Сто семидесятая
Шрифт:
– Иди. Второй приём пищи пропустишь, а в третий, выражу надежду, ты воздержишься от досужих разговоров. Ты ведь не хочешь меня расстраивать?
– осведомился ратенмарец ровным тоном.
Я чувствовала себя ни на что не годным болванчиком, исполняющим лишь одну единственную функцию.
– Прекрасно. Больше я тебя не задерживаю.
Не знаю, как я поднялась, как натянула вещи, едва заботясь, все ли молнии застёгнуты, как покинула каюту капитана и добралась до своей. Вещи полетели на
Струи-иглы оглушительно забарабанили по голове. Только сейчас я ощутила, как болят стянутые покрытые омерзительной коркой губы.
Я тихо и горько заплакала и когда вернулась в комнату, на кровать повалилась безжизненным трупом. Для того, чтобы забыться сном, не требовался приказ. От протяжного назойливого гула в ушах, заглушавшего все мысли разом, я провалилась в забытьё, успев уловить крохотный всполох глупой надежды, что когда я проснусь, всё это окажется кошмаром...
Очнувшись в растрёпанных чувствах, я села. Казалось, что сил на то, чтобы думать и шевелиться, не осталось совсем. Но назойливый писк комма не позволил предаваться бездействию - на экране светилось напоминание о третьем приёме пищи. И я, словно улитка, потянулась к панели, за которой висели платья.
Коридор, трансфер, обеденная, где на этот раз я нашла стол в самой глубине, не приглянувшийся больше никому. Затем снова трансфер, коридор и моя каюта.
До назначенного времени я была предоставлена сама себе. Этого времени было достаточно, чтобы снова упасть на кровать и глупо пялиться в никуда, всё глубже погружаясь в засасывающую апатию.
Снова оправдывать себя тем, что тело подчиняется собственным законам, отказываясь слушать разум, не позволили ни совесть, ни брезгливое отвращение к самой себе, усилившееся стократно. Я действительно жалкий червяк, дрожащий от страха, и самая обычная девка, способная получить удовольствие, позабыв обо всем на свете.
На восьмой лен я приложила руку к панели капитанской каюты, незамедлительно откликнувшейся на запрос.
В комнате с коричневым диваном меня ждали. Ран Дарий Альрон сидел откинувшись, с электронной панелью в руках, и что-то читал, изредка касаясь пальцами полупрозрачной поверхности. Заметив меня, он скосил взгляд в сторону, веля сесть, и продолжил просматривать плывущие перед глазами ряды цифр, когда я замерла рядом, уставившись в противоположный угол.
– Мне не нравится, как ты выглядишь, - недовольно заметил он. Я молчала.
– Я просмотрел твоё дело и знаю, что ты прожила большую часть жизни на свободе. Отсюда проблемы с повиновением и дисциплиной. Тебе сложно адаптироваться к новой жизни, но, тем не менее, тебя оставили в программе. Все две дюжины, Юна, тебе почти чудом удавалось скользить по лезвию бритвы.
Ратенмарец замолчал. Если он ожидал реакции, то не знаю, какой именно, я просто продолжая гипнотизировать пространство перед собой. На ран Альрона я больше не смотрела. И дело было не в том, что я справилась с самодисциплиной. Просто я не хотела его видеть. Никогда.
– О чём ты думаешь,
– Ты ненавидишь меня и всех ратенмарцев, уверен, что спорить ты со мной не станешь.
Сказать мне было нечего, ратенмарец был абсолютно прав.
– Но поскольку тебе всё же удалось протянуть эти две дюжины и, более того, ты ни разу не пыталась совершить необдуманных поступков...
Руки сжались сами собой, комкая материю платья. Да, я была слишком малодушной, чтобы поступить достойно и покончить со всем одним махом.
– ...могу смело предположить, что ты всё же хочешь жить достаточно сильно, чтобы отказаться от прошлого и смотреть в будущее.
От чужих слов стало не по себе.
– Однако твоя ненависть не даёт тебе перешагнуть через воспоминания и отказаться от того, чем ты когда-то дорожила.
Сейчас Ран Альрон вёл себя как типичный психокорректор за исключением того, что он говорил открыто, бросая правду в лицо и не пытаясь улыбаться.
– Но ты не делаешь ничего для того, чтобы спастись и раздавить свою ненависть. Ты просто упиваешься ею, как и собственным страданием, загоняя себя в угол всё глубже.
В каюте было очень тихо. Я была крошечной мёртвой букашкой, светлячком, проглоченным ратенмарским монстром, неспешно переваривающим моё полуживое тело в глубине своих бесконечных кишок.
– Но разве это имеет смысл, Юна? Зачем ты продолжаешь мучить себя? Не проще ли всё прекратить?
Вопрос резанул по сердцу. Ещё живому.
Ран Альрон сдвинулся, оказываясь ко мне вплотную. Он не делал попыток коснуться, довольствуясь тем, что мог пристально меня разглядывать. Его тёплое дыхание касалось щеки.
Я бы чувствовала отвращение и желание отпрянуть, но... но сейчас я думала только о его словах.
– И знаешь, Юна, - прошептал он тихо, - я знаю, почему ты никогда не пробовала покончить со своей жизнью.
Больше я не слышала собственного сердца. Должно быть, ужасная машина уже перемолола мои кости и жилы, сердце и мозг, оставляя только кожу, чувствовавшую чужое дыханье, глаза, видевшие светлую стену напротив, уши, способные слышать...
– Потому что умереть ты боишься гораздо больше, чем стать одной из нас. А это значит, мой милый светлячок, что ты давно сделала выбор. Ты сделала его, надев белое платье и следуя правилам. Твоё жалкое сопротивление - каприз девчонки. Ты прекрасно знаешь, что всё давно решено, но делаешь вид, будто это не так. Делаешь вид, что всё ещё борешься за свободу. Делаешь вид, будто ты всё ещё тейанка.
Следующее, что я видела, это изменившееся на миг лицо Альрона, его распахнутые в удивлении глаза. Мои руки сжимались на его шее, пока я наваливалась на ратенмарца всем весом, застав врасплох. Налетев ураганом, я не дала ему времени опомниться, оттолкнуть.