Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гейнцельман Анатолий Соломонович

КОРЯВОЕ ДЕРЕВЦО

Веточки покрылись изумрудом. Самый жалкий кустик как король... И ищу я, пораженный чудом, В этот рай таинственный пароль. Я согбенный лишь седой ребенок, Выросший меж книжных пирамид, Утомленный от идейных гонок И бессчетных тесных хризалид. Как хотелось бы пустить мне корни Где­нибудь меж трубок белены, И корявый ствол из щели горной В изумрудах царственной весны! Как бы я любил свои листочки Клейкие, прозрачные, как воск, Как бы я влюблялся в ветерочки, И какой имел бы славный лоск. Я не думал бы совсем о смерти, Даже если б снежный видел пух, И исчез бы в синей водоверти, Как бессмертный, лучезарный дух.

ОТХОДНАЯ

Я умираю, это очевидно: Лениво движется по жилам кровь, Как в изморозь внезапную ехидна, И сердце на заре не бьется вновь С восторгом тихим при восходе солнца, И не ищу я окрыленных слов. И хочется мне запахнуть оконце, Чтоб отдохнуть, как червячок в коконе, И опуститься на могилы донце. А дух, уставший в горестном загоне, Стремится отделиться от темницы При отходящих колокольном звоне, И продолжать, как солнечная птица, Свой путь в безбрежности неискрылимой, Огнем неопалимая орлица. И Бог, досель еще нигде незримый, Быть может, выйдет скоро мне навстречу И братья с Ним, меньшие серафимы. Я зря себя уж целый век калечу, И ни к чему наверно не приду, Хотя Отцу не раз противоречу. И я устал в неправедном суду Сидеть судьей иль жалким подсудимым, И подобает в голубом пруду Опальному исчезнуть серафиму.

ЧАСЫ

Песок в часах давно истек, Он весь в гробу моем сосновом. Душа, мятущийся поток, Живет одним лишь пряным словом, Хотя и в нем какой же прок! Ведь под земли меня покровом Ждет тот же непонятный рок, Как и под солнечным альковом. Помимо строгого сонета, Нет никакого назначенья У поседевшего поэта, И на песка исчезновенье Глядит он с горечью аскета, Шепча бесплодные моленья.

БЕС

У каждого свой Ангел есть Хранитель, Но и презренный есть домашний бес, И не проходит уж вблизи Спаситель, Чтобы изгнать его в исподний лес. А он страшней, чем древний Искуситель, Ни власти не сулит он, ни чудес: Он каждодневный в черепе наш житель И баламутит образы небес. Он сердце нам сжимает, как тисками, И вызывает нестерпимый страх, Он с тайн срывает дерзкими руками Завесы все: святыни без рубах, Мечты как проститутки меж гробами, Свобода – палисад кровавых плах.

СТУК

Кто это в дверь стучится ночью, Когда я к Божью средоточью Лечу, больное бросив тело? Кому ко мне какое дело? Не Смерть ли то стучит клюкой, Нежданно появясь за мной? Иль это Оленька­голубка Пришла спросить, готова ль шлюпка? Иль это к классовому року Вести явились лежебоку? Иль веточкой стучит сирени Весна, войдя неслышно в сени? Ах, не будите полуночью, Когда я к Божью средоточью Лечу на радужных крылах, Преодолев исподний страх!

ОБМОРОК

Вдали по склону древний городок. Вблизи журчащий в травах ручеек. Храм Весты виден, древний римский мост, Меж кипарисов пасмурных погост. Налево деревцо почти нагое, Задумчиво стоящее в покое. Посередине под воздушной аркой, Подрезанная ножницами Парки Святая в обмороке Катерина, Сиенского народа героиня, В доминиканском снежном облаченьи, Упавшая от сладости молений. И две монашки, белые как снег, Поддерживают павшую от нег. А на руках святой горят стигматы, Христовых ран святые отпечатки. И сам Он белоснежный, как Жених, Из туч читает подвенечный стих. И умиление нисходит в душу, И перед смертью я уже не трушу: Она последний творческий экстаз, Надежда на виденье Божьих глаз. Смерть – обморок, смерть – перевоплощенье Бесцельного

юдольного мгновенья, Смерть – капельки ничтожнейшей слиянье С морской необозримости сияньем, Смерть – очищающая всё стихия, Смерть – нескончаемая литания.

