни мерно за сохою Шагал в ликующих полях, А в праздник – с песней удалою – Гулял и гикал в кабаках. В избе, пропахшей горьким дымом, Под ледяной метельный смех, Он, как медведь, дремал по зимам, Закутавшись в овечий мех. Но лишь весною начинала Чернеть полей окрестных ширь, Душа в нем дивно оживала, В нем просыпался богатырь! И снова твердым, мерным шагом Он шел за верною сохой По зеленеющим оврагам Под дружелюбной синевой. Звенела летом легким звоном Его блестящая коса – И с быстрым падала поклоном К его ногам лугов краса. Во дни июльской грозной

страды С него стекал кровавый пот, Но он не знал ценней награды, Чем урожайный, хлебный год. Когда ж кончался птичий гомон И осень в мир несла тоску, То – вечный труженик – цепом он Стучал задорно на току. Потом он сыпал емкой мерой Зерно златистое в мешки И ехал с мельницы весь серый От пыли, пота и муки. И за весной весна летела, И за годами шли года, Но в нем не никла, не хирела Душа под бременем труда. И встречен смертью роковою, Он умер сразу, не болев, В саду, под яблонью, весною, Под птичий радостный напев… Вот почему порой не ладит Мой дух с весельем городским: Во мне живет мой старый прадед И манит к нивам золотым. Зовет старик к родным избушкам, К зеленым отчим рубежам, К осенним радостным пирушкам И к тяжким, сладостным трудам! Август 1912 Москва

Николаевский солдат

В холод, в оттепель и в зной Мимо серых, дымных хат Ходит бравый отставной Николаевский солдат. И хотя на днях ему Стукнет восемьдесят пять, Бодро носит он суму И не хочет помирать. А когда бывает пьян, Он поет про старину: Про Малаховский курган, Про Венгерскую войну. С ярким пламенем в глазах Говорит он про врагов, И объемлет жуткий страх Простодушных мужиков. Рты раскрыв, они глядят, Как в них метит костылем Расходившийся солдат, Точно въявь он пред врагом… А когда Японец нам, Обезумев, стал грозить, То старик пришел к властям И сказал: «Хочу служить!» Видел я потом: рыдал Старый, будучи не пьян, И – рыдая, повторял: «Наши сдали Ляоян!» август 1912 Москва

Становой Пристав

Будя бубенчиком лужайки, Простор тревожа полевой, На дребезжащей таратайке Куда-то едет становой. От пыли сер помятый китель И сед его повисший ус – И каждый деревенский житель Снимает перед ним картуз. Не зная долгих остановок, Всегда он мчится средь полей На гул кабацких потасовок, На крики буйных бунтарей. Сожгут ли сена стог в усадьбе Иль конокрада свалит кол, Умрет ли пьяница на свадьбе, – Он все заносит в протокол. К купцам, известным в околодке, Он заезжает на лету, С дороги, крякнув, выпьет водки, Похвалит дочек красоту, – И мчится дальше в ночь глухую На зов настойчивый и злой, И будит тишину ночную Его бубенчик удалой. И так всю жизнь. Без пыли седы Теперь концы его усов, Но так же в мире часты беды И змей греха многоголов! Быть может, пулею шальною Из-за угла его сразят И вольнодумной болтовнею Его могилу оскорбят… Но в бессознательной отваге Он примет горькую судьбу И – верен долгу и присяге – Опустит руки лишь в гробу! Октябрь 1912 Петербург

Землевладелец

Угрюм и толст, – как ястреб, зорок, В домашнем сером пиджаке Помещик въехал на пригорок На сытом рыжем меринке. Дружнее граблями взмахнули Ряды веселых, статных баб, Приказчик – с быстротою пули – Вскочил, прервав певучий храп. И не успев стряхнуть дремоты, Он пред хозяином поник – И было тяжелей работы Вникать ему в обидный крик. Натешась руганью ядреной, Помещик лошадь повернул И в зыбких волнах ржи зеленой Поплыл и тихо потонул. Вернувшись с поля – весь багровый – Он чай с вареньем долго пил В старинной маленькой столовой И мух назойливых давил. За ранним ужином он хмуро Смотрел на юных дочерей, А те склонялися понуро Под властью сумрачных очей. Ложась в постель, перед киотом Шептал он древние слова, Хоть не к молитвенным заботам, – К подушке никла голова. И ночью – мирною и тихой – Он увидал привычный сон: Поля с пшеницей и гречихой Да ярко-синий небосклон. Ноябрь 1912 Петербург

III ВСЕОПРАВДАНИЕ

Я люблю мою темную землю,

И в предчувствии вечной разлуки

Не

одну только радость приемлю,

Но, смиренно, и тяжкие муки.

