Стихотворения

Павлова Вера Анатольевна

* * *

Дудочка и подростковая прыть. Уголь и жало. Муза, о чем мне с тобой говорить? Ты не рожала.

* * *

Обсуждать листаемое полуполномочья. П. — езда в незнаемое электричкой, ночью, со стекла стирающая тени рощ и кровель, сонный взгляд читающего, пишущего профиль.

* * *

Работать над текстами? — Нет, смывать с

них околоплодные кровь и слизь, поплакать, в чистое запеленать — и с глаз долой, чтоб над ними тряслись кормилицы, мамки и няньки — те, кто им заменит гулящую мать, кто будет над гулящей в темноте беспомощной книгой ночей не спать.

* * *

В долг, но без возврата и без разрешенья мною были взяты на вооруженье ритмы — у считалок, рифмы — у дразнилок, точность — у гадалок, бойкость — у копилок.

* * *

Каждое хорошее стихотворение содержит в равных долях диктант, изложение, сочинение и пометки красным на полях. Сторукая, многоочитая, грамматика, приемная мать, скажи — искусство перечитывать сродни искусству воскресать?

* * *

Ты филолог, я логофил. Мне страшна твоя потебня. Можешь по составу чернил воскресить из мертвых меня? Для чего в тетради простой прописи выводит рука, если из любой запятой не выводится ДНК?

* * *

Приватная помойка у забора, общественная свалка у реки… Когда б вы знали, из какого сора растут у нас в деревне сорняки!

* * *

Закорючки молний над заливом — так звезда автографы дает, так поэт сравнением красивым убивает впечатленье влет.

* * *

Одной любовью жива, другие напрочь забыв, одни и те же слова пою на разный мотив — то баховский, то блатной. Ложатся один в один, как Хасбулат удалой на американский гимн.

* * *

Любишь книги и женщин, и книги больше, чем женщин. А я — женщина-книга, и женщина больше, чем книга. Повсюду твои закладки, твои на полях пометки. Раскрой меня посередке, перечти любимое место.

* * *

Счастье — сытость души. Любованием сыт, тсс, стишок, не дыши — мой единственный спит.

* * *

Последователи? Потомки? Заградотряд: в упор расстреляют, когда поверну назад.

* * *

а этот стишок записывать не буду оставлю

себе

Новый Журнал, 2006 N243

* * *

Жилплощадь — площадь жил, покровов, мышц, костей. Гостиниц старожил уже не ждет гостей. Куда он не спешит? Откуда он идет? Скитальцу всюду скит. Бродяге всюду брод.

* * *

Роман журавля и синицы — предмет обсужденья ворон. Нью-Йорк никогда не снится, поскольку он сам — сон, приснившийся Семирамиде. Синица, душа моя, что можно во сне увидеть в объятиях журавля? — Море.

* * *

Поэт и чернь? Поэт и Черни, “Искусство беглости”. Куда бежать от любопытной черни, от неизбежного стыда, что недоучены этюды, что парок бабьи пересуды переорут высокий суд, суть приговора переврут? Я лягу в Новом Ветрограде на дно небес, на берег вод, и белый голубя помет пометит две строки в тетради: какая скука, Боже мой, писать онегинской строфой!

Москва — Нью-Йорк

Однофамилица

Новый Мир, 2010 N9

* * *

Тоска по родине? По родненьким, по рыбакам и огородникам, юродивым и греховодникам, отличникам и второгодникам, по неугодным и угодникам, по замордованным и модникам… По родине? — Тоска по родненьким, голодной памяти колодникам.

* * *

* * *

Мешаешь читать — не тикай, история! Ни кровинки в лице, освещённом книгой, как факелом керосинки. Далёкая канонада, подробные письма с фронта, которые на день — на два обогнала похоронка.

* * *

Молитвами истеки. Поэта похорони. Остались одни стихи. Стихи остались одни. Сидят по лавкам, галдят. Девятый день напролёт ватага бойких цитат тычется в мёртвый живот.

* * *

Откашляюсь, спою вторым сопрано страдальцу Со святыми упокой. Скажи: незаживающая рана когда-нибудь затянется землёй? Не плакать бы, подумать бы, понять бы, куда ведёт подземный крестный ход? Не зажило ни до, ни после свадьбы. Скажи: до воскресенья заживёт?

* * *

Пир горой небесным лакрофагам — три жены оплачут твой уход. Замужем за смертью третьим браком, знаю: смерть развод не признаёт. Миша умер, Миша умер, Миша умер. Златоуст, жарптицелов, я была тебе одной из бывших жён. Но не бывает бывших вдов.