Стихотворения

Теннисон Альфред

Пыль на могиле моей

Пыль на могиле моей, Тяжесть подошв. Глупые слёзы не лей — Всё это ложь. Ветер метёт лепестки В клёкоте стай. Хватит и этой тоски, Не стой, ступай. Время — тяжёлый недуг. Как я устал! Мёртвый живому не друг. Не стой, ступай.

Перевел Яков Фельдман

Пересекая Черту

И закат и звезда с высоты За собою меня зовут. И не надо стонать у последней черты, А пора собираться в путь. Так прилив выгибает спину И в пене ревет прибой, Вывинчиваясь из самых глубин И опять уходя домой Темнеет. Вечерний звон. Дневной затихает шум. И не надо грустить и ронять слезу Оттого, что я ухожу. Время, Место — остались здесь. А меня понесло — туда. Я надеюсь столкнуться лицом к лицу С Хозяином Бытия

Перевел Яков Фельдман

Годива [1]

Я поджидал поезда в Ковентри [2] И на мосту стоял с толпой народа, На три высоких, древних башни глядя; И

старое преданье городское Мне вспомнилось… Не мы одни — позднейший Посев времен, новейшей эры люди, Что мчимся вдаль, пути не замечая, И прошлое хулим и громко спорим О лжи и правде, о добре и зле, — Не мы одни любить народ умели И скорбь его душою понимать. Не так, как мы (тому теперь десятый Минует век), не так, как мы, народу Не словом, делом помогла Годива, Супруга графа грозного, что правил Всевластно в Ковентри. Когда свой город Он податью тяжелой обложил, И матери сошлись толпами к замку, Неся детей, и плакались: "Коль подать Заплатим — все мы с голоду помрем!" — Она пошла к супругу. Он один Шагал по зале средь собачьей стаи; На пядь вперед торчала борода, И на локоть торчали сзади космы. Про общий плач Годива рассказала И мужа умоляла: "Если подать Они заплатят — с голоду умрут!" Он странно на нее глаза уставил И молвил: "Полноте! Вы не дадите Мизинца уколоть за эту сволочь!" — "Я умереть готова!" — возразила Ему Годива. Он захохотал; Петром и Павлом клялся [3] , что не верит; Потом по бриллиантовой сережке Ей щелкнул и сказал: "Слова! слова!" — "Скажите, чем, — промолвила она, — Мне доказать? Потребуйте любого!" И сердцем жестким, как рука Исава [4] , Граф испытанье выдумал… "Ступайте На лошади по городу нагая — И отменю!" Насмешливо кивнул Он головой и ровными шагами Пошел, с собой собачью стаю клича. Когда одна осталася Годива, В ней мысли, словно бешеные вихри, Кружились и боролися друг с другом, Пока не победило состраданье. Она отправила герольда в город, Чтоб с трубным звуком всем он возвестил, Что граф назначил тяжкое условье, Но что она спасти народ решилась. "Они меня все любят, — говорила, — Так пусть до полдня ни одна нога Не ступит, ни один не взглянет глаз На улицу, когда я ехать буду; Пусть посидят покамест дома все, Затворят двери и закроют окна". Потом пошла она в свою светлицу И пряжку пояса с двумя орлами, Подарок злого лорда своего, Там расстегнула. Но у ней стеснилось Дыханье, и замедлилась она, Как медлит в белой тучке летний месяц. Опомнившись, тряхнула головой, И до колен рассыпались волнами Ее густые волосы. Поспешно Она одежду сбросила и стала Украдкою по лестнице спускаться. Как луч дневной между колонн скользит, Так и Годива кралась от колонны К колонне, и в воротах очутилась. Тут конь ее стоял уж наготове, Весь в пурпуре и в золотых гербах. И на коне поехала Годива, Одета целомудрием. Казалось, Вокруг нее весь воздух притаился, И ветерок едва дышал от страха, И щурились исподтишка, лукаво На желобах с широкой пастью рожи. Дворняжка где-то тявкнула, и щеки Годивы вспыхнули. Шаги коня Ее кидали и в озноб и в трепет. Казалось ей, что все в щелях коварных Глухие стены, что затем теснятся Над головой у ней шпили домов, Чтоб на нее взглянуть из любопытства. Но ехала и ехала Годива, Пока пред ней в готические арки Градской стены не показалось поле, Сияя белым цветом бузины. Тогда она поехала назад, Одета целомудрием. В то время Один несчастный, никогда не знавший Биенья благодарности в груди И бранному присловью давший имя, Дыру в закрытом ставне пробуравил И, весь дрожа, лицом к нему припал; Но не успел желанья утолить, Как у него глаза оделись мраком — И вытекли. Так сила дел благих Сражает злые чувства. Ничего Не ведая, проехала Годива — И с сотни башен разом сотней медных Звенящих языков бесстыдный полдень Весь город огласил. Она поспешно Вошла в свою светлицу и надела Там мантию и графскую корону, И к мужу вышла, и с народа подать Сняла, и в памяти людской навеки Оставила свое святое имя.

