Стойкий запах лосьона
Шрифт:
– Нет.
– Вот видите. Они скажут: "А почему же вы ревизию не сделали, может, у вас пол-архива унесли". Или: "А если это просто кто-то жестоко пошутил, чтобы заставить кого-то поволноваться? Или кто-то кому-то решил напакостить, отомстить за что-то". Вариантов, которые измыслит милиция, чтоб отмахнуться от вас, немало. Тем более, что материальной корысти тут не вижу, пропал же не контейнер с импортной обувью... Вот так, Марк.
– Пожалуй, вы правы.
– Какая тут правота!
– Просто ситуацию знаю... Женился?
– Не женился, Ефим Захарович, некогда - отшутился Костюкович, поднимаясь.
– И как бы я женился, чтоб вы на свадьбе не были?!
– Ну-ну... Заходите,
– Спасибо...
Сестра из ресторана вернулась около одиннадцати. Была навеселе, говорливая, шумная.
– Много выпила?
– спросил Костюкович.
– Не помню... Свари-ка мне кофе, - сошвырнув с ног босоножки, она села на пол.
Он принес ей кофе.
– Ну, сестрица Аленушка, исповедуйся.
– Как, видишь, ночевать приехала домой, переспать никто не предложил. А в общем ехать не стоило. Какая-то очень уж пестрая компания: спортивный доктор Туровский; некий Федор Романович Ягныш - таможенник, единственный, кто был с женой, туповатый малый; тренер Виктор Петрович, то ли Губин, то ли Гущин, не помню, но то, что жлоб, помню; затем какой-то Севочка со смазливой девкой-молчуньей, весь модный, как из каталога "Неккерман" выпрыгнул, тебя знает, работал у вас, привет тебе передавал...
– Ирина протянула Костюковичу чашку: - Принеси мне еще кофе.
– Спать не будешь, - он взял чашку.
– Еще как буду!
Когда он вернулся с кофе, она продолжала:
– Погос, разумеется, был тамадой... Шут чертов... Отменное питание, и напиться было чем. Но - скукотища! Черт меня понес туда! Заплатили они уйму денег! Платил почему-то один Туровский, за всех. Я, конечно, и не шевельнулась: я ведь приглашенная дама! Но деньги ему, я видела, сунул этот Севочка... Все это не по мне. Какие-то полунамеками разговоры, шепотки, то общие, то мужики уединялись парами, как педики. Я разозлилась на Погоса, он тоже уходил шептаться. Я спросила: "Что у тебя, Погос, может быть общего с этими интеллектуалами?" Пьяненький Погос ответил: "Ты знаешь, что разъединяет людей? Деньги! А что объединяет? Как эти деньги сделать!.." Пошел он со своими остротами!.. Я хочу спать, Марк...
– она встала на корточки, затем выпрямилась и усталой походкой поплелась в свою комнату...
"Что это она так на них обозлилась?
– подумал Костюкович.
– Зря. Теперь люди сбиваются в компании по совершенно непонятным признакам и интересам... Жизнь такая. Сева Алтунин и Погосов, шустрый пройдоха и ученый муж... С чего это Алтунин так разбогател?" И Костюкович вспомнил: после того, как Алтунин уволился из больницы, выяснилось, что он плут: набрал у врачей из разных отделений в долг около семи тысяч рублей. Однако месяцев через восемь вдруг объявился, вошел в ординаторскую как ни в чем ни бывало, такой же веселый, общительный, весь элегантно-импортный, с роскошной спортивной сумкой. "Долги пришел погашать, - сказал Алтунин и вытащил из сумки толстую пачку сторублевок и такую же пачку купонов.
– Кто в какой валюте хочет?" - "Ты что, в Техасе нефтебизнесом ворочаешь?" спросил тогда Костюкович, глядя на разодетого Севу и вспоминая его прежний полунищенский вид и постоянно голодные глаза, как жадно он ел больничные харчи, которые подсовывали ему сердобольные девочки из раздаточной. Жил Сева Алтунин с теткой-пенсионеркой. Родители его погибли в авиакатастрофе, когда он был в десятом классе... "Где же ты теперь, Сева, наличность печатаешь?" - спросил кто-то из врачей.
