Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

БЕЗДУМИЕ

Не думай ни о чем, мой друг, Чтоб не воскрес в душе испуг. Вся жизнь – нелепый лабиринт, И нужен творческий абсинт, А не сомнительная нить Нам Ариадны, чтобы жить. Пусти меж камней корешки И верь в свои лишь лепестки. Качайся по ветру, молись И в бездну синюю свались, Когда засохнет стебелек, Как однодневный мотылек. Будь синим в синих волн игре, Будь как свеча на алтаре!

НЕВИННОСТЬ

Величайшие

песни не спеты Ни одним из поэтов земли, Те, что белым виссоном одеты, Как мечты голубой корабли. Величайшие песни у Бога Спят в лазурью покрытой груди: Потерялась давно к ним дорога, Вся поэзия еще впереди. Нам нужна б голубиная кротость И младенцев невинных зрачки, Нам нужны бы таинственный Лотос И газели смиренной прыжки. Мы ослепшие все в лабиринте, Близорукие в мраке кроты, Мы в лазурной читать Септагинте Разучились давно уж мечты.

УСТАЛОСТЬ

Я спать хочу, но сном последним, Что ни на есть последним сном, По райским не снуя передним, Под Божьим не стоя окном. Я спать хочу без превращений, Без сказочных метаморфоз. Не нужно никаких прощений, Не нужно лилий мне и роз. Всё будет возрождаться снова Космогоническое зло, И из поблекнувшего слова Цветное в куполе стекло. Но мне не нужно воскресенья: Я слишком от всего прозрел, Меня не тешит уж творенье, Мой воск до капли догорел.

НА ВЕТРУ

Ветер воет, ветви гнутся, Словно колос под косой. Облака на юг несутся, Дождик падает косой. Я один лишь не несуся Мысленно уж никуда, Крыльев я своих страшуся Многие уже года. Всюду то же небо, тучи, Та же радуга цветов, Меж колеблющихся сучьев Мне театр везде готов. Я актеров сам в отрепья Наряжаю, как царей, Древние везде черепья, Волны сказочных морей. Всюду так же ветер воет, Всюду те же облака, И трагедия, как в Трое, Век за веком, те ж века. Ветер мне тереблет гриву, Поседевшую давно, Я держу в руках оливу, И вокруг темным­темно. Гнутся за окном платаны, Приседают, как маркизы, Пляшут облака­гитаны, Я гляжу на них сквозь ризы.

СМЕРТЬ

Смерть – несомненное начало Еще сложнейшей жизни нашей. И не пугает змея жало Меня, склоненного над чашей. Окончится неразбериха Лишь жизненная хоть на миг, Доскачет по полу шутиха, Исчезнет пирамида книг. А дух уйдет освобожденный В природы синее ничто, Уйдет в Хаос вокруг бездонный. И Случай будет с ним в лото Играть, ища метаморфозы, Достойной для него теперь: То венчик ароматной розы, То в джунгле затаенный зверь, То облак с красными краями, То в шали жемчужной волна, То каменный в лесу Гаутами, То в преисподней Сатана. Не дай мне, Боже, только снова Висеть на кедровом кресте Для созидания из слова Венца тернового мечте!

ИКОНА

Как за ризою чеканной Византийская икона, Маскою гляжу я странной, Терниев на мне корона. Я сухой и иератичный, Пара глаз, как уголь, черных, Ко всему я безразличный, Палачам идей покорный. Никаких уж мне

историй Прошлого совсем не надо: Облачных фантасмагорий Лишь на дне кромешном ада Не могу забыть да неба. Остальное всё – задворки, Где голодные амебы Извиваются у норки. Остальное – ужас яви Неудачного творенья: То не хвост заката павий, Не искусство сновидений. Я же – творческий художник, Почитатель чистой формы: Мне дороже подорожник И армад небесных кормы. Я изменчивый, как тучи, Оборотень я былинный, Выросший на горной круче Цветик голубой, вершинный.

МЕДУЗА

Мы происходим от медузы, Зыбящейся в зияньи волн, И это мне внушают Музы, Когда качают утлый челн. И я приемлю этих предков Охотнее, чем обезьян, Ловящих блох среди объедков Или ревущих меж лиан. Мне море всех лесов дороже, Всех человеческих трибу: Оно на божество похоже В хрустально­голубом гробу. Его серебряные формы, Его подводные цветы, Как кораблей лилейных кормы, Рождают странные мечты. И нет обидного с медузой Вести мне древнее родство, Она – сестра словесной Музы, Она – почти что ничего. А ничего – символ высокий Бессмысленного бытия, И, как цветочек одинокий, Над бездною качаюсь я.

ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ

Когда уставшее от яви тело Не будет знать юдольного предела, Не будет моего больного я, Что растворится в центре бытия, – Я буду жить в полдневной синеве, В порхающем спирально мотыльке. Я буду в туче, тающей на солнце, И в жестком дроке, сыплющем червонцы, В монистах звезд на лоне ночи, В туманностей безбрежных средоточьи, И в паутине солнечных лучей, И в звезд мерцаньи, радостно ничей. Что было до меня, то будет вечно, И эта третья жизнь бесконечна. Всю жизнь, когда я праздно созерцал, Я эту вечность духа предвкушал. Вот и теперь слова текут оттуда, Из вечности лазоревого чуда, И вновь уходят чрез туман туда, Как яркая сквозь облака звезда. И всё мгновенное в основе вечно: Проходит только то, что человечно, И я кончаю свой тревожный век, Как будто я уже не человек.

НИЧЕЙ

Треугольник ока Божья. Из него снопы лучей. Смерть у моего изножья, Хоть давно уж я ничей. Ни архангел павший Божий, Ни исподний гражданин, Сам лишь на себя похожий, И пигмей, и исполин. Сферы в небе паутиной Тонкой связаны лучей, Пахнет духом, пахнет тиной, Всё мерцает от свечей. Для себя я в средоточьи, В треугольнике, как Бог, Хоть в душе темнее ночи И не видно уж дорог. Я качаюсь в паутине, Словно золотой паук, Но деталь я лишь в картине, А не созидатель мук.

ПОСТРИГ

Я слышу пенье, вижу свечи... Священный наступает миг. Печальный шепот. Чьи­то речи. Великий начался постриг. Но я ведь лишь смиренный инок, Проживший жизнь в монастыре. Меня, как полевых былинок, Не постригут, как при царе. Меня без всякого обряда Потащат на автомобиль Для пополненья мертвых ряда И клубами поднимут пыль.