1

Сюжет "Годивы" взят из средневековой легенды. Михайлов писал: "По поводу того, как следует воссоздавать старые предания поэту нашего времени, нельзя не вспомнить прелестной легенды Теннисона о графине Годиве, легенды, которая считается классическим произведением в английской литературе. В ней такое полное отсутствие всяких искусственных приемов, такая естественная последовательность рассказа, что, и переведенная в прозе, она почти не утрачивает своей удивительной красоты и грации. Это большая похвала, потому что только произведения народной поэзии выдерживают такое испытание".

2

Ковентри — город в Англии.

3

Петр и Павел — святые христианской церкви.

4

Исав, сын патриарха Исаака, охотник, руки которого были сильными и косматыми (Библия, Книга Бытие, гл. 25, ст. 25).

Перевод М. Л. Михайлов

Годива

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь В толпе народа по мосту, смотрел На три высоких башни — и в поэму Облек одну из древних местных былей. Не мы одни — плод новых дней, последний Посев Времен, в своем нетерпеливом Стремленье вдаль злословящий Былое, — Не мы одни, с чьих праздных уст не сходит Добро и Зло, сказать имеем право, Что мы народу преданы: Годива, Супруга графа Ковентри, что правил Назад тому почти тысячелетье, Любила свой народ и претерпела Не меньше нас. Когда налогом тяжким Граф обложил свой город и пред замком С детьми столпились матери, и громко Звучали вопли: "Подать нам грозит Голодной смертью!" — в графские покои, Где граф, с своей аршинной бородой И полсаженной гривою, по залу Шагал среди собак, вошла Годива И, рассказав о воплях, повторила Мольбу народа: "Подати грозят Голодной смертью!" Граф от изумленья Раскрыл глаза. "Но вы за эту сволочь Мизинца не уколете!" — сказал он. "Я умереть согласна!" — возразила Ему Годива. Граф захохотал, Петром и Павлом громко побожился, Потом по бриллиантовой сережке Годиву щелкнул: " Россказни!" — "Но чем же Мне доказать?" — ответила Годива. И жесткое, как длань Исава, сердце Не дрогнуло. "Ступайте, — молвил граф, — По городу нагая — и налоги Я отменю", — насмешливо кивнул ей И зашагал среди собак из залы. Такой ответ сразил Годиву. Мысли, Как вихри, закружились в ней и долго Вели борьбу, пока не победило Их Состраданье. В Ковентри герольда Тогда она отправила, чтоб город Узнал при трубных звуках о позоре, Назначенном Годиве: только этой Ценою облегчить могла Годива Его удел. Годиву любят, — пусть

же До полдня ни единая нога Не ступит на порог и ни единый Не взглянет глаз на улицу: пусть все Затворят двери, спустят в окнах ставни И в час ее проезда будут дома. Потом она поспешно поднялась Наверх, в свои покои, расстегнула Орлов на пряжке пояса — подарок Сурового супруга — и на миг Замедлилась, бледна, как летний месяц, Полузакрытый облачком… Но тотчас Тряхнула головой и, уронивши Почти до пят волну волос тяжелых, Одежду быстро сбросила, прокралась Вниз по дубовым лестницам — и вышла, Скользя, как луч, среди колонн, к воротам, Где уж стоял ее любимый конь, Весь в пурпуре, с червонными гербами. На нем она пустилась в путь — как Ева Как гений целомудрия. И замер, Едва дыша от страха, даже воздух В тех улицах, где ехала она. Разинув пасть, лукаво вслед за нею Косился желоб. Тявканье дворняжки Ее кидало в краску. Звук подков Пугал, как грохот грома. Каждый ставень Был полон дыр. Причудливой толпою Шпили домов глазели. Но Годива, Крепясь, все дальше ехала, пока В готические арки укреплений Не засняли цветом белоснежным Кусты густой цветущей бузины. Тогда назад поехала Годива — Как гений целомудрия. Был некто, Чья низость в этот день дала начало Пословице: он сделал в ставне щелку И уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней, Как у него глаза оделись мраком И вытекли, — да торжествует вечно Добро над злом. Годива же достигла В неведении замка — и лишь только Вошла в свои покои, как ударил И загудел со всех несметных башен Стозвучный полдень. В мантии, в короне Она супруга встретила, сняла С народа тяжесть податей — и стала С тех пор бессмертной в памяти народа.

