Стихотворения

Клычков Сергей Антонович

«В багровом полыме осины…»

В багровом полыме осины, Березы в золотом зною… Но стороны своей лосиной Я первый раз не узнаю… Деревня прежняя: Дубровки, Отцовский хутор, палисад, За палисадом, как в обновки, Под осень вырядился сад… Отец и мать за хлопотнею, Всегда нехваток, недосуг… И виснет вышивкой цветною В окне околица и луг… В лугу, как на рубашке проймы, Река-бочажница вдали… В трубу серебряную с поймы По зорям трубят журавли… Идет, как прежде, все по чину, Как заведено много лет… Лишь вместо лампы и лучины Пылает небывалый свет. У окон столб, с него на провод Струится яблочкин огонь… …И кажется: к столбу за повод Изба привязана, как конь!.. Солома — грива… жерди — сбруя. Все тот же мерин… тот же воз… Вот только в сторону другую У коновязи след колес… <1925>

«Осень! Осень! Стынет роща зябко…»

Осень! Осень! Стынет роща зябко. Как кудель, с реки пушится пар. И закинул чучельную шапку — Серый облак

ветер на стожар. Спряталось за ним златое солнце, И в полях бредет сугорбый день, И в деревне с злого самогонца Виснет злая ругань на плетень. И с утра кого-то жалко-жалко… Кто ль погиб, кого ль собрали в гроб? Плачет мать; отец шугает палкой Галок с копен, хмуря жутко лоб. Встретит, и улыбка не забрезжит — Стать ли улыбаться мужику? Он с улыбкой лишь скотину режет Да порой подходит к кабаку. Да еще, когда храпят полати (То ль во сне, а может, с пьяных глаз), Разойдутся стены в тесной хате, Брызнет светом тараканий паз, Всхлопнут крылья обветшалой крыши, Уносясь в неведомый полет… А к утру заноет сердце лише, И падет на речку первый лед. <1924>

«Юность — питье солодовое…»

Юность — питье солодовое, Без опохмелки — дурман. Поле, калитка садовая… Месяц да белый туман… Только узнаешь по времени, — Горек и короток век — Выпадет проседь на темени, Вывалит по полю снег. Годы, как воды с околицы, Дни, как с горы полоза, Щеки щетиною колются, Лезет щетина в глаза. И не смекнешь, как под ношею К осени сгорбится сад, Как из гнезда пред порошею Выведешь в поле лисят. Только узнаешь по времени, — Горек и короток век. Не разгадаешь: зачем они, Реки, стекают из рек, — Воды сбегают с околицы, Ходят подоконьем дни, Теплит заря-богомолица В вечери, в утре огни? Только узнаешь по осени, — Был ты и есть ты, как тут! Были друзья, да небось они В белесь да темь не пойдут. Скрипнет вот вечер калиткою, Шукнет вот ночь у ворот,— Выбежишь: облак каликою По полю, сгорбясь, идет. Выпьешь тут ковшик до донышка, Стукнешь тут в донышко раз, И не покажет уж глаз Месяц — цыганское солнышко. <1923,1927>

«Стих ветер, заря уж погасла…»

Стих ветер, заря уж погасла, В туман завернулся курень, И месяц закинул за прясла Твою уходящую тень. Уйдешь ты, слез ы не уронишь, А вспомнишь — не дрогнет и бровь, Страшней, когда из дому гонишь Сам — мачеху злую — любовь!.. Не все ли равно теперь — снова Чьи руки протянут кольцо: Без боли не вымолвить слова, Без муки не глянуть в лицо! Стих ветер, а может случиться, Вернется… как прежде… к утру… Да кто же теперь достучится, Кому же я дверь отопру! Так часто глядишь и не веришь: Над кровлей как будто дымок, Как будто живут еще — с двери ж Чернеет тяжелый замок… <1923,1927>

