Стихотворения

Павлова Вера Анатольевна

телефонные кнопки похожи на четки Господи помилуй занято

* * *

Просеивают птицы тишину сквозь мелкое серебряное сито. Сосна сосне: сосни, и я сосну. Закат рассвету: прощено, забыто. Где, как не в Доме творчества, поймешь, что счастья нет, но есть покой и воля, что изреченная, конечно, ложь, но в изрекаемой есть все же доля…

* * *

Пером летучей мыши: Я слышу,

слышу, слышу! Перышком из подушки: Закладывает ушки. Паркером-пеликаном: Неявственно, туманно… И вечным, золотым: Умолкло. Помолчим.

* * *

Положена солнцем на обе лопатки, на обе босые чумазые пятки, на обе напрягшиеся ягодицы, на обе ладони, на обе страницы забытого кверху обложкой Золя, на оба твоих полушарья, земля…

* * *

Как засыпается на лаврах? сбивая простыни в комок. Как почивается на лаврах? без задних ног, без задних ног. Как просыпается на лаврах? С трескучей болью в голове. Как любится на них, на лаврах? Так не впервой же на траве!

* * *

Заснула со строкой во рту. Проснулась нету, проглотила. Потом весь день болел живот.

* * *

Тонула. За соломинку в глазу чужом хваталась утешение тонуть вдвоем. А если бы заметила бревно в своем, тогда бы оба выплыли верхом на нем.

* * *

Любовь тенор-альтино* Ты понял меня, скотина?

* * *

Мужской альтовый голос.

* * *

Как у того осла морковь, перед лицом зеркало. Долго, к себе питая любовь, я за собой бегала. Всё. Надоело. Отгорожусь лицами и страницами… И, как в зеркале, в них отражусь глупой голодной ослицею.

* * *

О жизни будущаго века на языке веков минувших… О паюсная абевега столетий, плавником блеснувших, о путь от берега до брега как от порога до порога!.. О жизни будущего века я знаю много меньше. Много.

* * *

гром картавит ветер шепелявит дождь сюсюкает я говорю чисто.

ДУХИ И БУКВЫ

* * *

Уставясь на твою бабочку, на твой цветок, как проситель — на орден, на пуговицу, на сапог, боясь посмотреть начальнику прямо в зрачки… Просителю — чинов, денег, дачу у реки, мне же, Господи, грех просить — у меня цветок, бабочка, сама середина дня…

* * *

Твое присутствие во мне меня — ет все вовне и все во мне меняет, и мнится: манит соловей меня, и тополя меня осеменяют, и

облака — не облака, — дымы от тех костров, где прошлое сгорело и, выгорев дотла, осталось цело, и эти двое на скамейке — мы.

* * *

Положа ландыш на нотную бумагу, расшифрую каденцию соловья. Соловей — растение: он впитывает влагу и цветет, соловей да ландыш — одна семья. А я? А я, в тисках алфавита — а — я, а мне сам брат — не брат, речью, как пуповиной, обвита и задушена. Дарвин, Дарвин, хочу назад!

* * *

В хор, на хоры, в хоровод хорала, гладить гласом нимбов чешую, забывать, что для спасенья мало, что "Тебе поем" Тебе пою. Путь нетруден — не проси награды, путь недолог, как от до до ля, от вина — обратно к винограду, от креста — до лунного ноля.

* * *

Благословляю вас, леса вокруг облезлой колокольни. Лесами больше небеса, чем колокольнею, довольны, тем более довольны птицы. Эх, вот бы, пересилив страх, и славословить, и молиться не на коленях — на лесах!..

* * *

А может быть, биенье наших тел рождает звук, который нам не слышен, но слышен там, на облаках и выше, но слышен тем, кому уже не слышен обычный звук… А может, Он хотел проверить нас на слух: целы? без трещин? А может быть, Он бьет мужчин о женщин дл этого?

* * *

Ты сам себе лестница — ноги прочнее упри, ползи лабиринтом желудка, по ребрам взбегай, гортанью подброшен, смотри не сорвись с языка, с ресниц не скатись, только путом на лбу проступай и волосы рви. Ибо лестница коротка.

* * *

О самый музыкальный на этом свете народ, чьи буквы так мало отличаются от нот, что — справа налево — я их могла бы спеть той четвертью крови, которой порою треть, порой — половина, порою — из берегов — носом ли, горлом… И расступается море веков и водной траншеей идет ко мне Моисей с Рахилью Григорьевной Лившиц, бабушкой Розой, прамамой моей.

* * *

Духи и буквы. Последние — инициалы. Всякое слово немного — аббревиатура. Скажем, Х с В, где бы ни были, кажутся алыми, в лампочках, с плохо спрятанной арматурой. Я я читаю курсивом в любой гарнитуре, в Ж угадаю Башмачкина любящий почерк. Возле ГУЛАГа Голгофа — аббревиатура, после ГУЛАГа любое тире — прочерк.

* * *

Если бы я знала морскую азбуку, я поняла бы, о чем клен машет листьями Если бы я знала азбуку глухонемых, я поняла бы, о чем клен машет ветками Если бы я знала азбуку Морзе, я поняла бы, о чем долдонит соловей на ветке клена, среди листьев Если бы я все это поняла, я бы знала, зачем нужна азбука Кирилла и Мефодия