Федор Сологуб

Все люблю и все приемлю

Вл. Бестужев

Посвящаю Владимиру Бестужеву

Оправдание войны

Сестрою смерти речь людская Войну неправо нарекла: Война – свирепая и злая – Вершит не мертвые дела. Не к смерти, хилой и костлявой, Бойцы стремят свои сердца, А к жизни, сладостной и правой, К могучей жизни – до конца! И смерть в сраженьях не почетный, А только неизбежный гость, – И жизнь – с улыбкой беззаботной Бросает ей за костью кость! Но мчится весело в атаки, Но кроет дерзким дымом твердь И в бой зовет в огне и мраке: – Поверьте, юные, – не смерть! Порыв стремительный героя И горький плач его жены – Все это – наше, все – земное И чуждо смертной тишины. Пускай страданий слишком много, Склонить мы головы должны, Как перед мудрой волей Бога, Пред неизбежностью войны. И мы не можем, не страдая, Понять, как сладостна любовь, И нам мила краса земная, В которой – слезы, боль и кровь. Декабрь 1914 Петроград

Любовь к земле

Я радуюсь утренним зорям, И зорям вечерним я рад, И Демоны болью и горем Моей тишины не смутят. Все в жизни – сиянье и благо, Все в мире земном – красота, Везде живоносная влага Божественных Сил разлита. Обиду, позор, неудачу Приму я как сладостный дар И, в узы попав, не заплачу И встречу – без гнева – удар. И счастью, и скорби, и муке Я нежно и трепетно рад, Всему простираю я руки, Как ласковый, любящий брат. Но если бы ангел из рая Был Господом послан за мной, Его бы я встретил, рыдая, Его б я не принял душой! Люблю мое хрупкое тело, Больную и глупую плоть, – И лучше земного удела Не даст мне удела Господь. Быть может, в огромной Вселенной Есть много прекрасных миров, Но здесь и былинкой смиренной Остаться навек я готов. Страданья, печали и горе Готов я нести без конца И славить небесные зори Словами земного певца! Декабрь 1914 Петроград

За книгою Шри Рамакришны

В мой срок я выполз из яйца На Божий свет свирепой коброй, Шипя, приветствовал Творца И начал жизнью жить недоброй. Птенцов, лягушек и мышей Я убивал мне данным ядом И жил один среди камней, Презренно-грозным, грешным гадом. Семья шумливых обезьян, Меня завидев, убегала, Сам Тигр – владыка наших стран – Боялся гибельного жала. Куда бы яд ни проник, Туда и Кали низлетала… Но как-то в лес пришел старик И сел под деревом устало. Привычной злобою томим, Ужалил старого я в ногу, – Но смерть не реяла над ним И я почувствовал тревогу. Когда же он лучистый взор С любовью на меня направил, Познал я грех мой и позор И жизнь разбойничью оставил. И с той поры я за святым Ползу смиренно по дороге И сердце гада – раньше злым, – Я ныне радуюсь о Боге! Май 1915

* * *

Мне ни счастья, ни покоя Не дал праведный Господь, В грудь вложил мне сердце злое, Гордость – в ум и похоть – в плоть. И, послав меня на Землю, Приказал Он мне: «Живи!» – Я Его завету внемлю, Я иду на свет Любви. Темный, слабый и распутный, Часто я впадаю в грех, Упиваясь влагой мутной Унизительных утех. Я страдаю и болею, Проклинаю, плачу, злюсь, Но о прошлом не жалею, Мук грядущих не боюсь. И пускай лихим позором Жизнь моя меня томит! И пускай змеиным взором Смерть меня заворожит! Пусть не знает ум покой, И не знает счастья кровь, И бунтует сердце злое, – Верю в Божию Любовь! В дни паденья и страданья, В страхе, злобе и стыде, Верю свято в оправданье Я на Божием суде! Май 1915

Смерти

Когда придет моя пора, Когда ударит час разлуки И ты – Суровая Сестра – Ко мне протянешь властно руки, – Не отступлю, не прокляну, Не содрогнусь перед тобою: Уста безропотно сомкну, Глаза бестрепетно закрою. Когда прикажет Господь, Прерву мой труд и без печали Земле и тленью вверю плоть, А Сам уйду в иные дали! Ноябрь 1915