Страдание и его роль в культуре
Шрифт:
Символом христианства считается также кровь, поскольку ее пролил Христос для искупления человеческих грехов. В силу этого красный цвет стал общим символом мучеников за веру. Между тем кровь является символом жизни. Интересно, что красный цвет был излюбленным цветом коммунистов, символизируя не только их агрессивность и готовность принять страдания, но и память о тех мучениках, которые пролили кровь за коммунистические идеи. Этот их культ, как и в христианстве, почитался особо.
Адресатом культа страдания в христианстве (как и в коммунизме) была толпа, точнее, человек толпы, имманентно и насквозь пропитанный незнанием и покорностью, но не осознающий этого, как старушка, подбросившая хворост в костер, на котором сжигали Яна Гуса. Таких старушек в любом тоталитарном обществе,
Понятно, что претерпеть страдания не мог Бог-Творец. Мучеником мог стать только человек, хотя бы и Божественного происхождения. То, что Он страдал и погиб на кресте, придает Его подвигу и всему тому, что Он проповедовал, большую эмоциональную силу и положительную убедительность. Муки Спасителя неизбежно вызывали еще и сострадание, и чувство вины, чем также притягивали к Нему. Поэтому молитвы наполнялись названными интимными чувствами, но при этом в обращениях к Христу была еще мольба о том, чтобы больше не страдать, не повторять Его судьбу. Таким образом Христос еще более превратился в абсолютный центр уверенности и преданности, ведь и Он страдал и в мучениях ушел из жизни.
В восприятии большинства людей христианских стран крест никогда не был символом жизни, хотя именно им он и должен был бы быть, поскольку путем трения двух палок добывался огонь. Крест стал символом страданий не потому, что был орудием казни в Римской империи, а потому, что на нем распяли Христа.
Давно и справедливо отмечено, что идея коммунизма сходна с идеей христианского спасения, более того, первая позаимствована из второй. К этому следует добавить, что коммунизм взял у христианства не только идею спасения, но и идею страдания. Оба учения ориентированы на страдание, одно — ради спасения души, второе — ради построения светлого будущего. Такое совпадение не случайно: одним из символов христианства выступает кровь, но она же символизирует коммунизм, поэтому в нем так популярен красный цвет. Марксизм, на мой взгляд, как и христианство, постоянно стремится познать зло, его глубины и истоки, порождающие страдания. Ответы на свои вопросы марксизм находит в истории человечества, поведении отдельных социальных групп и их конфликтах, что во многом близко результатам поисков христианства. Поэтому они оба страдают катастрофизмами (в христианстве это особенно ярко запечатлел Апокалипсис), что совершенно чуждо господствующим настроениям современной культуры и поэтому определило гибель марксизма и существенное ослабление христианства.
Слабость марксистского апокалипсиса выражается в том, что он, с одной стороны, утопает в немыслимых и нелепых фантазиях, а с другой — прибегает к невероятной жестокости для претворения их в жизнь.
Когда человек принимал аскезу, страдая от нее или нет, он тем самым бессознательно признавал, что мир, все его радости, все его институты имеют для него чрезвычайно важное значение. В этом он резко отличался от простого смертного, который «просто» пользовался всеми благами тварного существования, обычно не задумываясь о том, каковы их ценность и смысл. М. Вебер отмечал, что для аскета уход от мира на самом деле не уход, а беспрерывная победа над все новыми искушениями, с которыми он все время должен решительно бороться. Отвергающий мир аскет все-таки сохраняет внутреннее отношение к миру, хотя и отрицательное — в виде предполагаемой борьбы с ним[48]. Понятно, что только в том случае, если мир очень ценен, победа над влечением к нему может быть также ценна.
Сейчас в христианском мире практически нет аскетизма, особенно в наиболее суровых его проявлениях, поскольку для его существования необходимы очень высокий уровень сакрализации общества и фанатичное отношение к религии. Среди аскетов было немало людей с глубокими нарушениями психики, но это отдельная тема, не связанная с проблемами настоящей книги.