ЛИХО

Как странник, ходит Лихо человечье, И как его не пустишь ночевать: Войдет оно и прикурнет за печью Или мешком забьется под кровать… И будет вечер долог и недужен, За печкой заглотается сверчок, Остынет печь, в печи прокиснет ужин, И накоптит у лампы язычок… И дело ли шататься по соседям?.. Вдвойне не прок, коли зайдет сосед: Сидит, молчит, и ты глядишь медведем, Пока в избе сам не погаснет свет… Погаснет свет, а ночь черна, как копоть, И страшно на окошки поглядеть… …И всю-то ночь тревожно будет хлопать Петух крылом и не во время петь… …И не поймешь: тревога в сердце, в небе ль Такая темень от осенних туч… …И только в полночь, словно хилый стебель, На подоконнике согнется луч… А поутру жена поставит чашку, В тягучий квас накрошит мелко лук… …И сядет Лихо в образе монашка За хлеб и соль хозяйскую сам-друг!.. Оглянет всех уныло и устало: Так долго шел и вот идти опять… И подойдет себе и детям малым Жена благословение принять… Привстанет он и полу приоткинет, Ножом слегка надрежет в ряске шов… И, как из мглы, из черной рясы вынет С головкой сургучовой полуштоф… Пригубит сам из синего стакашка И хмурому хозяину мигнет… …Хозяин сядет около монашка, И гость ему большой стакан нальет… Разломит жизнь, как хлебную краюху, Большой лом о ть за окна бросит псу, И пес залает и завоет глухо, Как бы напав на волчий след в лесу. Завоет глухо, словно в голодуху. Душистый хлеб страшней, чем мерзлый ком. …Глядь: не монах в углу, а молодуха Расчесывает косы гребешком… Сидит она и весело смеется И весело оглядывает всех… И серый глаз светлей воды с колодца, И смех свежей, чем первый белый снег… Жена заплачет, и заплачут дети, Все кувырком и встанет на дыбы… И сам тогда все проклянешь на свете, И доведешь весь дом до худобы… И если кто случится о ту пору, С дороги ль дальней навернется сват, Не загостит, а соберется скоро, Увидя под иконами ушат. И ни с того нахлестывая лошадь Большим кнутом во впалые бока, В пути он будет луг и лес полошить И не заметит сзади седока! Не прячь беду от свата и соседа И не скрывай ошибку иль вину — Как гончая на жировом гону, В следах людских беда собьется с следу! <1926–1927>

ОЧАЖНЫЙ БЕС

Сидит он днем под рукомойником, Где паутина, словно лес, На рожках с клетчатым повойником, Как будто баба, а не бес… Повойник в клетку после бабушки Достался матери моей, Чтобы когда печет калабушки, Была проворней и милей… Чтоб все в руках у ней спор и лося, Водились

снохи и зятья, Чтоб брага вовремя варилася, Во вр е мя парилась кутья. Чтоб ладились блины и пакулы, Чтоб зря отец не колупал… И долго матушка проплакала, Когда повойничек пропал… Сидит в нем бес под рукомойником И только глянет: глазки врозь — И молоко уж из подойника В углу с залавка полилось… Не видит мать, в глазах — что марево, Отец с похмелья — только тронь… Шипит-бежит в опечье варево, И шею вытянул огонь… Беда, страда, и с роду п о роду В углу один и тот же лик… И как заснул, расправя бороду, В руке отрепанный голик… От чаши ль с горькою отравою, От слез ли все в глазах мутит… А в печке красный лебедь плавает, И красный пух в трубу летит. А возле печки, словно староста, Пыхтит пузатый самовар И, задыхался от ярости. Курчавый выбивает пар… Сцепилась клюшка с сковородником И ни туда, и ни сюда — И вот на лавку под угодником Летит с блином сковорода… С похмелья долгого и тяжкого Отец зевнул и с лавки слез, — Ему под мышкой за рубашкою Лучинкою щекочет бес… Глядит отец, что ночь ненастная, И в лоб, как в дверь, стучит ладонь — И на плечах рубаха красная, Как на ветру в костре огонь… И стол гремит пред ним посудою, И встала на дыбы скамья — Все в груду валится — под грудою Лежит и ежится семья. И кажется он нам разбойником, Не борода — дремучий лес… И кружит с бабкиным повойником, И теребит порчину бес… Так целый день, и только к вечеру, Когда заря уйдет в овраг, На стол поставит матка печево, И теплотой дыхнет очаг… Отец вздохнет, водой окатится И даст — не в первый раз — зарок. От щей с бараниной под матицу Завьется голубой парок. От плошки с гречневою кашею Дух по избе, как с борозды,— И снова над избенкой нашею Зажгутся две больших звезды. И вылезут на дух кузнечики И застрекочут на светец, И, больно мне сжимая плечики, Ко мне подвинется отец… Приляжет рядом и забулькает, Заходит грудь, как жернова… В углу у матери над люлькою В дремоте сникнет голова… И снятся мне всю ночь покойники, И видится сквозь сон всю ночь, Что вон висит на рукомойнике Повойник бабушкин: точь-в-точь!.. <1925>

«Забота — счастье! Отдых — труд…»

Забота — счастье! Отдых — труд! Пустить бы все напропалую: Что в наше время берегут? Нет, пусть уж дни мои бегут От жалкой ссоры к поцелую! Хотя беречь — не сбережешь. И нищему подать бы проще Судьбы полуистертый грош, Когда от счастья только мощи, А от любви осталась ложь! Пойти б, как зверю — наугад! Но разве лосю удалось бы Забыть лосиху и лосят? Нет, лучше слезы, ласки, просьбы, Очаг — тепло и едкий чад! <1927>

«Сегодня в ночь взошла луна…»

Сегодня в ночь взошла луна, К земле склонившись, как к надгробью, Точь-в-точь как ты, моя жена, Когда ты смотришь исподлобья!.. Поля ж, как рукопись, лежат, А лес, как юноша, вздыхает… Чужие люди и не хают… А тут свои не дорожат… Ах, можно все простить, забыть: Коварство, горечь и измену… Любовь, как море, может быть, А нету берега без пены! А все же в берегах цветут, Как косы в ласке, водоросли… Все — ради счастья! — все ведь лгут И каются все после, после! Все можно, все забыть, простить, И счастье даже лучше с тенью, Когда нет верного решенья Скакать козлом или грустить! Но смерть, коль верная жена В постели рядом даже снится, Как эта скверная луна, Которая всегда косится! <1927>

«Если б жил я теперь не за Пресней…»

Если б жил я теперь не за Пресней, Где труба заслонилась трубой, Ах, вот если… еще бы раз если… За ворота я вышел бы с песней И расстался бы нежно с тобой! Я ушел бы в туман на поляну И легко перенес бы обман… И подплыла б луна, как беляна… И вспылала б звезда-талисман! А теперь эти дни как оглобли! Словно скрип от колес — эта жизнь! Не навек ли тогда, не по гроб ли Мы, не ведая слез, поклялись? Кто же думал, что клятва — проклятье? Кто же знал, что так лживы слова? Что от нежного белого платья На заплатки пойдут рукава? Юность, юность! Залетная птица! Аль уж бороду мне отпустить? Аль уйти и ни с кем не проститься, Оглянуться с пути и простить? И страшусь я и жду сам развязки… И беглец я, и… скорый гонец! Так, у самой затейливой сказки Нехороший бывает конец… И когда я в глаза тебе гляну, Не поймешь уж теперь… не поймешь, Что луна на ущербе — беляна, Аль из сердца исторгнутый нож?.. Ну и что ж? — Плакать тут, на народе, Душу черпая с самого дна? Всякий скажет: «Чудак или… вроде… Видно, кость ему ломит к погоде, И виски бередит седина!» <1927>

«Да, разные пытки бывают…»

Да, разные пытки бывают! Испанские, например, сапоги, Которые сами слезают И кожу с мясом сдирают с ноги. Костры также в средневековье… И все же вот бичеванье тоской, Обманом и лживой любовью, Страшной медлительностью колдовской! Уж то ли бы русская плаха, Молодцеватый палач и топор! А, кажется, я бы без страха Ему в глаза загляделся в упор! Не дрогнул бы, кажется, бровью, Под дыбою не исказил бы лица… И все же вот пытки любовью Не дотерпел, не пронес до конца! Теперь ты, как прежде, украдкой Не выглянешь, не пройдешь из угла… Навеки суровая складка, Судьбы расписка — на лбу пролегла! Не сникнешь, как встарь, к изголовью, А я не гляну в глаза, не дыша! Сгорела на пытке любовью В костре седая колдунья — душа! <1927>