Страх (комедия)
Шрифт:
Эрдман смеётся.
Петров. Мы Карлыча с собою привели, ничего?
Ильф. Он пьян со вчерашнего…
Булгаков. Не мудрено.
Входит Белозёрская.
Белозёрская (с каким-то ужасом). Миша, там Юра…
Булгаков (кивает, кричит домработнице). Груня! Убирай, детка, водку…
Белозёрская
Олеша (заплетающимся языком). Веселитесь? Ну, правильно… У вас тут тепло… У вас тут сыр… И абажур размером с дирижабль… А ему… ему холодно…
Катаев. Извините, Любовь Евгеньевна… извините… Юра, может, ты сядешь?
Олеша (вдруг взвинтился). Нет! Я буду пить стоя!
Булгаков. А не будет вам?
Олеша. Как хотите. Всё равно надо пить не чокаясь…
Олеша нагибается, достаёт чекушку из носка.
Катаев. Откуда у него? Я вроде всё проверил.
Олеша. Посуду дайте! А то из горлышка тяпну!
Булгаков кивает Любови Евгеньевне, та достаёт из серванта рюмку, даёт Олеше.
Олеша. Мерси. (наливает) Ну, Владимир Владимирович… пусть земля тебе будет пухом… (выпивает). А вы что же? Не будете за Маяковского пить?
Все подтягиваются к столу, Белозёрская достаёт рюмки и вдруг звучит голос Булгакова.
Булгаков. Виноват, но я протестую. На похороны я ходил, конечно, это был мой долг, но пить его память я не буду.
Олеша. Как это? Ты что? Ведь он же… Да ты! Да я тебя!
Катаев. Усадите его, ради бога!
Ильф и Петров оказываются по обе стороны от Олеши, усаживают его.
Олеша. Объяснись, контра!
Булгаков. Юрий Карлович, вам это слово не идёт. То, что оно из вас вырвалось, я приписываю исключительно вашему состоянию.
Олеша. Какому-такому…?
Ильф и Петров резко его усаживают.
Булгаков. А объясниться – извольте. Самоубийство Маяковского потрясло меня так же, как и всех. Вот казалось бы, любимый всеми: начальством, женщинами и читателями… А вот поди ж ты! Застрелился!
Олеша (со слезами). Так затравили же! Затравили!
Булгаков. А кого не травят? Вас? Валентина Петровича? Николая Робертовича?
Раздаётся звонок, Любовь
Булгаков. И потом, это ещё не травля. Это так, только была пристрелка… Хотите я почитаю вам, что это значит, когда травят?
В комнату входит лысый человек со светлыми глазами (Николай Лямин) с женой (Наталья Ушакова), кивает остальным. Но Булгаков их не видит, бежит к стене над своим письменным столом, на которой висят вырезки из газет.
Булгаков (зачитывает со стены). «…Мишка Булгаков, кум мой, тоже, извините за выражение, писатель, в залежалом мусоре шарит… Что это, спрашиваю, братишечка, мурло у тебя… Нашёлся, сукин сын, нашёлся Турбин, чтоб ему ни сборов, ни успеха…», а вот здесь пишут, что мне нравится… «атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля…». И кто пишет? Товарищ Луначарский. Вот называют меня литературным уборщиком, подбирающим объедки после того, как «наблевала дюжина гостей». Мой любимый товарищ Киршон называет меня классовым врагом, и что я куда-то там наступаю со своей буржуазной драматургией!
Петров. Боже мой, а почему же у вас это всё на стенке висит? Зачем?
Булгаков. Вот призывают «крепко ударить по булгаковщине» и не допускать белогвардейских пьес на советскую сцену.
Звонок, Любовь Евгеньевна открывает, входит новый гость, художник, похожий на молодого профессора, тонкий в круглых очках (Сергей Топлёнинов).
Булгаков. А в это время пьесы Маяковского ставятся и с восторгом принимаются, его называют новым Гоголем и Мольером!
Олеша. А, так ты просто завидуешь, белогвардеец!
Булгаков. Юрий Карлович, вы тоже, кажется, не пролетарий. И если хотите знать, то завидовать мне Владимиру Владимировичу не в чем. Я, по крайней мере, жив.
Звонки учащаются, появляются всё новые и новые гости, с дамами, квартира наполняется людьми.
Олеша. Ну, как же? Вчера вся Поварская от Кудринской до Арбата была забита людьми, на оградах, на крышах стояли люди. Шло за гробом тысяч шестьдесят, если не больше! У него в подъезде девушки мышьяком травились!
Булгаков. Ну? И чему тут завидовать? И потом, если бы меня печатали так, как его, то ещё неизвестно, что в моём подъезде творилось бы! Сам факт его самоубийства – ужасен. Человек не смог жить в духоте. Я, может, и сам хотел… Но раз это сделал он, то я точно не буду. Следовать примеру позёра и хама…
Олеша (вскочил, рвётся к Булгакову). Ты!
Его удерживают.
Катаев. Михаил Афанасьевич…De mortuis aut bene aut nihil.