Стороны света
Шрифт:
Прибежала кассирша, зло хлопнула дверью.
– Ну, что? – спрашивает.
– Детей до шестнадцати не пускаем.
Очередь, в которой девять десятых составляли именно дети до шестнадцати, недовольно зароптала.
– То-то! – удовлетворенно буркнул мужик и победоносно двинул к выходу.
Я психанул и рванул к двери, чуть не сбив его с ног.
– Эй, совсем охамели! – гаркнул вражий голос мне в спину.
Не отреагировав, выскочил на улицу и быстрым шагом пошел за клуб. В груди бушевал дикий гнев, и борец за нравственность был уже мысленно мною трижды пристрелен. «Интересно,
Немного запыхавшись, догнал Караваев.
– Ну, ты рванул! – воскликнул он. – А что, там действительно бабу голую показывают?
– Показывают, – вздохнул я.
– Надо просочиться. А что показывают?
– Да индианка голая плавает в озере под водой, и не видно ничего, только задница мелькает! Потом под водой же Макену целует, все в дымке, даже сисек не показала.
– Тьфу ты! – обескураженно вздохнул Сашка. – И из-за этого такой облом!?
– Вот именно. Вырезали бы этот фрагмент и дело с концом!
– Сколько там время уже?
– Без пяти. Скоро начнется.
В этот момент из-за угла вывернул Юрка и призывно замахал рукой.
– Идите сюда, быстрее!
Мы не заставили себя долго ждать и подбежали к нему.
– Там вышел начальник клуба, они посовещались и решили пускать всех, кроме дошколят и младшеклассников.
– Интересно, почему же снизошли? – на бегу интересовался я.
Внутри все ликовало.
– Без нас кассового сбора никакого, –высказал Юрка точку зрения, а потом поправился. – Это я так думаю, может, и какая другая причина.
В кинозал ворвались, когда уже начал гаснуть свет. Пока шли титры, Валерий Ободзинский исполнял песню, от ее слов и тембра голоса певца мурашки пробегали по спине:
Птицы не люди, и не понять им, что нас вдаль влечет.
Только стервятник, старый гриф стервятник,
Знает в мире, что по чем.
Видел стервятник много раз, как легко находит гибель нас,
Находит каждого в свой час.
Вновь, вновь, золото манит нас,
Вновь, вновь, золото как всегда обманет нас.
А на экране безумной красоты пейзажи: красные зубцы гор, пиками уходящие в голубое бескрайнее небо, каньоны, пески саванны и гриф, парящий над всем этим великолепием.
– Будто на Марсе снимали, – громко шепнул Сашка.
Выходили из клуба счастливые, обсуждая понравившиеся моменты. Эпизод, когда индианка Хеш-Ке плавала голышом в озере, практически отсутствовал.
– Быстро сработали, – усмехнулся Юрка. – Если бы не сыр-бор, поднятый этим придурком, никто бы ни о чем и не догадался.
– Скорее всего, все уже давно вырезано, – разочарованно сказал Санек, индейский шаман в наших играх. Видимо, ему все-таки очень хотелось посмотреть эротический фрагмент. Пусть ничего не видно, но ведь по силуэтам угадывается много, а воображение у него было богатое.
–—Кстати, а Макена чем-то на тебя похож, – сказал Мишка.
– Чем же? – удивился я. – Если только бровями немного, и то навряд ли.
Фильм в военном городке шел дня три, и за это время большинство жителей успело
– Привет, Макена!
– Вы это серьезно?
– Ну да. Тебя уже многие так называют.
Так я стал Макеной. Только не как в оригинале, через удвоенные «к» и «н» – «Маккенна», а просто – «Макена». Даже и подумать не мог, что прозвище это закрепится надолго и всерьез, как родовое имя. И у отца родного будет изредка проскальзывать в обращении к собственному сыну или в разговоре о нем «Макена». В роль мне входить не пришлось, потому что я в ней уже как бы присутствовал. Только не в образе американского шерифа ирландского происхождения, а индейского воина нашего с пацанами племени шеванезов. Как потом выяснилось – на долгие годы, а, может, и на всю жизнь.
Татьяна Васильева
КОЛЛЕКЦИОНЕР
Металлический звон полотна едва ли перекрывает доносящуюся из динамиков музыку.
Бум-бум-бум. Задвижка замка вгрызается в паз подобно голодному дворовому псу, нашедшему на помойке кость. Она натужно скребет зубами при каждом ударе в дверь. Ей это не впервой. Третий раз за прошедшую неделю.
Чирк-чирк-чирк. Борис срывает со спички серную шляпку, добывает огонь. Зажигает сигарету, затягивается и откидывается на протертую собутыльниками спинку дивана. Закидывает ногу на ногу. Воздух приятно касается его разгоряченной после душа кожи.
Какой кайф!
Изо рта Бориса бабочкой вылетает голубой дым, движется вверх, касается потолка и растекается по нему, оставляя еле заметный пыльцовый след.
Борис вспоминает, как собирал бабочек в детстве.
***
Первую Борис увидел в шесть лет. В деревне у бабушки, когда он, сбежав из душной, пропахшей потом и сивухой избы, валялся в высокой луговой траве и глядел на небо. Сначала бабочка ненавязчиво скользнула перед ним. Затем снова мелькнула несколько раз, демонстрируя свою красоту, будто та была чем-то исключительным. В конце концов, она низко опустилась, игриво коснулась Борисовой кожи.
Он поймал ее ловко, почти играючи. Будто бы она сама этого хотела. Сжал ее между ладоней, но небрежно, как все мальчишки его возраста. Будто это не бабочка была, а назойливый комар. И удивился, когда ее хрупкое тельце лопнуло как мыльный пузырь, оставляя на коже липкий след.
Вторую он заприметил там же на лугу. Но в этот раз он подготовился: взял с собой потрепанный временем голубой сачок деда. Борис подкрался к ней исподтишка, как обезумевший от голода хищник, и ловко, в одно движение погрузил изящное тело в сеть. Теперь, даже если она и хотела выбраться, у нее ничего не выходило. Борис долго наблюдал за ее беспорядочными, полными отчаяния движениями, наслаждался, пока не решил поделиться своим уловом еще с кем-то. Торжествующей походкой он вернулся в избу, распахнул дверь и замахал добычей перед переполненной делами бабушки. Та в ответ лишь накрыла его безразличным взглядом и отвернулась. С ее пожухлой полоски губ сорвалось лишь привычное: «Брысь, не до тебя сейчас».