Сто бед (сборник)
Шрифт:
– А кто сказал, что мы собираемся грабить?
– Я. Я знаю, что говорю. А я об этом и говорю.
– Мам! Прекрати нести чепуху!
Я не мог отвести глаз от своего отражения в зеркале; ноги сами пустились в пляс, словно подражая Фреду Астеру.
– Неплохо слышать звук собственных шагов, – заметил я.
– Для налетчиков лучше бы его не слышать!
– А вот мой предок говорит, что надо наслаждаться каждым сделанным шагом!
По дороге к вокзалу Нормална у меня само по себе приподнялось правое плечо. Цоро этого не оценил:
– Ты чего хорохоришься?
– Я? Хорохорюсь?
– Ну-ка,
Согласиться оказалось непросто, хотя самый сильный… он и есть самый сильный! Но стоило Цоро отвернуться в сторону луга и цирка Адрия, плечо вернулось на свое место. Мне казалось, будто все девушки Сараева, которые строили глазки, воображали себе мой силуэт, отражающийся в окнах района Марин-Двор.
На тротуаре перед отелем «Загреб» звук моих шагов ударил в колокол на церкви, – казалось, ветер разносит звон моих подков до самой вершины горы Требевич, а оттуда, превратившись в музыку, он попадает прямо в девичьи уши во всех концах Сараева. Правду сказал отец: когда слушаешь свои шаги, меняется ощущение, приходит осознание собственной значимости! И даже в противном случае все вокруг шло в дело: Цоро, Црни и я шагали в ногу, как пилоты из фильма «Партизанская эскадрилья»! [28]
28
«Partizanska eskadrila» (сербохорват.), 1979 г., реж. Хайрудин Крвавац.
– Мы чего, в кино снимаемся, что ли? – спросил Црни.
– Кино свое будешь снимать в тюряге, если нас заметут! – ответил Цоро.
На вокзале Нормална нам повстречались какие-то босяки. Женский голос из репродуктора придал торжественности нашей походке: «Отправление поезда Сараево – Меткович – Кардельево через пять минут. Просим путешественников и деловых людей пройти в вагон!»
Мы заняли лучшие места в пустом вагоне-ресторане. Цоро и Црни смотрели в окно, а меня проводница застала погруженным в чтение романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Она была высокая, рыжая, с глазами, отливающими фиолетовым, как у Элизабет Тейлор. Мои дружки поправляли наручные часы, поддернув рукава и потряхивая запястьями. На самом деле таким образом они привыкали к своим взятым напрокат костюмам. И пытались походить на шпану постарше: на тех, про кого на Горице говорили: «Да, книжонки-то они почитывают, но это же хулиганье!»
– Ваши билеты, пожалуйста!
– Они у дяди. Чедо Капора!
– У дяди? – с подозрением разглядывая меня, повторила девушка.
– Да.
– Ну и где же он, твой дядя?
– Дает интервью для радио и телевидения Сараева.
– Где?
– Вон в том здании, напротив.
– Такой коротышка с седыми бачками?
– Он самый! – воскликнул я, не имея понятия, как выглядит Чедо Капор.
– Да я же его знаю!
– Супер, куколка! Значит, тебе ясно, к кому обратиться!
– Когда я работала на белградском поезде, он однажды как раз в нем ехал.
– А это мои кузены из Требинье.
Цоро протянул руку для рукопожатия и представился Николой Койовичем из Требиньской Шумы, а Црни – его родственником по имени Момчило.
– Мы едем в Кардельево, чтобы госпитализировать
– В прошлом месяце умер брат моей матери. Что будете пить? – спросила девушка, встретившись со мной взглядом – всего на долю секунды, ровно на столько, сколько понадобилось Ингемару Стенмарку, чтобы завоевать кубок мира по лыжам.
День был жаркий, испарения от колесной смазки поднимались в пустой вагон-ресторан, смешивались с запахом мыла в обертках с логотипом югославских железных дорог, «ЮЖ». Едва девушка отошла за стойку, в вагоне появились трое мужчин в серых костюмах. Из их разговора мы поняли, что они работают в ООН и сопровождают какого-то фрица, инспектора качества заливов.
– Нор-ма! – невнятно пробормотал фриц по-сербски. – Вы даже себе не представляете, что это такое!
– Мы наведем там порядок. И среди контингента, и на производстве. И даже в этой чертовой норме, если надо!
– Ты собираешься навести порядок в норме?
Явно обеспокоенная, девушка вернулась, поставила на стол напитки и протянула ко мне руки:
– Болезнь… мы понятия не имеем, что это такое, пока не потеряем близкого человека… Пожалуйста, пощупай мне пульс.
Ее сердце билось под моим указательным пальцем. Когда отец выпивал слишком много, у него случалась сердечная аритмия. И я, черт знает как давно, умел считать пульс. Несмотря на частые и неравномерные удары, я постарался успокоить ее:
– Все в порядке. А в чем проблема?
– Стоит кому-нибудь заговорить о смерти, я делаюсь сама не своя…
– Избавь меня от этого! – встрял Црни.
– Но без жизни ничего нет!
Поезд тронулся, от толчка толстый фриц, который разорялся о стандартизации, рухнул на пол. Двое других серых костюмов бросились поднимать его, но разгон поезда и их сбил с ног.
Я подскочил к окну, открыл его и свесился наружу:
– Дядя! Мой дядя!
Проводница спокойно подошла и тоже высунулась в окно. Ее волосы развевались у меня перед глазами.
– Прекрати трепать про своего дядю, негодник! Хочешь меня провести, я знаю!
– Дядя! Дядя! – не унимался я.
– Меня зовут Амра, я живу на улице Горуша. Шкорича знаешь?
– Шкорич… Шкорич…
– Правый крайний нападающий команды Игмана из Храсницы. Потом он играл у Желья в полузащите.
– Ну да, конечно! Я только его и знаю!
– Когда мне было пятнадцать, он увез меня во Францию. Он тогда подписал контракт в Метце.
Амра достала фотографию. На ней девушка была запечатлена в бикини, с изящно выставленной вперед левой ногой, возле каменной стены пляжа в Сплите.
– Все вы, мужчины, одинаковые!
– Как это… одинаковые?
– Поначалу мы были друзья-приятели, а потом он стал относиться ко мне как к прислуге. Я быстренько нашла себе француза, начальника лаборатории, где делают анализы. Богатого, но тоскливого до слез. Через два месяца, – прыснула она, повернувшись ко мне лицом, – я сделала ноги. Так как тебя звать?
– Момо Капор.
– Ты меня держишь за дуру необразованную?
– Где бы я поднабрался такого?
– Я пять лет назад прочла «Записки некой Аны».