Сто тысяч миль
Шрифт:
— Сколько?
— Не знаю.
— Плохо! Потому что я тоже не знаю, сколько ещё смогу терпеть твои «не знаю». Хочешь проверить?
— Да они всё равно не выстоят против всех остальных! Ты что, боишься сделать последний шаг? Боишься всего двух…
— Не учи меня воевать! — угрожающе прерывает её Роан. — Не лезь туда, на что не хватает мозгов. Делай, что велят, и заткнись! Или я найду кого-то другого, кто не будет задавать так много вопросов. Поняла?
— Поняла, — сквозь зубы цедит Хеда.
По плохо сдерживаемой ярости в её голосе я понимаю, что эти угрозы своему
***
Из череды пустых и бессмысленных дней меня вырывает сообщение о новых пленниках. Хеда хочет показать им меня как свой трофей, торжество лжи над истиной, и если бы за мной не следили в её присутствии так пристально, я бы уже давно без колебаний перерезал ей глотку. Но мне не позволено иметь оружие. Мне не позволено хотеть чего-то. Мне не позволено думать.
Я вижу её. Она стоит на коленях перед троном Хеды вместе с остальными. Радость и отчаяние сплетаются внутри так, что я почти не дышу. Не думаю. Не существую. Кларк жива. Но она здесь. И в тот момент я уже не знаю, кому из нас двоих повезло меньше.
Ведь я лучше многих знаю, что именно всё это для неё значит.
От шока и непонимания в её взгляде мне почти физически больно. Она смотрит так, будто хочет, чтобы я умер. Чтобы заткнулся, захлебнулся, задохнулся, как самый мерзкий предатель. Я знаю, что говорю ужасные вещи, но так надо. Так надо, потому что потом я сам опускаюсь на колени перед Лексой и прошу её о единственной милости за всю мою преданность. Она соглашается, потому что я снова был убедителен. Я хорошо справляюсь. Я — молодец. Хороший, чёрт подери, мальчик.
И вместе с её появлением во мне появляется то, чего я больше никогда не ждал. Надежда.
***
Мы в безопасности, и я должен быть рад. Должен, но потом я вижу, как он на неё смотрит. И — что ещё хуже — вижу, как она смотрит на него. Так, как никогда не смотрит на меня. Все мечты кричат, рушась. Внезапная обида выворачивает наизнанку. Нечестно. Несправедливо. Это должен быть я.
Я должен быть рад, что мы плывём в логово «Второго Рассвета» в составе маленькой армии, но едва сдерживаю гнев и отчаяние. Мы всех спасём. Но когда она узнает от них правду, то для меня правда всё будет кончено. Навсегда. Навечно. Кларк поймёт, как поняла Джона. Простит, как простила «Ковчегу» наш смертный приговор. Но не посмотрит по-прежнему. Того, что она видела, и без того уже слишком много.
Я надеялся, что смогу заставить её увидеть меня. Заметить меня. Принять меня. Надеялся, что успею. Я, как всегда, ошибся.
В туманную ночь я понимаю, что тянуть уже некуда. Последний шанс всё рассказать. Раскаяться. Признаться. Потому что если она узнает всё не от меня, то точно никогда не простит. Решение даётся трудно. Тяжело. Больно. И долго. Я всё же иду на палубу с отчаянной надеждой найти её раньше, чем с этим справится гадкий землянин. Страх и предвкушение сжимают сердце так, словно оно сейчас разорвётся, когда я слышу голос. Её.
— …Мы же понимаем всё по-разному. Хотим разного. Я не готова к привычному для вас, вы — к привычному для меня. Это абсолютно понятно. Так и должно быть! Так в чём тогда смысл? Что
Мне стоит уйти, но я остаюсь. Трусливо прячусь в тумане, желая узнать то, что она никогда мне не расскажет. И, конечно, он уже там. Разумеется! Гадкий землянин стоит рядом с ней. Они меня не видят, затаившегося в тумане, в тени, залитые светом бортовых фонарей. Но я — вижу.
А потом едва не бросаюсь вперёд, когда он смеет коснуться её щеки. Но тут же будто примерзаю к шершавым доскам, когда она тут же делает шаг вперёд, дотрагивается пальцами до его ладони. Обнимает. Сама. Боги… Боги!
— Что здесь неправильного? — спрашивает землянин. И я хочу заорать: «Всё!»
Потому что не могу также обнять её в ответ. Потому что это должен быть я.
— То, что я не могу сдвинуться с места вопреки здравому смыслу, — отвечает она, повергая меня в ту же безысходную обречённость. — Не могу пошевелиться. Не выходит. Так не должно быть. А это повторяется. Снова и снова…
Снова. И снова. Боги… Ей нравится. Он правда ей нравится — я понимаю это так же ясно, как и то, что у меня в самом деле был шанс. Не у Бри. У меня. Действительно был, если бы я снова не опоздал. Дышать не получается. Взор застилает паутина трещин, которыми пошли все мои мечты. Не желаю больше слушать. Не хочу больше видеть. Ухожу, едва переставляя ноги. Они не шевелятся.
— Что с тобой? Призрака увидел? — с иронией осведомляется Мёрфи, когда я возвращаюсь в каюту.
— Кларк… и землянин. Они… ну… Ты… ты знал? — отрывисто проговариваю я, с трудом подбирая слова.
— Конечно. Почему, по-твоему, мы здесь? Точнее, благодаря кому, — усмехается он. — Молодец. Может же быть актрисой, когда хочет.
В ответ я молча смотрю в стену, только качая головой. Я знаю её слишком хорошо, чтобы точно сказать: это не игра. Не спектакль. Не чары. Так искренне, что даже больно. Так отчаянно, что честно. Так неподдельно, что страшно. Не для меня. Почему? Это должен быть я.
***
Корабль качает течением, и кажется, будто я лечу. Тело ничего не весит. Я испытываю какое-то извращённое чувство катарсиса при мысли, что сам помог исправить свою ошибку и сам расплатился за неё так, как того заслужил. Картинки несутся перед глазами с бешеной скоростью. Счастливые. Жуткие. Страшные. Смешные. Милые. Кошмарные. «Ковчег». Родители. Земля. Темница. Солнце. Непроглядный мрак.
Я иду с землянами, чтобы не пошла она. Ведь знаю, что Кларк не оставит их там одних. Не его. Не после того, что я видел вчера.
Я ещё не знаю, что всё это изначально было самоубийством.
Я палю из пистолета во все стороны в гуще битвы и надеюсь, что она простит мне всё, если я их спасу. Хочу верить, что поймёт, и пелена иллюзий спадёт с её глаз.
Я умираю. И в своём последнем желании хочу, чтобы она знала правду и понимала: злодей в нашей истории не я.
Я хочу, чтобы помнила, чего нас с ней лишила Земля. И он. Не я.