Сто тысяч миль
Шрифт:
Ко мне приходила Анья. Пыталась задавать вопросы про побег, химию, науки и термитную смесь. И ещё десятки других, которые я даже не слушала. Мне было не о чем с ней говорить. Я приходила к ней. Искренне просила о помощи, просила отпустить меня без интриг и хитроумных планов — она осталась глуха к моим просьбам. Теперь пришла моя очередь, я молчала, равнодушно пересчитывая трещины в штукатурке за её спиной. Когда глава Совета матерей поняла тщетность своих усилий, её сменил командир Густус. Он был воплощением мужественности: массивный силуэт, густая борода, шрам, рассекающий бровь и скулу, глубоко посаженные глаза. Грозный вид прибавлял ему лет, но при более подробном рассмотрении командир теперь казался младше Аньи лет на пять-семь. Подсознательно я почти боялась его, особенно когда в ответ на моё
— Моим командирам ничто не мешает вытворить с твоими людьми всё, что вздумается. И привести их сюда — не самое худшее из списка «что вздумается». В большинстве отрядов — те, кто без доли сомнения отрезал уши бандитам из пустошей. А глава Совета матерей уже не желает меня останавливать. Всё ещё хочешь играть в молчанку?
Я долго покрывалась холодным потом и не могла спать от этой перспективы. Но я жила у землян уже три недели, а они всё никак не могли на это созреть даже с учётом того, что явно меня в чём-то подозревали. Они не были идиотами: понимали, что технология бесполезна без знания, как ею пользоваться. А со знающими людьми ссориться подчас даже опаснее, чем с глупыми и агрессивными.
— Я буду разговаривать только с командиром Блейком.
— Какая тебе разница, с кем говорить?
— С ним забавно было общаться. В отличие от вас, он не только угрожал.
— Это исключено, — спокойно ответил Густус. — А мы все начинаем терять терпение. Чего ты хочешь, Кларк?
— Спасти своих людей. Разве это не очевидно? — В горле застыл ком. — А вы? Вы чего хотите?
— Твоей искренности. Чтобы ты ничего не утаивала, наконец, и рассказала всё, что знаешь. Всё, что есть.
— Но ведь моё молчание — это единственная причина, почему я ещё жива. Расскажу всё — и что потом?
Густус молчал, испытующе глядя на меня. Я осмелела:
— Мне не жалко делиться знаниями. Но я не знаю, зачем они вам нужны, командир. Зачем? Никто из вас даже не пытается ответить на вопрос, хотя я продолжаю его задавать. Учёные далёкого прошлого увлеклись дроблением атомов, ухватились за эту технологию, воплотили её в жизнь со всей страстью исследователей. И лишь только потом задались вопросом: а каково её будет применение? Потом, когда открытие уже было сделано и ничего уже не вернуть. Я не хочу быть Робертом Оппенгеймером. Знаете, что он писал про день испытаний первой ядерной бомбы? Вспомнил отрывок из древнего индуистского писания. Бог Вишну там сказал: «Теперь я стал Смертью, разрушителем миров». А потом вся команда проекта «Манхэттен» смотрела, как их детище стирает с земли города и уносит сотни тысяч жизней. Они и понятия не имели, что изобретённая ими технология вскоре обернёт в прах не только города, а всю человеческую цивилизацию. Возможно, какие-то открытия не должны быть сделаны. Возможно, каким-то знаниями стоит исчезнуть в веках навсегда. Ведь беда технологий в том, что они сильно всё упрощают. Вы наверняка убивали, командир. Животных, человека, кого угодно. Того, кто этого не заслужил. Вам нужно взять нож и перерезать глотку, ощутить, понести ответственность. А теперь представьте, что вы можете щёлкнуть пальцами, и не станет целого города. Не конкретного человека, а тысяч человек. Но они будут где-то там. Вы не увидите, как они горят, как их заваливает разломанными плитами зданий, как они корчатся в муках от смертельной дозы гамма-излучения. Что проще? Минус один собственными руками или тысячи, которых будет даже не видно? С которыми за вас легко разберётся технология? Я читала, что когда-то предлагалась любопытная модель. По её правилам перед началом войны верховный главнокомандующий должен был бы своими руками вырезать коды запуска ядерных ракет из живого солдата. Убить его и понять, как это, перед тем, как уничтожить тысячи. Я не считаю это приемлемым решением ни в одном из вариантов. Но, возможно, это могло бы всё спасти.
Густус молча смотрел на меня, слегка склонив голову. Но я всё сказала и теперь только тяжело сглотнула. В горле запершило.
