Летучий гром — и два крыла за тучей.Кто ты теперь? Мой отрешенный друг?Иль в необъятной области созвучийВсего лишь краткий и суровый звук?А здесь, внизу, — истоптанное лето.Дугой травинку тучный жук пригнул.А здесь, внизу, белеют силуэты,И что-то в них от птиц и от акул.Чертеж войны… О, как он неприемлем!И, к телу крылья острые прижав,Ты с высоты бросаешься на землюС косыми очертаньями держав.И страшен ты в карающем паденье,В невольной отрешенности своейОт тишины, от рощи с влажной тенью,От милой нам беспечности людей.В
колосья гильзы теплые роняя,Мир охватив хранительным кольцом,Уходишь ты. Молчит земля роднаяИ кажет солнцу рваное лицо.И сгинул жук. Как знак вопроса — стебель.И стебель стал чувствилищем живым:Покой ли — призрак иль тревога — небыльВ могучем дне, сверкающем над ним?
«Ветер выел следы твои…»
Жить розно и в разлуке умереть.
М. Лермонтов
Ветер выел следы твои на обожженном песке.Я слезы не нашел, чтобы горечь крутую разбавить.Ты оставил наследство мне —Отчество, пряник, зажатый в руке,И еще — неизбывную едкую память.Так мы помним лишь мертвых,Кто в сумрачной чьей-то судьбеБыл виновен до гроба.И знал ты, отец мой,Что не даст никакого прощенья тебеТвоей доброй рукоюНечаянно смятое детство.Помогли тебе те, кого в ночь клевета родилаИ подсунула людям, как искренний дар свой.Я один вырастал и в мечтах,Не сгоревших дотла,Создал детское солнечное государство.В нем была Справедливость —Бессменный взыскательный вождь,Незакатное счастье светило все дни нам,И за каждую, даже случайную ложьТам виновных поили касторкою или хинином.Рано сердцем созревши,Я рвался из собственных лет.Жизнь вскормила меня,свои тайные истины выдав,И когда окровавились пажити,Росчерки резких ракетЗачеркнули сыновнюю выношенную обиду.Пролетели года.Обелиск.Траур лег на лицо…Словно стук телеграфныйЯ слышу, тюльпаны кровавые стиснув:«Может быть, он не могНазываться достойным отцом,Но зато он был любящим сыном Отчизны…»Память!Будто с холста, где портрет незабвенный,Любя,Стерли едкую пыль долгожданные руки.Это было, отец, потерял я когда-то тебя,А теперь вот нашел — и не будет разлуки…
«Ты отгремела много лет назад…»
Ты отгремела много лет назад.Но, дав отсрочку тысячам смертей,Еще листаешь календарь утрат,В котором числа скрыты от людей.Убавят раны счет живым годам,Сомкнется кругом скорбная семья,И жертва запоздалая твояУходит к тем, что без отсрочки — там.И может быть, поймут еще не всеУ обелиска, где суглинок свеж,Как он глубоко в мирной полосе,Твой самый тихий гибельный рубеж.
День и ночь
1965—1968
«Я услышал: корявое дерево пело…»
Я услышал: корявое дерево пело,Мчалась туч торопливая, темная силаИ закат, отраженный водою несмело,На воде и на небе могуче гасила.И оттуда, где меркли и краски, и звуки,Где коробились дальние крыши селенья,Где дымки — как простертые в ужасе руки,Надвигалось понятное сердцу мгновенье.И ударило ветром, тяжелою массой,И меня обернуло упрямо за плечи,Словно хаос небес и земли подымалсяЛишь затем, чтоб увидеть лицо человечье.
«Налет каменеющей пыли…»
Налет каменеющей пыли —Осадок пройденного дня —Дождинки стремительно смылиС дороги моей и с меня.И в гуле наклонного ливня,Сомкнувшего землю и высь,Сверкнула извилина длинно,Как будто гигантская мысль.Та
мысль, чья смертельная силаУже не владеет собой,И все, что она осветила,Дано ей на выбор слепой.