НОЧНОЙ КОШМАР

Когда начнешь средь полуночи Во мраке подводить итог, Вдруг широко раскроешь очи, Увидя, что остался Бог, Один лишь Бог в столпотвореньи Непостижимом на земле, И всё развенчано творенье, В кромешном потонувши зле. Лишь Бог остался во вселенной В венце неугасимых звезд, В лазурной мантии нетленной, И слезы льет Он на погост, Где атомические бомбы Испепелили злую тварь. Чудовищные гекатомбы Небесный созерцает Царь, Да я, Его исподний голос, Разбивший грустную псалтырь. И не один спорынный колос Не украшает больше мир. Меж черным пеплом слезы Божьи Лежат как палевый жемчуг, На рыбий глаз они похожи, Удушья в них немой испуг.

ОДУШЕВЛЕННОСТЬ

Нет ничего бездушного в природе: Последний камень под забором жив, Последний пень гнилой на огороде Под серебром причудливых олив. И сам в гробу еще живым я буду От тысячи немых метаморфоз. Лишь присмотрися к творческому чуду, К корням расцветших надо мною роз. То цветик выглянет из чернозема, Какой­нибудь кровавый маков цвет, То скарабей из костяного дома Поднимется на полуденный свет. То бархатная бабочка взовьется На выросший на холмике цветок, И многое еще со дна колодца Усилит жизни пламенный поток. И меж смолистых веток кипариса Мой дух бесплотный будет шелестеть, И в каждой ягодке я барбариса Как щечки буду детские гореть. И камень мне свою расскажет повесть, Как он с руки Создателя стекал, Как с алтаря будил людскую совесть, Как колыхался меж морских зеркал. Какая б ни была в душе усталость, Не стану проклинать я этот мир, Где погостил я самую лишь малость, Где призван был на Аполлона пир.

СПЛИН

Нет у меня отчизны, нет народа, Не немец я, не русский, не Волошин, И безграничная во мне свобода, И безграничностью своей я скошен. Пылинка я космического света, Проникшая на миг в исподний мрак, Создателя шальная эстафета, Забившийся в подводной щели рак. С улыбкой я гляжу на ухищренья Понять или исправить Божий мир, И чтобы жить, пишу стихотворенья, Касаясь струн неотзвучавших лир. Исколесил я мысленно всю вечность, И нового нигде мне не найти, И если бы не жизни быстротечность, Пришлось бы в пропасть броситься с пути. Но пройден путь, и кубок выпит желчи, Окончился юдольной жизни сплин, И в лучик световой под хохот волчий Непризнанный вернется Божий Сын.

S. GIMIGNANO

Тринадцать башен сине­серых, Как исполинские персты, Как полуночные химеры, Подъемлются в страну мечты, В лазурь мистического неба, Где ореолом облака Вокруг ликующего Феба Кружатся, как овец стада. И тени синие от башен Как стрелки солнечных часов, Но времени полет не страшен Под мерный звук колоколов. На упраздненном бастионе Средь пышных виноградных лоз Стоим мы в сладостной истоме От голубых метаморфоз. Природа вся в лазурь одета, Безбрежен океан холмов, И столько голубого света Разлито, что уж нет домов, Нет гнезд людских средь синих пиний, Нет ни сегодня, ни вчера: Всё лишь гармония из линий, Всё живописная игра. И мозг и сердце – все лазурно, Всё в дымке синей, словно даль, Осталась золотая зурна, Туманно­томная печаль. Как цепкий плющ сплетясь руками, Мы утопаем в синеве, Мгновенья кажутся веками, Вся вечность будто в голове. И мы счастливее Нарцисса, Глядящего, смеясь, в ручей: Вселенная для нас кулиса, Ни слов не нужно, ни речей.