Перевод Иван Бунин

Вкушающие лотос

"Смелей! — воскликнул он. — Вон там, в туманной дали, Причалим мы к земле". Чуть пенилась вода. И в сумерки они к чужой стране пристали, Где сумеречный час как будто был всегда. В тревожно-чутких снах дышала гладь морская, Вздымался круг луны над сумраком долин. И точно бледный дым, поток, с высот сбегая, Как будто замедлял свой путь, изнемогая, И падал по скалам, и медлил меж; теснин. О, тихий край ручьев! Как бледный дым, иные, Скользили медленно по зелени лугов, Иные падали сквозь тени кружевные, Роняя дремлющий и пенистый покров. Огнистая река струила волны в море Из глубины страны; а между облаков Три мертвые горы в серебряном уборе Хранили след зари, и сосны на просторе Виденьями росли среди немых снегов. На Западе закат, навек завороженный, Горя, не погасал; и сквозь провалы гор Виднелась глубь страны, песками окаймленной, Леса из пышных пальм сплеталися в узор, Долины и луга в сверканьи бледной влаги, Страна, где перемен как будто нет и нет. И бледнолицые, как тени древней саги, Толпой у корабля сошлися лотофаги, — В их взорах трепетал вечерний скорбный свет. Душистые плоды волшебного растенья Они давали всем, как призраки глядя. И каждый, кто вкушал, внимал во мгле забвенья, Как ропот волн стихал, далеко уходя; Сердца, в сознаньи всех, как струны трепетали, И если кто из нас друг с другом говорил, Невнятные слова для слуха пропадали, Как будто чуть звеня во мгле безбрежной дали, Как будто приходя из сумрака могил. И каждый, хоть не спал, но был в дремоте странной, Меж: солнцем и луной, на взморьи, у зыбей, И каждый видел сон о родине туманной, О детях, о жене, любви, — но всё скучней Казался вид весла, всё больше тьмой объята Казалась пена волн, впивающая свет, И вот один сказал: "Нам больше нет возврата!" И вдруг запели все: "Скитались мы когда-то. Наш край родной далек! Для нас возврата нет!"

1

Есть музыка, чей вздох нежнее упадает, Чем лепестки отцветших роз, Нежнее, чем роса, когда она блистает, Роняя слезы на утес; Нежней, чем падает на землю свет зарницы, Когда за морем спит гроза, Нежней, чем падают усталые ресницы На утомленные глаза; Есть музыка, чей вздох — как сладкая дремота, Что сходит с неба в тихий час, Есть мшистая постель, где крепко спит забота И где никто не будит нас; Там дышит гладь реки в согретом полумраке, Цветы баюкает волна, И с выступов глядя, к земле склонились маки В объятьях нежащего сна.

2

Зачем душа болит, чужда отдохновенья, Неразлучимая с тоской, Меж: тем как для всего нисходит миг забвенья, Всему даруется покой? Зачем одни лишь мы в пучине горя тонем, Одни лишь мы — венец всего, Из тьмы идя во тьму, зачем так скорбно стонем В терзаньи сердца своего? И вечно и всегда трепещут наши крылья, И нет скитаниям конца, И дух целебных снов не сгонит тень усилья С печально-бледного лица? И чужды нам слова чуть слышного завета: "В одном покое — торжество". Зачем же только мы томимся без привета, Одни лишь мы — венец всего?

3

Вон там, в глуши лесной, на ветку ветер дышит, Из почки вышел нежный лист, И ветер, проносясь, едва его колышет, И он прозрачен и душист. Под солнцем он горит игрою позолоты, Росой мерцает под луной, Желтеет, падает, не ведая заботы, И спит, объятый тишиной. Вон там, согрет огнем любви, тепла и света, Растет медовый сочный плод, Созреет — и с концом зиждительного лета На землю мирно упадет. Всему есть мера дней: взлелеянный весною, Цветок не ведает труда, Он вянет, он цветет, с землей своей родною Не разлучаясь никогда.

4

Враждебен небосвод, холодный, темно-синий, Над темно-синею волной, И смерть — предел всего, и мы идем пустыней, Живя тревогою земной. Что может длиться здесь? Едва пройдет мгновенье — Умолкнут бледные уста. Оставьте нас одних в тиши отдохновенья, Земля для нас навек пуста. Мы лишены всего. Нам ничего не надо, Всё тонет в сумрачном Былом. Оставьте нас одних. Какая нам отрада — Вести борьбу с упорным злом? Что нужды восходить в стремленьи бесконечном По восходящей в высь волне? Всё дышит, чтоб иметь удел в покое вечном, Всё умирает в тишине. Всё падает, мелькнув, как тень мечты бессильной, Как чуть плеснувшая волна. О, дайте нам покой, хоть черный, хоть могильный, О, дайте смерти или сна.

5

Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепот Едва звенящего ручья И в вечном полусне внимать невнятный ропот Изжитой сказки бытия. И грезить, и дремать, и грезить в неге сонной, Как тот янтарный мягкий свет, Что медлит в высоте над миррой благовонной Как будто много-много лет. Отдавшись ласковой и сладостной печали, Вкушая лотос день за днем, Следить, как ластится волна в лазурной дали, Курчавясь пеной и огнем. И видеть в памяти утраченные лица, Как сон, как образ неживой, — Навек поблекшие, как стертая гробница, Полузаросшая травой.