Столкновение с бабочкой
Шрифт:
– Что теперь? – спросил Эриксон у Сашки.
– Можете идти спать, гражданин капитан.
– Я вам больше не капитан.
Николай Адольфович положил перед Белышевым бинокль и револьвер.
Вышел на палубу. Шел мелкий осенний дождик. В луче судовых прожекторов его штрихи выглядели как царапины на кинопленке.
Кто-то на набережной запел «По Дону гуляет казак молодой…». Эриксона трясло. Он пошел в свою каюту и не раздеваясь, а лишь скинув башмаки рухнул на застеленную койку.
Интересно, все ли люди, оказавшиеся в эпицентре Истории, не понимают, что на самом деле происходит? По-видимому, все. Есть ли у Истории Мастер? Лев Толстой сказал
Над головою что-то жахнуло. Задремавший Эриксон вздрогнул и открыл глаза. Ему показалось, что это гром. Русской осенью подобное очень может быть… Столкнулись две массы воздуха, холодная и горячая, – и на2 тебе, почти летняя гроза, ничего необычного…
В дверь каюты постучали.
– Войдите!..
Николай Адольфович сел на кровати. Перед ним стоял бледный Винтер.
– Разрешите доложить, господин капитан… Белышев приказал зарядить боевой снаряд и выстрелить в Зимний дворец.
– Попали? – равнодушно спросил Эриксон, чувствуя, что очень устал.
– Нет, – ответил артиллерист, – я подменил боевой снаряд на холостой. Им и стреляли.
– Зря, – сказал капитан и, видя замешательство офицера, объяснил: – Шутка.
– Но мы можем выстрелить и боевым, – предложил Винтер. – Надо?
– Не надо. Можете идти. Вы сделали что могли.
– Честь имею.
Винтер откланялся и, выйдя в коридор, подумал, что дни капитана сочтены. Он стал похож на мягкую подушку, а подушками дерутся только дети, и от них не страшно.
Утром того же дня Николай Адольфович Эриксон ушел с «Авроры» к себе домой. Его никто не арестовывал и не задерживал. В городе работали кафе и рестораны, все было как обычно. День выдался солнечным, почти теплым. Больше о капитане никто ничего не слышал, во всяком случае в России.
В газетах написали, что ночью произошел военный путч и даже с какого-то крейсера выстрелили снарядом по Зимнему дворцу, но не попали. По-видимому, лидеры большевиков хотели кого-то испугать. Этой же ночью толпа вооруженных хулиганов ворвалась на территорию дворца, но никого там не застала. Ни министров-капиталистов, ни государя императора. Только картины и дорогие вазы, в одну из которых тут же нагадили.
Зато в погребах Зимнего стояли дорогие вина, в ос-новном французского производства. Здесь находился государственный запас спиртного, созданный еще во времена сухого закона и объявления войны с Германией.
Горячий праздник продолжался несколько часов. Кто-то принес гармошку и граммофон. Солдатки «женского батальона» пили вместе с восставшими и отдавали свое тело свободной любви. Это была ночь радости – сродни коммунизму, который был не за горами.
Но кончилось тем, чем обычно оканчивается любая радость.
Около полудня во дворец въехал грузовик с вооруженными рабочими. Пьяных участников ночного дебоша расстреляли тут же, в погребах, где остались те,
«Аврору» же постигла совсем странная судьба. На исходе десятых годов ее тайно распилили и затопили в водах Финского залива как крейсер, не годный к современной войне. Однако, спохватившись, что распилу подверглась сама История, создали копию, перепутав в последней количество труб.
На ней, на копии, до конца ХХ века парадно служили молодые матросы, пока кто-то не догадался сделать на борту дорогой ресторан.
Ресторан оказался плохим, как почти все питерские рестораны. Но крейсер был в этом не виноват. Сама История начала спотыкаться, чахнуть и зевать и наконец, свалившись у забора, крепко заснула.
Ее никто не мог разбудить.
4
Той же дождливой ночью в стенах Таврического дворца происходил Второй съезд Советов.
– Владимир Ильич, Зимний взят, – сказал Лев Давидович Ленину, который готовился к выступлению и просматривал тезисы своего доклада.
– Зачем? – спросил Ильич.
– На всякий случай, – сказал Троцкий. – Теперь мы можем разговаривать с царем с позиции силы.
– А раньше как говорили?
– С помощью блефа.
– Но это ведь военный путч!..
– Безусловно, – подтвердил блестящий Лев.
Теперь именно он стоял во главе Петросовета, вытеснив оттуда Чхеидзе и тех, кто слишком много думал и сомневался вслух.
– Путчистов расстрелять и судить.
– Понял, – сказал Лев Давидович, отметив про себя мудрость Старика. Он ни в чем не хотел быть замешанным, и его чистоплюйство, особенно в факте суда после приговора, представлялось восхитительным. Мне бы так, – с завистью подумал Троцкий. – Сначала расстреливать, а потом судить. А то живешь в своем еврейско-цыганском счастье… Обидно как-то!..
Сам же Ильич не был особенно доволен новым обстоятельством в шахматной партии, которую он согласился играть. Он теперь носил фамилию рабочего Иванова и жил на всякий случай по поддельному паспорту.
Разговаривать с царем с позиции силы… а о чем с ним, собственно, разговаривать? О том, что русский пролетариат не способен руководить государством переходного типа? Что он ленивый, отсталый и неразумный? Что нужен другой пролетариат, чтобы руководить этим пролетариатом? И почему хулиганы полезли именно в Зимний, а не на Гороховую, 64? На Гороховой они бы решили главную проблему… топориком по голове того, кто им попался бы по дороге. А мы их потом – под революционный трибунал, и концы в воду!..
Бежать, – подумал Ильич. Давнишний страх воскрес в нем с прежней силой.
Социалистическая революция, о необходимости которой долго говорили большевики, совершилась.
5
Через несколько дней на Гороховую, 64 вместе с курьером пришел толстый запечатанный пакет. Граф Фредерикс, психическое состояние которого ухудшалось с каждой минутой, отказался его открывать, подозревая, что внутри пакета заложена бомба. Обратный адрес не оставлял возможности сомневаться в какой-нибудь пакости, грозящей обитателям Гороховой: «Таврический дворец. СНК». Что такое СНК? И еще расположенный в одном из центров государственной смуты, во дворце, который еще не опомнился от провалов Керенского и Ко?