Страх и ненависть в Лас-Вегасе
Шрифт:
— Какие лаймы?
— Лаймов не было. Они в пустыне не растут. — Он порезал грейпфрут на четыре части, потом на восемь, потом на шестнадцать … потом стал кромсать их на ошметки. — Вот козлина, знал ведь, надо выйти с ним поговорить, пока была возможность. А теперь она с ним.
Я помнил ту девчонку. Несколькими часами ранее у нас с ней в лифте вышел конфуз: мой адвокат свалял дурака.
— Вы, наверно, гонщик — сказала она. — В каком вы классе?
— Классе? Каком нахуй классе?
— На чем вы ездите? — спросила он поспешно улыбнувшись. — Мы снимаем гонку для телевидения, и могли бы вас использовать.
— Меня использовать?
Матерь
— Я езжу на больших мотоциклах, — вдруг вскрикнул он, — невъебенных.
Я засмеялся, чтобы разрядить обстановку. «Винсент блек шэдоу, — сказал я. — Мы в заводской команде.
В толпе послышался грубый недовольный ропот. «Херня», — сказал кто-то сзади.
— Минуточку! — крикнул адвокат …. Потом, повернувшись к девушке: «Простите, мадам, но сюда, кажется, затесался какой-то невежественный ушлепок, который напрашивается, чтобы ему вскрыли ебало».
Он запустил руку в карман черной синтетической жилетки и повернулся к толпе сзади. «Ну что, пидоры бледножопые, кого тут покоцать?»
Я следил за индикатором этажей. Лифт остановился на седьмом, дверь открылась, но никто не двинулся с места. Мёртвая тишина. Двери закрылись. Восьмой … В кабине ни звука, ни движения. Только двери начали закрываться, я шагнул вперед и выдернул его за руку. Как раз вовремя. Двери сомкнулись, и лифт поехал на девятый.
«Бегом в номер! — сказал я. — Эти гады вызовут копов!» Забежав за угол, мы оказались у двери номера. Адвокат безудержно хохотал. «Обстремались. Видал? Обстремались. Как крысы в клетке!» Когда мы заперли дверь на засов, он перестал хохотать. «Чёрт! Теперь всё серьёзно. Девчонка поняла. Она в меня влюбилась».
Теперь, по прошествии нескольких часов, он убедил себя, что Ласерда, так называемый фотограф, каким-то образом овладел девчонкой. «Давай поднимемся к нему и кастрируем уёбка, — сказал он, оскалив зубы и выписывая восьмерки своим новым ножом. — Это ты ему сдал ее?»
— Так, — сказал я. — Убери-ка свой ножик подальше и поди протрезвись. Я поставлю машину на стоянку.
Я медленно попятился к двери. За долгие годы общения с наркоманами ты понимаешь, что всё серьезно. Ты можешь повернуться спиной к человеку, но никогда не поворачивайся спиной к наркотику — особенно если он размахивает острым охотничьим ножом перед твоим лицом.
— Прими душ, — сказал я. — Вернусь через двадцать минут.
Я быстро вышел, заперев дверь на ключ и прихватив с собой украденный моим адвокатом ключ от номера Ласерды. Вот бедняга, думал я по пути к лифту. Его отправили сюда выполнять совершенно нормальное задание: фотографировать гонки мотоциклов и багги в пустыне, а он, сам того не подозревая, очутился в запредельном для его понимания чудовищном мире. Он ни за что не разберется, что тут происходит.
Что мы здесь делаем? В чем смысл это поездки? Неужели меня в самом деле на улице ждет большой красный кабриолет? Катаюсь ли я на эскалаторах гостиницы в каком-то наркотическом угаре или же я приехал в Лас-Вегас, чтобы сделать репортаж?
Я запустил руку в карман: ключ с номером 1850. Хоть что-то реально. Итак, сейчас мне надо поставить машину и вернуться в номер … а потом хоть как-то прийти в себя, чтобы разобраться с делами, которые возникнут
С эскалатора в казино? Вокруг игорных столов по-прежнему толпы. Кто эти люди? Что за лица? Откуда они? Карикатуры на торговцев подержанными машинами из Далласа. Но они настоящие. И их чертовски много — все еще стоят вокруг игорных столов в городе посреди пустыни и что-то кричат в четыре тридцать утра в воскресенье. Все еще дрочат на Американскую Мечту, на образ Большого Выигрыша, вырисовывающегося в предрассветном хаосе затхлого казино.
Большая удача в «Силвер-сити». Обыграй крупье и вернешься домой богачом. Почему бы и нет? Я остановился у «Денежного колеса» и поставил доллар на Томаса Джефферсона … двухдолларовая банкнота-фрик, как всегда думая, что инстинкт не подведет.
Не тут-то было. Еще два бакса в трубу. Сволочи!
Ну же, успокойся. Научись радоваться и проигрышу. Главное — сделать правдивый репортаж, всё как есть, остальное оставим журналам «Лайф» и «Лук» — по крайней мере пока. Съезжая вниз на эскалаторе, я увидел журналиста «Лайф», скрючившегося в телеграфной будке — он что-то вещал какому-то перевозбужденному роботу в конторской ячейке на том побережье. Вроде того: «Лас-Вегас на рассвете — Гонщики еще спят, пыль еще не осела над пустыней, 50000 призовых покоятся в темном сейфе Дель Уэбба в сказочном отеле «Минт» в самом сердце Центра Казино. Обстановка чрезвычайно напряженная. На месте группа журнала «Лайф» (как всегда в сопровождении отряда полиции…) Пауза. «Да, я сказал полиции. В конце концов, это специальный репортаж для «Лайф»…»
Красная акула стояла напротив казино «Фримонт», где я её и оставил. Я отвёз её в гараж — «машина доктора Гонзо, всё в порядке, если у ваших сотрудников появится свободная минутка — пусть натрут её воском к утру. Да, конечно, запишите в счёт номера».
Когда я вернулся, адвокат был в ванне. Погруженный в маслянистую зеленую воду — раствор каких-то японских солей — он прихватил их в сувенирной лавке гостиницы вместе с новым радиоприемником, теперь включенным в розетку для электробритвы. На полную громкость. Какая-то херня под названием Three Dog Night про лягушку Иеремия, желавшую принести «Радость всему миру».
Сначала Леннон, теперь это, подумал я. На очереди стоны Гленна Кемпбелла о том «куда исчезли все цветы?»
И правда, куда? Цветов в этом городе нет. Только плотоядные растения. Я убавил громкость и заметил рядом с приемником комок пожеванной белой бумаги. Адвокат, кажется, не заметил, что стало тише. Он был окутан клубами зеленого пара, над водой виднелось только полголовы.
— Ты всё это сожрал? — спросил я, подняв комок бумаги.
Он меня не замечал. Я так и знал. Следующие шесть часов до него будет не достучаться. Он заточил целую промокашку.
— Гнусный сукин сын, — сказал я. — Молись, чтобы в чемоданчике оказался торазин, иначе завтра тебе придется очень худо.
— Музыку! — зарычал он. — Погромче. Поставь вон ту кассету.
— Какую кассету?
— Новую. Вон там.
Я поднял приемник и заметил, что в нём встроенный магнитофон. Кассету — Surrealistic Pillow — нужно было только перевернуть. Он уже прослушал первую сторону — на такой громкости, что слышно, наверно, было во всех номерах через все стены в радиусе сто метров.