Стоунхендж
Шрифт:
— А женщина?
— Женщин везде приносят в жертву.
— У нас не приносят!
— Ну да, — сказал Олег саркастически, — не видывал я ваши обряды!
— То были не наши...
Кочевники наконец поняли, что рыцаря простым натиском не взять, разом отхлынули. Вовремя: сэр Томас уже поднимал меч, как ребенок наковальню. Все же он надменно огляделся, зычно провозгласил:
— Ну, кто супротив воина Христова?
Олег с досадой придержал стрелу на тетиве. Если свои победы приписываешь Христу, то пусть он и помогает.
Кочевники разом
Всадники торопливо отдавали распоряжения, и к рыцарю начали подкрадываться с разных сторон с баграми на длинных рукоятях. Женщина у столба уже освободилась, но бежать не решалась, везде половцы, пряталась за столб. Томас отсалютовал ей мечом, едва подняв его на уровень седла.
Пропадет дурак, подумал Олег с досадой. Он спустил тетиву, молниеносно наложил другую стрелу и теперь слышал только непрестанный скрип дерева, из которого делал лук, и звонкое вжиканье своих стрел. Только у знатных кочевников были панцири из кожи с нашитыми конскими копытами, но с седел одинаково падали, сраженные насмерть, и самые знатные, и самые бедные.
Томас довольно скалил зубы. Тетива не успевала вернуться, как ее подхватывали сильные пальцы калики, и новые стрелы молниеносно находили цель. И били с такой силой, что будь на месте половца даже рыцарь в полном воинском доспехе...
Томас зябко передернул плечами. Не зря церковь налагает запрет на это дьявольское оружие. Слишком оно смертоносное. Надо бы при случае как-то обойти запрет и научиться. Хоть и не рыцарское это дело, простонародное, но в умелых руках наносит урону больше, чем целый рыцарский отряд. А стоит намного дешевле.
Глава 4
На площади перед церковью остались убитые. Уцелевшие попятились в переулки, постреливали оттуда. На площади лежало бревно, бродили кони с опустевшими седлами, а из-за столба на помосте опасливо выглядывала женщина.
Томас помахал ей дланью в железной рукавице.
— Леди, сброд разогнан. Я бы почел за великое счастье проводить вас к вашему замку, но не могу оставить сэра калику. Он бывает так рассеян, так рассеян... Со святыми отшельниками это часто бывает. Вчера, к примеру, он съел мой обед, стоило отвернуться... А потом и мою рукавицу.
Олег не улыбнулся, зеленые глаза были холодными и неподвижными, как у большой ящерицы. За церковью суетились, вытаскивали повозку на огромных колесах, сделанных из сбитых вместе досок. На повозке высился огромный
сундук, укрытый мехами и пестрыми одеялами.
— Откупаться будут, — предположил Томас победно.
— Держи карман шире! Дадут, догонят и еще дадут!
Степняки торопливо стащили шкуры и одеяла. Сундук оказался клеткой из толстых железных прутьев. В углу лежала куча тряпья, но когда в нее ткнули тупым концом копья,
Степняки поспешно накрывали головы полами халатов, а всадники напялили мохнатые шапки по самые уши.
— Что это они? — удивился Томас.
— Сам впервые вижу...
— Слава Богу, — перекрестился Томас. — Я уж боялся, что ты все на свете видел и везде побывал.
— Завидно?
— Убивать таких пора.
Мужик в клетке оглядел всех злыми глазами, зевнул и снова опустился на грязную подстилку. Всадник закричал тонким сорванным голосом. Один из половцев подобрал брошенное копье, подбежал и ткнул мужика уже острием. Тот рыкнул, бросился на прутья. Клетка затряслась, запах вонючего пота стал мощнее. Половец указал на Томаса и Олега, что-то прокричал.
— Никак, драться выйдет? — забеспокоился Томас. — Сэр калика, теперь драться тебе. Я не снесу позора, чтобы супротив меня мужика выставили!
— Ты ж только что перебил дюжину!
— То в общем бою, а это поединок!
Половцы снова разбежались, а пленник внезапно сунул четыре пальца в рот, оказавшийся широким, как у жабы, засвистел мощно и страшно. У Томаса и Олега заломило в ушах. Свист нарастал, в нем появились переливы, словно огромный соловей со скалу размером старался перекричать соседа. Или увидел вкусного червяка, толстого и длинного, как уж. Конь под Томасом прядал ушами, пятился. Томас удерживал железной рукой, но у самого сердце замерло, а вместо жаркой крови словно кто налил холодной ртути.
Конь под Олегом пятился тоже, пока не уперся в стену. Но мощная ладонь свиста давила еще, бедное животное задрожало, колени начали подгибаться. Олег с трудом удерживал лук, а стрела на тетиве плясала, острый конец смотрел то в землю, то в небо,
Поднялись пыль, пепел, закружились. Половцы попадали, головы укрыли халатами, всадники скрылись за церковью. Затрещала крыша на ближайшем тереме, конец обломился, его унесло, будто могучим ветром. Деревянные дощечки черепицы, гонта, посыпались, как орехи, рассыпались без стука: все заглушал пронзительный свист.
— Что делать? — заорал Томас, покраснев от натуги. — У меня скоро доспех рассыплется, как из сухой глины!
Олег прокричал в ответ, с трудом перекрывая свист:
— Боишься?
— Это же мужик! Я покрою себя позором!
— Это чудовище!
— Чудовищный простолюдин тоже простолюдин.
Богатырь свистел не умолкая. Олег все ждал, когда он умолкнет на миг, чтобы набрать воздуха.
— Когда же умолкнет хоть на миг! — закричал Томас тревожно. — Должен же воздух набрать! Воздух набираешь ртом, а выпускаешь... выпускаешь сзади. А у него все наоборот!