Стирбьёрн Сильный

Эддисон Эрик Рукер

— Отчего не дождался ты самого конца?

— В том нет нужды, — отвечал он. — Все могло закончиться только одним. Я стар, и такое зрелища не для меня, если я устал.

Она смотрела на него мгновение, приоткрыв рот. И затем она сказала:

— Один лишь путь для него, — сказала она. — Верно. Впрочем, о том я знала.

Торгнир ничего не сказал. Королева прошла вперед, и он дал ей дорогу. Она набросила плащ и, ступая легко и уверенно, пошла через двор к открытому полю. День угасал. Все низкое небо на юго-западе было укрыто долгими полосами серых бесформенных облаков. И вдали над рекою в дымке цвета буйволовой кожи был просвет, где виднелось яркое кроваво-красное пятно, чуждое той безжизненной

серости, что окружала его. Над лугами стояла мертвая тишина. Грязно-бурый туман рассеялся, но ночная дымка уже начала ползти от реки. Здесь в набегающих сумерках королева ждала. Ясны были глаза ее. Воины проходили мимо по двое и по трое, возвращаясь с поля, и приветствовали ее, и замечали ее гордый и победительный вид. Спускалась ночь, а короля все не было. Она вернулась.

Эрик стоял на околице Уппсалы. Велел он тем, кто на то способен, сложить песню в честь одержанной победы. И тогда Торвальд Хьяльтиссон, исландец благородного и древнего рода, что был среди телохранителей короля, пропел песню:

К полю Фири, собирайтесь, волки те, что голодают Скакуны Ночных наездниц, вам пожива в нашем крае! Там черно от тел погибших — павших от мечей и копий. Мяса много заготовил вам на корм отважный Эрик.

Король дал Торвальду кольцо в полмарки золота за каждый стих. И говорили, что с тех пор Торвальд не сложил ни одной строфы.

Была уже глубокая ночь, когда король Эрик вернулся домой. Королева встретила его у двери. Он казался велик и грозен в доспехах и большом рогатом шлеме. Ступал он тяжко, но голову нес гордо по-королевски. И когда ступил он в просвет двери, все, о чем королева собиралась спросить его, застряло у нее в горле. Увидя, что она его встречает, он замер, а потом прошел в зал, словно сам вид ее был большим, чем он мог сейчас вынести.

16. Вальхалла

Из-за тех беспросветных глубин, где последний луч последней звезды растворяется в вечной тьме, бессмертные глаза следили за Фирисвеллиром — глаза великого Всеотца, сидящего на высоком троне, что казался вырезанным из медно-красных мрачных грозовых туч и отделанным тем цветом, что обретает море на закате, и изукрашенным звездами ночными. И вид Его груди и плеч, и могучих рук и мощных бедер и лодыжек Его, что были частью сокрыты, а частью открыты взорам, был подобен безлюдным скалам и голым склонам скалистых гор, где серость и тьма, будто одеяния, сброшены вниз, когда рассвет зародился в небесной выси, и покровы облаков отброшены, и хладные и прекрасные члены пробудились от оцепенения, а из запустения долин, в глуби которых скрываются ничтожные жилища человека, донесся пробуждающий крик петуха. И в лице его, что алело, подобно красной скале морской, освещаемой низким закатным солнцем над летней морской лазурью, были ответы на все вопросы и загадки, и упокоение многим страхам и печалям.

На плечах Его восседали вороны, будто две черные тучи, укрытые своими крылами. Вкруг трона Его была тьма, и раздавалась музыка, какой не мог измыслить смертный, говорящая о таком, чего не может повторить грубый язык, но что может ведать лишь людское сердце. И перед троном клубились будто облака, титанические неясные формы, и слагались в живых существ, горы, снега и дожди, косматые кометы, безлюдные города, дикие моря, ужасные леса и чащобы, языки пламени, и в формы схожие с огромными мертвыми телами; и все это развеивал могучий ветер, дующий вкруг Него. И был то ветер Вечности, и кроме Всеотца, никто не мог противиться дуновению его, даже боги, даже те сероликие девы, что прядут

и тянут нить у Колодца, что под древом Иггдрассиль. Никому не дано было постичь прошлое, настоящее и будущее, но только одному Всеотцу было это дано.

