Стойкий запах лосьона
Шрифт:
– Но это еще не конец. Исчезли блоки и стекла некропсии Зимина.
– Что же делать?
– растерянно спросил Костюкович.
– Надо доложить начмеду, - жестко сказал Коваль.
– У кого ключи от архива?
– спросила начмед, выслушав сообщение патологоанатома.
– У меня и у старшей лаборантки, - ответил он.
– Как она объясняет это?
– Сама в растерянности. Клянется, что посторонних не было.
– Она давно работает у вас?
– Третий год.
– Протокол вскрытия мог попасть случайно на другой стеллаж,
– Будем называть вещи своими именами, - сказала начмед.
– Это не исчезновение, а хищение. И вор знал, что брать. Да брал так, чтоб, как говорят, с концами.
– Будем заявлять в милицию?
– спросил Коваль.
– Едва ли милиция станет этим заниматься, - махнула рукой начмед. Да и нам ни к чему реклама на весь город.
– Это явно кто-то из своих, осведомленных, что, как и где лежит. Но ради чего?
– Костюкович повернулся к Ковалю.
– А может, пропал материал не только Зимина?
– Проверить это немыслимо: в архиве хранятся блоки, стекла, протоколы за несколько лет сотен умерших во всех отделениях больниц города, плюс биопсийные блоки и стекла тысяч больных из этих же больниц.
– Тем более нечего нам бежать в милицию, - сказала начмед.
– Они спросят: "Что у вас пропало, кроме этого?" А мы не знаем и узнать практически не можем. Они и разведут руками: "Помилуйте, господа! Сначала сделайте у себя ревизию". Для них же ваш архив и подсобка гастронома одно и то же... Но докладную вам придется написать.
– На имя главного?
– Нет, на мое. И, пожалуйста, никому ни слова. Вор не должен знать, что мы хватились. Может, он попадется на чем-нибудь другом...
12
К полудню в воскресенье влажная духота облепила город, низкие иссиня-черные тучи слились в одну, заволокшую небо, и, словно не выдержав собственного веса, она сбросила на город ливневую воду, сравнявшую тротуары и дороги сплошной рекой. Длилось это два часа. Туча поредела, в ней появились голубые промоины, а часам к пяти небо очистилось вовсе, засияло солнце; над травой газонов, над деревьями, от стен вымокших зданий поднимался теплый пар.
Костюкович, начавший было красить на балконе белой краской облупившуюся кухонную табуретку, на время дождя вынужден был прервать это занятие и, лежа на диване, наблюдал, как сестра в халате бегала из своей комнаты в ванную и обратно, снимала на ходу бигуди с волос, потом, видимо, красила ногти - он почувствовал запах ацетона.
– Ты чего суетишься?
– спросил Костюкович, когда увидел, что она понесла на кухню утюг и переброшенную через руку белую блузку.
– В гости собралась, что ли?
– Я приглашена в загородный ресторан!
– В ливень!
– А меня в хорошую погоду не приглашают, - засмеялась Ирина.
– В хорошую погоду зовут двадцатилетних.
– И кто же тебя повезет в ресторан?
– Погос. Не строй удивленные глаза. А почему бы мне не пойти? Там еще какие-то его приятели будут. Вдруг найду жениха.
– Но ты же Погосова всерьез, кажется, не принимаешь?
– Как жениха - нет. Но с ним не скучно. У него способность обрастать невероятным количеством разнообразных людей.
– И куда же вы едете?
– Не знаю. Погос пригласил. Вернее, какие-то друзья пригласили его. И он явится с дамой, то есть со мной...
В очередной раз она ушла в свою комнату, и вскоре появилась оттуда преображенная: волосы красиво уложены; в тон блузке - светло-серые брюки из плащевой ткани, белые босоножки, на лице в меру косметики.
– Ну как, братец Иванушка?
– спросила.
– Да ты у меня красавица, сестрица Аленушка. Только брюки эти уже вышли из моды.
– А вот это меня не волнует. Если кому-нибудь понравлюсь, все равно с меня их снимут!.. Пока!
– и она, бросив за спину белую сумочку на длинном ремешке, выпорхнула...
Красить табуретку ему перехотелось, тем более, что виднелись темные лысины, покрывать надо еще раз, а первый слой не просох. Он вымыл кисть, убрал банку с краской в кладовку и взялся за газеты. Но чтение не шло, что-то отвлекало, какое-то беспокойство временами напоминало о себе. И он понял: кража в архиве отделения патологической анатомии! Если бы он просто услышал об этом среди прочих больничных слухов, сплетен, новостей, как любой другой врач, он бы, может, и удивился, но через час уже забыл бы, задерганный своими хлопотами. Но в данном случае определенным образом он был причастен к этой истории. "Может быть, посоветоваться с Левиным?" вдруг осенило.
Взяв ключи и захлопнув дверь, Костюкович поднялся этажом выше, позвонил, открыл ему сын Левина - Виталик.
– Привет, сосед. Заходи.
– Отец дома?
– спросил Костюкович.
– Да. Ты к нему?
– Да, - они прошли в комнату.
– Папа, к тебе гость!
– крикнул Виталик.
Из кухни вышел Левин. В домашнем одеянии - застиранной безрукавочке, спортивных брюках с пузырями на коленях и в суконных обтершихся тапочках он показался сейчас Костюковичу очень постаревшим: щеки запали, залысины стали выше, всегда худое лицо его выглядело от этого еще более осунувшимся, глаза были грустными. От Виталика Костюкович знал, что еще в прошлом году Левины под нажимом невестки решили было уезжать в Израиль, но потом раздумали. Как объяснил Виталик: "Работы там нет, а хуже всего с жильем. Да и отец не очень хотел..."
– Садись, Марк. Я тебя слушаю, - сказал Левин-старший.
– Хочу с вами посоветоваться, Ефим Захарович. У нас в больнице произошла неприятность. Хищение из архива, - и он подробно рассказал, что произошло.
– Стоит ли нам обращаться в милицию?
– Обратиться-то вы можете, но, боюсь, прибавите себе хлопот. У милиции в нынешней ситуации этот пустяк просто вызовет раздражение, они с делами по убийствам и грабежами не управляются, а тут еще вы их станете дергать... Вы уверены, что похитили только этот протокол и только эти блоки?