Мост
Погорбившийся мост сдавили берега,И выступили грубо и неровноРасколотые летним солнцем бревна,Наморщилась холодная река,Течением размеренно колебляВерхушку остро выгнанного стебля,Который стрелкой темный ход воды,Не зная сам зачем, обозначает,—И жизнь однообразьем маетыПредстанет вдруг — и словно укачает.Ты встанешь у перил. Приложишь мерку.Отметишь мелом. Крепко сплюнешь сверху.Прижмешь коленом свежую доску,И гвоздь подставит шляпку молоткуИ тонко запоет — и во весь ростТы вгонишь гвоздь в погорбившийся мост.И первый твой удар — как бы со зла,Второй удар кладешь с присловьем хлестким,А с третьим — струнно музыка пошлаПо всем гвоздям, по бревнам и по доскам.Когда же день утратит высоту,И выдвинется месяц за плечами,И свет попеременно на мостуМетнут машины круглыми очами,—Их сильный ход заглушит ход воды,И проходящей тяжестью колеблем,Прикрыв глаза, себя увидишь тыВ живом потоке напряженным стеблем.
«На берегу черно и пусто…»
На берегу черно и пусто.Себя не держат камыши.Вода уходит, словно чувство —Из обессиленной души.И обнажает предвечернийУже не отраженный светВ песке извилины теченьяИ трепета волнистый след.Сквозная судорога в водах —Как в угасающем лице.Непокоренья гордый подвигВ их преждевременном конце.Не оживив ни луг, ни поле,Здесь устроители землиПо знаку неразумной волиВсеосушающе прошли.И пятерни корней обвислиУ вербы на краю беды,И как извилина без мысли —Речное русло без воды.Прогресс! И я — за новью дерзкой,Чтобы ее неумный другНе смог внести в твои издержкиДела слепых и грубых рук.
«Мирозданье сжато берегами…»
Мирозданье сжато берегами,И в него, темна и тяжела,Погружаясь чуткими ногами,Лошадь одинокая вошла.Перед нею двигались светила,Колыхалось озеро без дна,И над картой неба наклонилаМногодумно голову она.Что ей, старой, виделось, казалось?Не было покоя средь светил:То луны, то звездочки касаясь,Огонек зеленый там скользил.Небеса разламывало ревом,И ждала — когда же перерыв,В напряженье кратком и суровом,Как антенны, уши навострив.И не мог я видеть равнодушноДрожь спины и вытертых боков,На которых вынесла послушноТяжесть человеческих веков.
«Лежала, перееханная скатом…»
Лежала, перееханная скатом,Дышала телом, вдавленным и смятым.И видела сквозь пленку стылых слез,Как мимо, смертоносно громыхая,Огромное, глазастое неслось.И напряглась, мучительно-живая,О милости последней не прося,Но, в ноздри ей ударив сгустком дыма,Торжественно, замедленно и мимоПрошла колонна вся.Машины уносили гул и свет,Выравнивая скорость в отдаленье,А мертвые глаза собачьи вследГлядели в человечьем напряженье,Как будто все, что здесь произошло,Вбирали, горестно осмыслить силясь, —И непонятны были им ни зло,Ни поздняя торжественная милость.
«И когда опрокинуло наземь…»
И когда опрокинуло наземь,Чтоб увидеть — закрыл я глаза,И чужие отхлынули разом,И сошли в немоту голоса.Вслед за ними и ты уходила,Наклонилась к лицу моему,Обернулась — и свет погасила,Обреченному свет ни к чему.Да, скорее в безликую темень,Чтобы след был надежней затерян,Чтоб среди незнакомых огнейБыло темному сердцу вольней.Шаг твой долгий, ночной, отдаленныйМне как будто пространство открыл,И тогда я взглянул — опаленно,Но в неясном предчувствии крыл.