И толпой вошли в Вальхаллу эйнхерии, не остыв еще от битвы, бесчисленные, будто грозовые тучи в сером вечернем небе, герои сражений из многих земель, избранные из многих поколений людских; и глас их, и смех отдавался эхом, будто звуки моря. Были они видом подобны богам, оружие и богатые одежды их были словно солнечное закатное сияние в цветущем саду.

Внезапно поднял Отец Один руку, и все небеса погасли, кроме лица Его, и все стояли, внимая в глухой тиши. Издали раздался звук, будто хлестал ливень по листве дерев, и отдаленный грохот грома, и бледная молния сверкнула вдали, и пропала, и вновь прорезала ночь. Сперва медленно, а потом скорее и скорее, будто порывы, приближался рев бури, пока рев ее не сделался подобным реву катаракта, разъяренного потоками из грозовых туч средь гор. И молнии стали реками расплавленной стали и серебра, стекающими с крыши ночного шатра, и эйнхерии забряцали оружием и издали клич, что летел над глушащим громом:

— Восславим избранных! Подниматели бури! Восславим щитоносных Дев Властителя Копий, Отца Веков, Любящего! Восславим воинов земных, которых они несут в наше содружество!

И возникли летящие скакуны, что мчались средь туч, будто чайки в бурю, острия копий и шлемы вспыхивали золотом в свете молний — то Девы Победы скакали сквозь ночь в Вальхаллу. Когда встряхивали кони их гривами, с грив обрушивался дождь, а от закушенных удил в их ртах шел снег, и град и пламя летели из их ноздрей.

Ужасны и прекрасны были эти Девы-всадницы, будто огнь или же разрушительный удар грома. И каждая несла на седле за собой окровавленное тело убитого.

Девять раз проскакали они в кружащихся вихрях сквозь дождь высоко над столами избранных в Вальхалле, затем приблизились к подножию трона Высочайшего, славя Его и взывая с Нему Его святыми именами:

Громовержец, Отец Павших, Устрашающий, Бог Воронов, Ослепитель Воинств, Истинный, Всемогущий Бог. И затем каждая показала своего избранного Всеотцу, и возвращены были им поврежденные члены, и исцелены изломанные кости, извлечены стрелы, затянуты раны, и в обновленном теле пробужден великий дух, и тела становились прекраснее, нежели были, более желанны и более сильны, открыты для всех испытаний и радостей, присущих телу людскому, но боль и увядание было им теперь недоступно так же, как недоступно человеку задуть полуденное солнце, будто свечу, или обрушить одним ударом горные пики.

И последней проехала перед лицом Всеотца валькирия Скогуль. Будто пламя мечей была она в свете молний, играющем на ее кольчуге, и ее вороной прядающий конь извергал пламя. Однако прелестны даже под кольчугой были ее перси, и вид ее был подобен златому утру, весной пробуждающему поцелуем снега на вершинах. Она воззвала к Одину и промолвила:

— О Бог Воинств, Шепчущий на Ветру, Всеведающий, я исполнила твой приказ. С тяжелым сердцем исполняла я его, думая, что, хоть это добавит еще одну драгоценность в Твою корону, о Отец наш, но на земле будет недоставать такого как он, не найти равного ему во многих поколениях людей. К тому же, умер он молодым.

Но Всеотец, сидя на троне своем, где дул ветер, повествующий о сокрытых первопричинах и тайных связях, открыл Свои вечные очи и взглянул на то, что щитоносная Дева берегла у своей груди. Затем заговорил Он, и голос Его подобен был музыке вечерней звезды, когда нисходит она с небосклона и сгущаются сумерки.

— Все раны его на груди его, и смерть лишь укрепила руку его, сжимающую меч. Не спрашивай более: Я забираю рано тех, кого более всех люблю.