Страх. Сборник
Шрифт:
– Слезай! – нарочито строго скомандовал он. Чувствовалось, что ему еще не надоело командовать и носить на боку тяжелый ТТ.
Затем лейтенант оглядел дворы. Пусто. Только запоздавшие крестьяне торопливо прятались в хаты.
– Лапшин! – крикнул лейтенант. – Организуй помыться.
Лейтенант толкнул калитку, вошел во двор усадьбы.
– Эй, хозяин!
Дом молча смотрел на него окнами, забранными ставнями.
Лейтенант поднялся на крыльцо, постучал. Никакого ответа.
– Товарищ лейтенант, – подбежал сержант, – да они попрятались все. Ребята
– Почему? – со строгим недоумением спросил лейтенант.
– Вроде как дикие они. Западники. Католики, одним словом.
– Странно очень. Мы Красная армия…
Сержант пожал плечами.
– Давай мыться, – сказал лейтенант и скинул гимнастерку.
Он мылся, покрякивая от холодной колодезной воды, и никто не обратил внимания на полуразвалившийся дом с красным флагом у крыльца.
С чердака Волощуку были отлично видны машины, моющийся офицер и солдаты. Он напряженно следил за ними, на всякий случай провожал каждого воронено-безжалостным стволом МГ.
Яруга вел лошадь к лесу, похлопывая ее по упругому теплому боку. Лошадь встряхивала головой, косила темно-фиолетовым глазом. Яруга вел ее к кустам у опушки, где хворостом была засыпана телега.
Оглянувшись, Яруга начал разбрасывать хворост. Вот она, телега, смазанная, ладно пригнанная, с колесами, по ободам обмотанными старыми шинелями. Такая не заскрипит, не застучит на кореньях.
Яруга впряг лошадь и за узду медленно повел ее в лес. Он шел тихо, неслышно катилась телега, только лошадь иногда недовольно пофыркивала. Лес был по-осеннему свеж и тих.
А он уходил все глубже в чащу, иногда останавливаясь, прислушиваясь настороженно.
На поляне у кустов стоял покосившийся легковой автомобиль. Яруга обошел его со всех сторон, заглянул внутрь. Достал клеенчатый плащ, осмотрел его, бросил в телегу. Потом вынул нож и срезал кожу с сидений.
Обошел машину, открыл багажник, нашел домкрат, сумку с инструментами, выволок запасное колесо. Потом влез в машину и начал отвинчивать часы на панели.
Солнце уже поднялось высоко, а Яруга все еще блуждал по лесу. Вот тропинка нырнула в кусты, и он повел лошадь по ней.
Потом поднял голову и увидел троих с автоматами. Хотел броситься к спасительным кустам, но за спиной увидел четвертого.
Один из них, высокий, в сапогах, начищенных до матового блеска, в кожаной немецкой куртке, подошел к телеге, взял часы, повертел, бросил обратно.
– Ну что, Яруга, шарашишь потихоньку?
– Я… – Голос Яруги сел, он никак не мог справиться с ним.
– Не дрожи, не дрожи, не тронем. Как там власть новая?
– Ничего пока…
– Не знает она о тебе, а?
– Не знает.
– Так вот, чтоб они ничего не узнали и дальше, ты мне поможешь.
Яруга молчал.
– Слышишь, сволочь?! – Бандит схватил Яругу за рубашку, дернул на себя. – Человеку нашему поможешь.
Яруга молчал.
– Он придет к тебе, скажет, что от меня. А по деревне слух пусти, что это
Бричка, груженная узлами и сундуками, выехала из ворот усадьбы Тройского. Сам Тройский в городском костюме сидел на облучке, на вещах примостились жена и невестка. Крестьяне, вышедшие из домов, молча глядели вслед бричке.
На дорогу перед самыми мордами коней выскочил Волощук:
– Стой! Стой!
– Тпру-у! – натянул вожжи Тройский.
– Ты куда? – Волощук дышал тяжело.
– В город, к брату.
– Нельзя хозяйство бросать, понял? – крикнул Волощук. – Кто армию кормить будет?
– Какую армию? Червонную? – с придыханием спросил Тройский.
– Червону!
– Так пусть она сначала банду прогонит. Это они до меня шли. Понял, староста, до меня, а не до Капелюха. Я же тоже им харчей не дал. Уйди с дороги!
– Стой! – Волощук выдернул из-за пояса наган.
Тройский хлестнул коней, они рванули, оглобля задела не успевшего отскочить Волощука, он упал, выронив наган, и бричка пронеслась мимо него.
Волощук прополз в пыли, дотянулся до оружия. Вскинул наган, потом опустил и долго сидел на дороге, беспомощный и слабый.
На базаре торговали всем. Он выплеснулся из огороженного рыночного пространства и заполнил близлежащие улицы. Здесь продавали немецкие, польские, румынские сигареты, папиросы самых разнообразных сортов, местный самогон – бимбер, самодельный, ядовитого цвета лимонад в грязноватых бутылках, конфеты. Продавалось за деньги и менялось на продукты все: часы, золотые украшения, серебряные портсигары, польские и немецкие мундиры, офицерские сапоги, костюмы и платья.
В центре, на дощатых рыночных прилавках, приезжие крестьяне торговали салом, битой птицей, окороками и овощами.
Над базаром висел непрекращающийся гул голосов.
Телега запоздавшего крестьянина с трудом пробиралась сквозь толпу к коновязи. Крестьянин спрыгнул с облучка, привязал лошадь, протянул сторожу шматок сала.
– Припозднился. – Сторож понюхал сало, завернул его в тряпицу.
– Так дорога… Теперь, Стась, опасно на базар ездить.
– Это как?
– А так. Слыхал, бандиты в Смолах целую семью вырезали?
– Брешешь!
– Так то пес брешет. А я дело говорю.
Крестьянин засунул за голенище кнут, взвалил мешок и тяжело зашагал к прилавкам.
– День добрый, панове.
– День добрый, – ответили ему.
– Что там, в Смолах?
– Плохо, – отозвался пожилой крестьянин. – Бандиты семью Капелюха побили.
– Так за что?
– А ты поезжай в Смолы. От них до нас за ксендзом приезжали. Завтра хоронить будут…
Крестьянин замолчал. Сквозь толпу протискивался патруль. Трое с красными повязками на рукавах внимательно и цепко оглядывали военных. Вот подошли к одному из них, начали проверять документы, потом остановили другого, окружили и медленно повели с рынка.