— Тебе не кажется, что ты слишком много на себя берёшь? — наконец, произнёс он, и его бас почти заставил меня вздрогнуть. — Тебе ли быть той, кто решает, кому что положено знать, а кому нет? Почему ты себя возомнила единственной,
— У меня есть своё видение будущего. И в нём я не хочу видеть повторения истории наших предков. Я хочу быть уверена, что передаю эти инструменты тем, кто станет мечтать о чём-то более великом, чем власть и могущество. Тем, для кого власть — это только лишь ещё один инструмент. Я не понимаю вас, Густус. И Анью не понимаю. Не могу понять, к чему вы стремитесь, чего хотите, о чём мечтаете. Рассказывать мне об этом вы не спешите, и я вас не осуждаю. Но и не доверяю вам. А потому тоже не хочу ничего рассказывать. Это моё право.
— А Блейку, стало быть, доверяешь? — его брови приподнялись в удивлении.
— Вы сами сказали, он всего лишь исполняет приказы. И я знаю, что он слишком предан вам, чтобы использовать полученные знания против вас или утаивать их, — здесь я немного слукавила, но ещё сильнее усугублять недоверие командира к Беллами значило отрезать последнюю возможность дождаться его и, наконец, воплотить в жизнь наши общие планы. — Я не рассказывала ему ничего важного. Вообще. Потому что не доверяю и ему. Никому не доверяю.
Командир кивнул сам себе, не выказывая ни единой эмоции.
— Но пленному горцу ты доверилась почти сразу. И какие великие цели им движут?
— С чего вы все решили, что я ему доверилась? — не поняла я. — Он не просил у меня никаких тайн и знаний. Он наоборот предложил мне информацию, сам мне доверился. Наши цели временно совпали, мы оба хотели покинуть это место, и это всё.
— Чего он хотел взамен?
— Это больше не имеет значения. Ведь я никогда уже отсюда не выйду, потому что вы — удивительно! — тоже мне не доверяете. Это тупик.
— Вирус-убийца — это творение горных крыс? — сощурился Густус, внимательно наблюдая за моей реакцией.
А я запнулась. Что?
Логическая цепочка начала выстраиваться в голове сама собой. У горцев абсолютно точно была возможность — Аарон сам говорил об их учёных и лабораториях. Был и мотив. Убрать обозлившихся на них землян и прийти уже в отстроенные деревни, на засеянные поля, на готовые производства. И это складывалось вместе только при условии, что Аарон мне солгал. При условии, что у них уже было лекарство с самого начала, и они хотели на поверхность столь же страстно, сколь земляне хотели в бункер. Но зачем бы ему лгать?
— Я не знаю, — ответила я. — И вы. Уверены, что хотите знать? Мира между вами может не быть никогда.
— А нам и не нужен мир с предателями. Предатели однажды — предатели всегда. Я всего лишь хочу знать, против кого сражаюсь и как далеко они могут зайти. И ты. Как далеко можешь зайти ты.
— Я не знаю, — повторила я. — Как вы там сказали? Я всего лишь желающая выжить девочка, которая берёт на себя слишком много.
Тем вечером я долго смотрела на ночное небо сквозь решётку на окне. Глупо мечтала увидеть «Ковчег» и хоть на секунду вернуться туда хотя бы мысленно. Обнять маму. Болтать с Уэллсом вместо того, чтобы снова и снова тосковать по нему так отчаянно, сидя в одиночестве среди чужаков. Вместо того, чтобы вспоминать, как его не стало, и давиться своей печалью.
Пару раз я зацепилась взглядом за вентиляцию, через которую недавно долгими ночами говорила с Аароном. Он дал мне силы, показав выход из положения. Дал надежду. Даже если горцы сами решили убить землян, меня это не касалось. Мне нужно было их лекарство. Всем нам. Протокол предписывал спасать экспедицию любой ценой. А я здесь не настолько давно, чтобы о нём позабыть. Тем более от землян толку особо не было. Один только вред, пока я теряла бесценное время впустую.
На комоде лежала та самая брошь. Камушки в серединке изящного серебряного цветка поблёскивали оттенками лазурного в приглушённом свете лампы, и зрелище завораживало. Командир всё мне испортил, но я почему-то не могла просто на него злиться. Всё было сложнее. Намного. Потому что я его понимала. Он просто делал свою работу — и делал её лучше, чем я справлялась со своей. В этом не было ничьей вины, кроме моей. Не стоило недооценивать его ум и хитрость. Стоило прислушиваться к каждому слову вдвое внимательнее. Догадаться, что он сотрудничал с Аньей не просто так, а ради благополучия своей семьи.