Страх (комедия)
Шрифт:
Эрдман (читает).
Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…
– Но бога нет! – Не будь придира:
Ведь нет и сыра.
Белозёрская смеётся. Булгаков вдруг встаёт и начинает нервно ходить по комнате, потирая руки.
Булгаков. А мне вот совсем не смешно, Николай Робертович. Совсем! Они думают, что они выбьют из головы людей предрассудки, но ведь нельзя выбить и ничего не вбить взамен. Они уничтожают опору, лишают
Эрдман. Слишком громко. Вспомните, как вели себя эти, с позволения сказать, служители культа… И уж кто-кто, а Иосиф Виссарионович, учась в семинарии, прочувствовал это на своей шкуре наверняка… Как их люди ненавидели, вспомните! И дома их жгли, и резали, и вешали. И нельзя сказать, что уж совсем невинно они страдали.
Булгаков. Ну, уж это вы бросьте. Если человека убивают, то каким бы он ни был мерзавцем, виноват всё же убийца. Натурально, мерзавцев хватало и среди попов… И ежели бы наша власть стала бороться с мерзостью… да даже если бы они попов запретили, чёрт с ними совсем. Не надо причастья, исповедей и крестин, в самом деле, зачем? Но ведь они бога запрещают! Журналы издают, пропагандируют… Безбожную пятилетку объявляют… Хотят, чтобы люди забыли само слово «бог» к тридцать седьмому году.
Эрдман. Помилуйте, где вы это взяли?
Булгаков. Вы что же, Николай Робертович, журнал «Безбожник» не читаете?
Эрдман. А вы-то зачем читаете?
Булгаков. С научными целями. В самом деле, интересно. В любом обществе, начиная с каменного века, были какие-то боги. Теперь идёт колоссальный эксперимент, из-под людей этот фундамент вынимают. Интересно, что с ними будет? Изменятся ли они? И в какую сторону? Вполне возможно, что я ошибаюсь, и они станут лучше, чище, деятельней… Самостоятельней… Но что-то… или кто-то… шепчет мне, что нет, не станут… Всё будет только хуже…
Эрдман. Что-то вы сегодня на себя не похожи, Михаил Афанасьевич. Не веселы…
Булгаков. А с чего веселиться? Настроение-то похоронное.
Эрдман. Это я понимаю. И всё же я попробую вам его поднять. Ещё басенка:
Мы любим подмечать у недругов изъяны
И направлять на них насмешки остриё.
Однажды молоко спросило у сметаны:
«Скажите, вы еда или питьё?»
Сметана молвила: «Оставьте ваши шутки,
Действительно, я где-то в промежутке.
Но ведь важна
Не эта сторона,
Всего важней, что я вкусна,
И то, что все бывают мною сыты…»
Вот так порою и гермафродиты:
Тот, кто на свет их произвёл,
Конечно, допустил ужасную небрежность,
Но ведь, в конце концов,
А классовая принадлежность.
Булгаков (с каменным лицом). Смешно. Только как вы так спокойно это читаете? Вы не боитесь?
Эрдман. Кого? Вас?
Булгаков. Нет, не меня. Сметану.
Эрдман (усмехается). Гермафродитов я боюсь больше.
Булгаков. Вы жертвуете ферзя? Смело.
Несколько секунд играют молча.
Эрдман (вдруг как бы поняв что-то). А вы не любите людей, Михаил Афанасьевич. Сами, видите ли, не религиозны, но для людей церковь – опора…
Булгаков. Да, не люблю. Не люблю и не верю в людей! (снова вскакивает, бегает, горячится) Веками они ходили в церкви, целовали батюшкам руки, тащили масло, молоко и яйца, а теперь так покорно смотрят, как разрушают церкви и высылают попов. Многие, как вы совершенно правильно изволили заметить, даже злорадствуют, участвуют во всём этом. За что же мне их любить? Сегодня они кричат «Да здравствует!..», и «Ура!», и горе тому, кто не крикнет, а завтра появится кто-то новый, кто скажет, что всё это, начиная с семнадцатого года… ошибка… перегиб… преступление…
Белозёрская (входит, неся бутылки). О, господи, Миша, тише!
Булгаков. …и они с готовностью станут делать на эту тему доклады! А что будет после, – мы и представить себе не можем!
Эрдман. Совершенно с вами согласен.
Булгаков. У человека бог всегда в голове. И когда он изгоняется, на его место приходит кто?
Белозёрская. Кто?
Эрдман. Другой бог.
Булгаков. Ах, если бы! Мне-то всё кажется, что на его место пришёл совсем другой персонаж.
Звонок в дверь. Белозёрская показывает глазами на ушедшую в кухню домработницу.
Белозёрская. Умоляю, друзья, осторожней. И кстати, Николай Робертович. У нас есть сыр.
Эрдман смеётся. Белозёрская уходит открывать дверь.
Эрдман. Вам шах, гражданин Булгаков.
Булгаков садится за стол, смотрит.
Булгаков. Позвольте! А ладья-то где?
Эрдман. Какая ладья?
Булгаков. Вот тут у меня ладья стояла!
Входят Ильф и Петров, такие разные и, одновременно такие похожие друг на друга.
Ильф. Эрдман ладью украл!
Петров. Какой скандал!
Булгаков. В такой обстановке я играть отказываюсь.
Эрдман. Сдаётесь?
Булгаков. Нет, просто не буду больше играть и всё… (нарочито поворачивается к вошедшим, начинает их приглашать, усаживать). Евгений Петрович, Илья Арнольдович, будьте любезны, проходите! У нас сыр есть!