– "На олимпийской спортбазе, коротко ответил он.
– Ладно, пойду в травматологию, я там тоже задолжал", - подмигнул и вышел... И опять исчез, и больше о нем уже не вспоминали. "Теперь он объявился в компании моей сестры, - мысленно усмехнулся Костюкович.
– Знала
В среду, едва Костюкович вошел в ординаторскую и натянул халат, позвонила секретарша главврача. Трубку снял коллега:
– Слушаю. Да... Сейчас... Марк, тебя, - позвал он Костюковича, протягивая трубку.
– Доктор Костюкович, Дмитрий Данилович просит вас срочно зайти, сказала секретарша.
– Хорошо, сейчас поднимусь.
"Вот оно!" - сказал он себе, идя по коридору к лифту, помня: главный не вызывал, чтоб сказать "спасибо за службу" или вручить премию, за ним такого не водилось. Все знали его грубость, бестактность, подозрительность. Высокий, тощий, он ходил по больнице в длинном хирургическом халате, тщательно накрахмаленном и отутюженном и в такой же снежно-белой шапочке, как бы подчеркивая этим свою причастность к лечебному процессу, что порождало среди врачей-клиницистов насмешки, ибо все знали, что никакой он не клиницист, что начинал на санэпидемстанции, просто судьба, а может чья-то рука возносила его на административные должности и что хамство его не только от невоспитанности, но и от комплекса неполноценности.
– Разрешите, Дмитрий Данилович?
– Костюкович приоткрыл дверь в кабинет.
– Входите. Вам давно пора было прийти, доктор Костюкович, - главный никого не называл по имени и отчеству, а только "доктор такой-то".
– На вас в облздрав поступила жалоба, ее переслали мне разобраться с вами и принять меры.
– От кого и в связи с чем?
– спросил Костюкович.
– Вы можете сесть... От матери умершего больного Зимина.
– Зимина?!
– удивился Костюкович.
– На что же она жалуется?
– Халатность, невнимание, а главное - ошибка в диагнозе, что привело к смерти ее сына.
– Это чушь, Дмитрий Данилович! Во-первых, когда он поступил, дежурный нейрохирург, рентгенолог и я смотрели на томографе. Там был классический геморрагический инсульт.
– В спешке вы могли что-то самое главное упустить, диагностировать инсульт, лечить от инсульта, а на самом деле...
"Боже, неужто он такой болван?! Или прикидывается?" - с тоской подумал Костюкович и сказал:
– Можно взять историю болезни Зимина из архива.
– Она уже у меня. Я познакомился. Да, вы лечили его от инсульта. А если диагноз изначально был ошибочен?
– Допустим, - сдерживаясь, сказал Костюкович.
– Но есть же и высший судия - патологоанатом, вскрытие-то подтвердило мой диагноз.
– А вы представьте мне протокол вскрытия и листок гистологических исследований.
"Значит уже знает, что все исчезло, - понял Костюкович.
– Кто же это ему настучал?"
– Я знаю, что произошло, - сказал главный.
– По этому поводу у меня уже был разговор с начмедом. Я читал объяснение доктора Коваля. Жаль, что Каширгова уехала на курсы, сейчас она была бы здесь очень нужна.
– Она вернется и подтвердит все, - произнес Костюкович.
– Это будут только слова. А мне нужны документы, чтобы держать ответ в облздраве... Кстати, какие у вас отношения с доктором Каширговой?
– Нормальные деловые отношения, - удивился Костюкович, не понимая, куда гнет главный.
– А я располагаю другими сведениями... Вот и мать Зимина пишет... Нате, читайте, - он протянул страничку машинописного текста.
Костюкович стал читать. Те же слова: "халатность", "невнимательность", "преступная ошибка в диагнозе", а дальше шло: "Я уверена, что в справке после вскрытия - ложь, протокол вскрытия сфальсифицирован патологоанатомом Каширговой, и сделано это потому, что она спасала своего любовника, доктора Костюковича..." Он на мгновение прикрыл глаза, почувствовал, как терпнет кожа на лице, наконец сказал: