Страх и отвращение в Лас-Вегасе
Шрифт:
А вот что мы здесь делаем? Каков смысл этого путешествия? Может, и нет в действительности никакого большого красного Шевро с открытым верхом, стоящего на улице? Катаюсь ли я в лифтах отеля «Минт» в каком-то наркотическом исступлении или на самом деле приехал в Лас-Вегас делать репортаж?
Я порылся в своем кармане и извлек ключ. На нем было написано «1850». Это хоть по крайней мере реально. Задачей номер один было разобраться с машиной и вернуться в эту комнату— затем по возможности привести себя в нормальное состояние, чтобы достойно встретить любую неожиданность, поджидающую нас на рассвете.
Теперь из лифта в казино. У игральных
Знатный отрыв в «Серебряном Городе». Обставить крупье и вернуться домой богатым. Почему бы и нет? Я остановился у Колеса Удачи и поставил на Томаса Джефферсона — двухдолларовая купюра. Торчковый билет прямо в рай, — полагаясь, как всегда, на врожденный инстинкт ставки, способный перевернуть все вверх тормашками.
Ан нет. Мимо кассы. Просто еще два доллара вылетели в трубу. Ах, мерзавцы!
Нет. Успокойся. Учись получать наслаждение от проигрыша. Очень важно сделать репортаж по всем канонам жанра: все остальное оставь «Life» и «Look» — сейчас по крайней мере. По пути от лифта я столкнулся с парнем из «Life», лихорадочно переминавшимся с ноги на ногу в телефонной будке и бубнившим свои мудрые изречения в ухо какого-то похотливого робота, сидящего в небольшой комнатке на другом побережье. Ну разумеется: «ЛАС-ВЕГАС НА РАССВЕТЕ — гонщики все еще спят, пыль все еще висит над пустыней, выигрыш в пятьдесят тысяч долларов дремлет во мраке офисного сейфа Дэла Уэбба, владельца роскошного отеля „Минт“, сердце которого, преисполненное благородства, находится в „Казино-Центре“. Чудовищное напряжение. И наша команда „Life“ пребывает в самой гуще событий (как всегда, в сопровождении решительного полицейского эскорта…». Пауза. «Да, оператор, это слово было „полицейский“. Что еще? Это был специальный корреспондент журнала „Life“». Красная Акула торчала на Фримонте, там, где я ее оставил. Я заехал в гараж и зарегистрировал ее: машина доктора Гонзо, никаких проблем, и если кто-нибудь из вас будет бездельничать, мы еще до утра разнесем всю вашу шарашку. Без всяких сантиментов — только оплатим номер.
Когда я вернулся, мой адвокат лежал в ванне, погруженный в зеленую воду — маслянистый продукт какой-то японской соли для ванн, которой он обзавелся в магазине подарков отеля, не считая нового АМ/FМ-радио, включенного им в розетку для электробритвы. На полную громкость. Звучала какая-то бессмыслица в исполнении хряков из «Трехсобачьей Ночи», песня о лягушке по имени Йеремия, захотевшей принести «Радость миру».
«Сначала Леннон, теперь это. — думал я. — Следующим будет Гленн Кэмпбелл, визжащий „Куда подевались все цветы?“».
А куда, собственно? Никаких цветов в этом городе. Только насекомоядные растения. Я приглушил звук и заметил рядом с радио большой кусок разжеванной белой бумажки. Изменения громкости мой адвокат, похоже, не заметил. Он потерялся во мгле зеленых испарений, и лишь голова наполовину торчала над водой.
— Ты это съел? — спросил я, держа в руке белый катышек.
Он проигнорировал мой вопрос. Но я все понял. До него будет доходить как до жирафа
— Ах ты злобная сука, — сказал я. — Надейся только, что в сумке остался торазин. Потому что, если его там нет, у тебя завтра будут серьезные напряги.
— Музыка! — заревел он. — Вруби ее снова! Поставь ту пленку!
— Какую пленку?
— Новую. Вон там.
Я взял радио и обнаружил, что это еще и магнитофон — одна из тех штуковин со встроенным кассетником. И пленку «Сюрреалистическую подушку», надо было всего лишь перемотать. Он уже прослушал первую сторону — на такой громкости, что только мертвый бы не проснулся во всех комнатах в радиусе ста ярдов, невзирая на стены и все такое.
— «Белый Кролик», — изрек он. — Я хочу, чтобы звук нарастал.
— Ты обречен, — поставил я свой диагноз. — В ближайшие два часа я тебя покину, а потом сюда поднимутся люди и выбьют из тебя все несусветное дерьмо большими дубинками, обтянутыми кожей. Прямо здесь, в ванне.
— Я сам вырою себе могилу! Зеленая вода и Белый Кролик… поставь его: не заставляй меня пускать в ход вот это.
И из воды взметнулась его рука, судорожно сжимавшая охотничий нож.
— Господи, — пробормотал я, и в тот самый момент неожиданно понял, что помогать ему бесполезно: он был выше этого, и валялся в ванне с обкислоченной головой и острейшим ножом, который я когда-либо видел в своей жизни, полностью потеряв способность внимать разумным доводам и требуя «Белого Кролика». «Приехали», — подумал я. Слишком уж далеко я зашел с этим водоплавающим уродом. На этот раз он отправился в суицидальное путешествие. И хотел этого. Он был готов…
— О'кей, — сказал я, перевернул пленку и нажал «пуск». — Только, может, сделаешь мне последнее одолжение? Можешь дать мне всего два часа? Все, о чем я прошу: дать мне поспать всего два часа до завтра. Я подозреваю, что будет очень трудный день.
— Ну конечно. Я же твой адвокат. И дам тебе то время, о котором ты просишь, по моим расценкам: 45 долларов в час. Но ведь ты захочешь отложить что-нибудь на черный день, так почему бы тебе просто не оставить одну из этих стодолларовых купюр прямо здесь, около радио, и съебать?
— Как насчет чека? — спросил я. — На предъявителя в Национальном Банке Сотуф. Тебе не потребуется там удостоверение личности, чтобы получить по нему деньги. Они меня знают.
— Как угодно, лишь бы игра стоила свеч, — сказал он, начав дергаться под музыку. Ванная напоминала внутренности огромного испорченного репродуктора. Гнусные вибрации, подавляющий звук. Пол был весь залит водой. Я отодвинул радио как можно дальше от ванны, насколько позволял шнур, затем вышел и плотно закрыл за собой дверь.
Не прошло и минуты, как он стал кричать мне: «Помоги! Ты, скотина! Мне нужна помощь!». Я влетел внутрь, полагая, что он случайно отрезал себе ухо.
Но нет… он изо всех сил тянулся из ванны к мраморной полке, где стоял приемник. «Я хочу это блядское радио», — мычал он.
Я едва успел перехватить у него технику. «Идиот! — заорал я, отталкивая его руку — Залезай обратно в ванну! И лапы прочь от этого чертова радио!» Громкость была настолько запредельной, что разобрать, кто и что играет, если только ты не знаешь «Сюрреалистическую Подушку» почти наизусть, не представлялось возможным… я, в свое время, знал каждую ноту этого альбома и уловил, что «Белый Кролик» уже закончился; кульминация накатила как волна и отхлынула обратно в море.