Стойкий запах лосьона
Шрифт:
– О, какой гость!
– Погосов поднялся.
– Давно не виделись! Жаль, угостить нечем, даже спирта нет - дефицит.
– Зато я могу угостить хорошим коньячком, Баграт Гургенович, - сказал Туровский, усаживаясь на стул.
– Бутылочка "Ахтамара" сохранилась. Поедем? Я на колесах.
– Не выйдет, Олег Константинович. У меня через час семинар.
– Это вам на сезон, - Туровский протянул ему пропуск на бассейн. Форму надо блюсти, полнеете.
– Некогда следить за формой. Содержание бы сохранить. Но за пропуск спасибо. Может
– Все те же.
– Сейчас не могу, срочная хоздоговорная тема, сулит большие деньги институту.
– Когда же, Баграт Гургенович?
– А вам срочно?
– Да.
– У вас всегда срочно. Так нельзя, нервные клетки сгорают, доктор. Надо жить спокойней.
– Не получается... Так когда же?
– спросил Туровский.
– Посмотрим по обстоятельствам. Постараюсь...
Они заканчивали разговор, когда вошла Ирина Костюкович.
– Знакомьтесь, Олег Константинович, - сказал Погосов.
– Это Ирина Григорьевна Костюкович, еще один наш завлаб и мой антагонист. Ира, а это доктор Туровский.
– Погос, я же тебя учила, сперва представляют женщине мужчину, а ты всегда делаешь наоборот.
– Вы не родственница Марка Костюковича?
– спросил Туровский.
– Родная сестра.
– Очень приятно. Мы с Марком учились вместе в институте, кончали в один год, правда, в разных группах.
– Туровский внимательно посмотрел на нее и быстро отметил в уме: "Она говорит Погосову "ты", хотя на вид ей лет тридцать пять, а Погосову пятьдесят четыре".
– Я не вовремя? Ты занят, Погос?
– спросила Ирина.
– Мы уже вроде закончили, - Погосов взглянул на Туровского.
– Да-да, - закивал тот и, попрощавшись, пошел к двери...
– Лечишься у него, что ли? От чего, Погос? От лени или болтовни? засмеялась Костюкович.
– Он спортивный врач, принес мне пропуск в бассейн. Говорит, форму соблюдать надо. Может, тогда полюбишь?
– В наших отношениях, Погос, помеха не только это, - она ткнула пальцем в его большой живот.
– Но я неисправим, Ира: несерьезный, болтун, не умею хранить тайны, меня от них распирает. Принимай, какой есть. Я ведь все-таки талантлив.
– Я еще не так стара, Погос. У меня еще есть право выбора... Ладно, хватит трепотни, одолжи с полфлакона эфира. Моя Настя заперла шкаф и куда-то ушла с ключами.
– Налей, сколько надо, вон из того коричневого бутыля.
Она открыла бутыль, запахло эфиром.
На таможню они приехали в конце перерыва. Ягныша на месте не было, пошел обедать в рабочую столовую аэропорта. Туровский прохаживался у входа в таможню, подстерегал Ягныша, не желая торчать в коридоре на глазах у сотрудников. Сева, купив в киоске пачку газет, читал в машине.
Ягныш появился минут через пятнадцать. Был он в форменной одежде, отчего выглядел неподкупным и недоступным. Туровский в детстве испытывал робость перед людьми в любой форме - милицейской, железнодорожной, даже перед теми, кто был
– Давай на скамеечке в скверике посидим, - сказал Ягныш.
– Ну что, Федор Романович?
– спросил Туровский, когда уселись.
– В перечне их нет, это ты знаешь. Значит надо ждать экспертизу.
– А если экспертиза наложит запрет?
– Тогда будем думать... Ты меня здесь застал случайно. Я уже две недели как откомандирован до конца месяца в другое место, пока коллега из отпуска вернется... Слушай, Олег, как насчет того, что я просил? До осени дачу надо закончить, остались отделочные работы.
– Можешь приехать взять... Но и ты пойми, у нас горит.
– Да, понимаю я. Никогда ж не подводил, но в этот раз количество больно уж заметное...
9
Покойный Зимин жил с матерью в двухкомнатной квартире. Поднимаясь по лестнице, Туровский, Гущин и Алтунин, каждый думал свою думу, хотя все сходились к одному: как предстать им, здоровым, сильным, живым, перед убитой горем женщиной, потерявшей единственного сына, как пойдет разговор с нею.
Кнопку звонка нажал Туровский. Дверь открыли не сразу, сперва тихий голос:
– Кто?
– Это мы, Мария Даниловна, доктор Туровский и Виктор Петрович.
Дверь открылась. В проеме стояла мать Зимина, им показалось, что она стала тоньше, сморщенное личико, собранные со лба седые редкие волосы были завязаны сзади в небольшой узел. И странными казались для этого изможденного лица висевшие на мочках золотые сережки с небольшими рубинчиками. Туровский вспомнил: Юра Зимин покупал их для матери в Лейпциге, когда были на тренировочных сборах в позапрошлом году зимой...
– Проходите, - сказала она, отступая от двери.
Вошли. И сейчас вдруг по-особому бросились в глаза в этом как бы опустевшем жилье знакомые, не раз виденные фотографии, висевшие на стене, и личные кубки Зимина, стоявшие на серванте. Вот снимок, где Зимин во весь рост, в плавках стоит на краю бассейна, воздев руки, смеется, в левой зажата шапочка, только сдернутая с головы, а вот он на групповом снимке со всей командой, в центре - Гущин, Туровский, Сева Алтунин...
Они сели по сторонам стола, покрытого голубой в белую клеточку моющейся скатертью. Это тоже привезено из какой-то заграницы. "Откуда же?" - зачем-то вспоминал Алтунин, но вспомнить не мог.
– Коль уж зашли, соберу чего-нибудь, - негромко сказала Зимина.
Пить в жару не хотелось, но с другой стороны, просто так вот сунуть ей конверт с деньгами и уйти - можно и обидеть, а это уже ни к чему. Туровский и Гущин переглянулись.
– По маленькой можно, - решил Гущин.
Зимина проворно принесла из кухни тарелки, приборы, поставила банку "Завтрака туриста", кабачковую икру, нарезала вареной колбасы, на тарелках - помидоры, огурцы, пристроила хлебницу, а в центр водрузила бутылочку "Пшеничной".