Сто оттенков Веры
Шрифт:
Попробовала было вообще не доверять, чего уж проще: но последовавшее за этим понятие «проверять» огревало по сознанию полной своей неприемлемостью.
Сунулась в обратную сторону, наплевательскую: но ненадолго хватило равнодушия и собственной неоткровенности – в отношениях с теми, с кем спокойно можно было бы их и не поддерживать.
Упомянутое болотце быстро теряло суффикс, демонстрируя необратимую глубину топи. Она тем более была неприятна, что осознавалась полностью и просчитывалась влёт: от первого взгляда и до последнего
Возник как-то раз, случайно-виртуально, вполне достойный мальчик Костик. Из Москвы: «Съезжу, Аглаю с Никиткой увижу – всё польза, если что…»
На год младше Веры, светленький, вьющийся, печальноглазый, и «матовый», как она таких называла: с идеальной кожей неописуемого, ангельского оттенка.
Он так был смел и оригинален – в чате, а после в долгих (спасибо, WhatsApp!) разговорах, так порывист – в желании скорой-скорой (привет, «Сапсан»!) встречи, так расцвёл на Ленинградском вокзале, встречая её с цветами. Так взвивались его кудряшки, и очки, и улыбка, и сам он – весь одетый во всё тоже светлое. Так – всем голосом, и взглядом, и телом, и походкой – был рядом, вместе, вплотную, без условностей, без уловок, наконец-то.
«Так… так… так…», – как сказал «пулемётчик», которым он, собственно, и оказался.
Пулеметные очереди длинных разговоров в форме монолога.
Политика, политика, политика – бог ты мой!
Но – уловись же, милая, в эти сети: я умный, я редкий, я не-такой-как-все, а ты – у меня, здесь, со мной, значит – и ты-тоже-не-такая-как-все…
(Вера вздохнула, но теперь легко – ой, не так, как тогда вздыхала!)
…
– Су… суро… сур-р-рово! – он тяжело дышал. Узкая грудная клетка и плечики судорожно двигались, не справляясь с притоком загустевшего воздуха. Овальное родимое пятно с фасолину величиной – на левой стороне его шеи – ритмично пульсировало в такт дыханию, топорщась несколькими растущими из сморщенной коричневой поверхности волосками. Обеими совершенно мокрыми от пота ладонями он схватился за Верину безвольно повисшую правую руку и испустил финальное. Щёлкнул тумблер. Всё погасло.
Наконец, стали возвращаться какие-то внешние звуки и запахи: будто бы шаги и приглушенный смех, тонкий звон стекла, чьё-то покашливание, слабое дуновение аромата: кажется, кажется, Sole di Positano от Tom Ford. Дорожка лишилась освещения. Они были в боулинге. Их время закончилось…
– А ты знаешь, – Вера чуть-чуть подержала на языке паузу. – Ты знаешь, зачем человек живёт?
– За… зачем?.. – Тон заинтересованно-испуганного ребенка, даже глаза растопырил. И очки,
криво сползшие на щеку, поправил. И обветренные губы приоткрыл.
– Чтобы стать Достижимым.
– Господи… Кто это?! – изумился Костик.
– А это, видишь ли, тот, к кому всегда и практически напрямую может обратиться душа
каждого из ушедших.
– Куда, – тупо, – ушедших?
– Это – другой вопрос. Это – не ко мне, милый.
– Ну и?..
– Ну и вот, понимаешь теперь, насколько это важно: прожить
– А-а-а… – протянул тогда Костик задумчиво. – «Достижимым»… Надо же. Забавно. Сама придумала? – пощелкал пальцами, помолчал. – А ведь, пожалуй, это неплохая идея. Даже хорошая, классная. Это ж просто супер! А то… мы тут с Рыковым прямо измучились, особенно он: чуть не чокнулся, размышляя о бессмертии души. По ночам буквально с криком вскакивал, тормошил испуганную жену и кричал: «Я не могу поверить, что душа не бессмертна! Не могу!!!». Что бы тебе – вот тогда-то не подъехать и не прояснить этот простецкий вопрос?
– Хе-хе… Ишь, размечтался: катайся тут, успокаивай вас всех! – Вера подмигнула хитро. – И, кстати, об ушедших: уходить пора. И что-то мы с тобой… – Она оглянулась вокруг, – как-то тут так разволновались, даже орали, кажется!
– Да ну?! – ужаснулся он, проводя тылом ладони по своему еще не высохшему лбу, – да, вроде, точно, да…
– Вот тебе и «да»!
– Ну, а что ж ты думала, – он одернул пиджачок, снова поправил очки, забрал свой портфель. – Три часа провести тут, размахивая руками, разбегаясь и с припрыжкой кидая тяжеленные шары – практически впервые, да еще постоянно любоваться на то, как ты одним шаром – уж в который раз – валишь все кегли: это же сколько силы воли надо иметь, чтобы просто не за-ду-ш-ш-шить тебе немебля!..
– Эй-эй! – Вера отскочила от нешутейно протянутых к ее шее рук Костика. – Ты вообще-то учти, что игры эти наши невинные не столько жизнь собой утверждают, но и о смерти «мементо морят».
– Какая, нафиг, опять смерть?!
– А вот такая. Кегельбан-то произошел от варварский кельтской игры, в которой кеглями служили дети военнопленных. А откуда, ты думал, происходит их антропоморфная форма? Вот-вот. Вместо шаров же – головы их родителей употреблялись, которые удобно было держать, просовывая пальцы в глаза и провал, бывший носом, что мы наблюдаем и поныне!
Вот так они тогда, в Москве, веселились. И не только так. Пулеметные очереди воспоминаний. Фу ты, черт!
«А ты пойдешь со мной в…?»
«Зачем?»
«Ну, там будут очень важные для меня люди!»
«Не хочу!»
«Почему ты молчишь? Тебе не понравилось?»
«Не понравилось, да»
«Кхм… Вообще-то могла бы и промолчать!»
«Ты же сам спросил – почему?»
«Что – почему?»
«ВСЁ почему!»
Вмёртвую «расстрелянная», почти без ворсинок, его зубная щетка.
Пылища (только что гильзы не валяются под тахтой – пустые гильзы отстрелянных уловками девушек) в его квартире на Покровке.
Пулемётно-частое позванивание его беспрестанно отправляемого и трезвучие принимаемого «яблочного» общения.
Скользящие вовне, неприятно попрозрачневшие глаза и переставшие быть искренними улыбки.
Когда тронулся обратный, Москва-СПб, счастью Веры не было никаких пределов!
«Освобождение. Обновление. Вдохновение», – как-то так, у Лорки, что ли, было? Нет, у Луиса де Гонгоры. А, плевать.