Культ страдания проявляется, в частности, в исключительном почитании великомучеников и великомучениц. Так церковь называет страдальцев и страдалиц, претерпевших за Христа особо тяжкие и продолжительные
Как считает А. Донини, слово «мученик» в романских языках происходит из христианской латыни — martyr (мартир) и от греческого marturos (мартюрос), где оно означало «свидетель (Бога)». Заимствованное из судебного обихода классической эпохи слово получило в языке христиан религиозное значение и оформление в сборниках «Деяний» («Актов») и «Страстей» («Пассионов», от позднелатинского passuo (пассио) — страдание, мука, страсть). В первоначальном смысле слово «мартир» («мученик») применено в Новом Завете по отношению к Иисусу как самому высокому свидетелю, или гаранту, драмы спасения. Но уже в середине 11 в. н. э. оно стало применяться ко всем, кто пролил свою кровь за веру, а через несколько десятилетий оно получило латинскую форму в общинах Северной Африки в трактате Тертуллиана «К мученикам»[49].
Вслед за окончанием преследований христиан почитание мучеников становится одним из основных элементов религиозного культа. Годовщина смерти мученика отмечается торжествами, а день его мученической кончины в церковной традиции считается подлинной датой. Мученикам и святым постепенно, с годами передана большая часть чудотворных способностей и мифических атрибутов языческих божеств, особенно в сельских районах, в соответствии с той же линией развития, которая ранее сделала греческого Диониса (Вакха) римским богом, а племенные божества кельтов и германцев превратила в персонификации Юпитера, Марса, Меркурия и Геракла[50].
Поэтому нет ничего удивительного в том, что христианство с его новой этикой любви и прощения тем не менее громогласно объявило и утвердило, что страдание является его ценностью и мировоззренческой установкой. Если ориентироваться на священные тексты, сделано это было уже в самом начале формирования этой религии в других основных значениях: в мученической смерти Христа на кресте и в ужасах Апокалипсиса. На долгие столетия это стало практикой христианства: в исповедании самой веры и отношении к жизни, в религиозных судилищах, религиозных войнах и религиозных казнях, отшельничестве, лишениях и тяжких страданиях религиозных фанатиков, призывах к лишениям и страданиям, даже в церковных благословениях чудовищных войн, юродстве и т. д. Всегда прославлялись и те мученики, которые погибли не потому, что от них требовали отречения от христианства, а безо всякой на то вины.
Древний человек представить себе не мог, что его спаситель, его Мессия не будет встречен в этом мире со всей возможной жестокостью. Поэтому уже в Книге Пророка Исаии мы можем прочитать: «Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих» (Ис., 53:7). Поскольку это говорилось в эпоху всеобщей жестокости, то, конечно, и с противниками Мессии и утверждаемым новым порядком следовало обращаться со всей возможной жестокостью, что подтверждают Апокалипсис, книги Еноха (например, «Эфиопский текст»), а позднее большевики и нацисты, все другие тираны, захватившие власть.
К страданию призывали теологи и религиозные философы. Так, М. Экхарт писал: «…воздай себе узел из всяческих страданий твоего Господа и Бога, и пусть он пребудет всегда между грудей твоих… Он не посылает нам ничего такого, чего бы Сам прежде не сделал или не выстрадал. Поэтому мы должны питать большую любовь к страданию, ибо Бог ничего иного и не делал, пока был на земле, лишь страдал!»[51]. Разумеется, это не так, поскольку Иисус еще активно пропагандировал Свое учение, собирал и организовывал единомышленников и т. д. Если бы Он только страдал, никто не увидел бы в Нем своего Бога. Экхарт утверждал обратное только по той причине, что, оставаясь в жестких границах культа страданий, нужно было еще раз затвердить этот культ.