Столичный доктор. Том VII

ВЖУУХ, БАХ! Вечернее небо над моим швейцарским поместьем расцвело яркими огнями фейерверка. Взрывы серебра, золота и пурпурных звёзд осветили горные пики и озеро, простирающееся внизу.

Ахи гостей доносились отовсюду — из великолепного сада, который впрочем, уже начал опадать, из просторного бального зала, где оркестр только что играл вальсы Штрауса. Вилла князя Баталова хотя и была местом для уединения, на этот раз превратилась в эпицентр светского праздника.

Я стоял на балконе второго этажа, наблюдая, как очередной залп

освещает задумчивую морду льва, украшающего один из каменных фонтанов в саду. Было что-то символическое в этой сцене — спустя шесть лет, как я приехал в Швейцарию, мое лицо было таким же напряженным и застывшим, словно маска. Да и поза очень походила на ту, которую принял «царь зверей» — готовность к прыжку.

Внизу раздались шаги, и почти тут же начался негромкий разговор. Привычка к осторожности и врожденное любопытство заставили меня подойти ближе к парапету и прислушаться.

Два швейцарца, врачи моей клиники, не знали, что их разговор подслушивают. Один из них, Жак — обычный терапевт — с детской непосредственностью жаловался коллеге-рентгенологу:

— Ну, скажи мне, в честь чего этот праздник? Это не день рождения князя, не именины… Я бы понял, если бы он хотел отпраздновать какую-нибудь крупную сделку, но про это тоже ничего не было слышно.

Другой, Эмиль, сдержанно рассмеялся:

— Ты хочешь понять князя? Удачи, друг мой. Этот человек — загадка даже для тех, кто с ним давно работает. Человек-мотор, человек-оркестр. Князь может делать десяток дел одновременно и во всем добиваться успеха.

— Но он не праздновал даже вручение премии Нобеля в прошлом году! Только небольшой фуршет для коллег в клинике. А сейчас вдруг такое… Может быть это способ отвлечь внимание? Но от чего?

— Хм. А может, он просто хочет показать, что в состоянии себе это позволить? Собрать сюда весь свет Базеля, Женевы и Цюриха? Приехали даже итальянцы с немцами! Представляешь, я только что жал руку самому Роберту Коху…

— Я тоже. Но все это очень странно.

— Не важно, в любом случае, праздник вышел на славу.

— С этим трудно спорить. Пойдем в зал, опять начинаются танцы. Хочу пригласить Шарлотту на тур вальса…

Я остался один, в тишине. Фейерверк закончился, сад погрузился в полутьму.

Что же я так пышно отмечал? Свое третье рождение. Первое случилось, как у всех обычных людей — в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, когда меня произвели на свет в московском роддоме. Слегка недоношенным, но по утверждению моей матери, неспокойным и крикливым. Второй день рождения выдался необычным. В 2021-м году я умирал от тяжелой болезни. Уже написал завещание, отложил деньги на похороны. Но случилось чудо. Я внезапно оказался в прошлом. Не сказать, чтобы здоровым, но точно живым. И молодым!

Наконец, третье рождение произошло шесть лет назад в деревне Симплон-Дорф. Во время путешествия по перевалу, у меня случился острый аппендицит. Вспомню — вздрогну.

Да, операцию я закончил, хотя Васе пришлось меня в себя приводить, когда я потерял сознание от боли. Шов на брюшину минут десять еще накладывал, под молитвы афророссиянина. На самом деле он мне здорово

помог, без него у меня не хватило бы сил даже организовать всё.

После всего, когда повязку сверху на швы клеолом приклеил, попросил глоток коньяку. Да, это против врачебных рекомендаций, но вот такой я недисциплинированный пациент. А потом мне на ноги улегся котейка. Наконец-то я его увидел — простой дворовой швейцарской породы, худого рыжего оборванца, всего в шрамах. А пришел помочь мне. Запретил Васе трогать гостя — пусть отдыхает. Коты — это мои «талисманы». Да и хуже, чем есть, не сделает.

А потом я всё же уколол морфий, в надежде поспать. И у меня получилось. На несколько часов забылся.

Дорогу пробили ближе к полудню, с итальянской стороны. Я уже совсем бодрячком себя чувствовал: температура тридцать семь с половиной, давление сто десять на семьдесят, пульс не частит. Из раны отделяемое серозное, скудное. Живем!

Попутчики наши молча потеснились, выделив болезному всё заднее сиденье, где я и лежал как король, на подушке и укрытый одеялом.

В дороге разговорился с соседями. Удивленные тем, что я с собой сотворил, они только восхищенно хмыкали и чесали затылки. Узнал о дальнейшем маршруте. Оказалось, что часа через три должны прибыть в Домодоссолу, конечный пункт путешествия. Герр Дитрих, старший в компании, сразу расставил точки над «i»:

— Дрянь место, конечно. Только склады и оптовая торговля. Доктор там есть, но вам, герр фюрст, я бы не советовал к нему обращаться. Сколько туда езжу, больше двадцати лет, а трезвым его ни разу не видел. И в кабинете у него грязно, как в забегаловке для бродяг. Уж лучше я дам племянника, вот, знакомьтесь, Матиас, — он хлопнул по плечу своего спутника, — он вас посадит на поезд до Милана, два часа ехать. А там разберетесь.

Как бы меня в вагоне не растрясло… В своих швах я был уверен не на сто процентов.

— Благодарю. Сам бы я…

— Только время теряли. Нет, ну скажите, а? Разрезал себе брюхо, отчикал лишнее, а потом зашил! Рассказать кому, герр фюрст, не поверят ведь! Про такое в газеты надо. Обязательно!

— Когда меня будут расспрашивать журналисты, я непременно вспомню наше путешествие и вас.

Герр Дитрих довольно погладил усы. Реклама торговле не помеха, очень даже наоборот.

Домодоссола не запомнилась примерно ничем — меня перенесли в повозку и отвезли на вокзал. До поезда оставалось чуть больше часа, и я продолжал блаженствовать уже на деревянной лавке, но с той же подушкой под головой. Матиас притащил откуда-то еду, и они с Васей принялись закусывать после дороги.

— Поеду с вами в Милан, — вдруг сказал наш провожатый. — Отвезу вас там в больницу, да погуляю немного.

— А дядя?

Племянник засмеялся:

— Так я у него не в рабстве. Сегодня все равно для меня работы не будет, а утром вернусь. Поворчит и успокоится. А то его послушать, так в молодости ни одна девица без его внимания не обошлась, а мне что, нельзя? К тому же по-итальянски ни вы, ни ваш слуга и слова не знаете, помогу.

Я достал купюру в сто франков, подал парню. Отказываться он не стал.