Страховка

Хаецкая Елена Владимировна

На четвертые сутки полета курсант Халинц прихватил с собой на вахту маленькую трубку, купленную перед самым вылетом в порту у вертлявой карлицы, одетой в платье из длинных грязных лент. Карлица ласково вилась возле курсантов и предлагала им разную полулегальщину, составляющую атрибутику бывалого космоволка. Ребята охотно брали амулетки, «порошок воображения» и трубочки для его раскуривания, браслеты с кинжальчиками и пояса с вычурными гигантскими пряжками, которые при попытке сесть вонзаются в область подреберья.

Бессмысленное стояние под

тусклой лампочкой раздражало Халинца, наверное, больше, чем остальных его товарищей. Это был нетерпеливый молодой человек, красивый и крепкий. Надеясь на свое физическое совершенство, учился он плохо. Направление на «Ласточку» для прохождения практики оказалось для него полной неожиданностью. Халинц воспринял это как оскорбление и несколько дней ни с кем не разговаривал. Старый капитан Эба, по крайней мере, не мешал Халинцу испытывать презрение к жалкому корыту, на котором они летали, что служило парню слабеньким утешением. Бугго отняла у него и эту последнюю отраду. Она заставляла уважать себя и бедную «Ласточку».

Халинц попытался ощутить себя космоволком. Не спеша набил трубку, зажег и стал ждать, жадно вдыхая дым.

Сладко и удушливо обтянуло горло и нёбо, обжигающе лизнуло язык. Халинц коснулся языком десен — запылали десны.

Стало весело и в то же время странно, потому что Халинц твердо был уверен: это веселье — не его собственное. Чье-то.

Халинц хихикнул, и голос прозвучал издалека, откуда-то из-за связки бревен. Бревна выглядели теперь маленькими и одновременно с тем угрожающими, как будто на самом деле (и Халинц смутно понимал это) были вовсе не бревнами, а злобными карликами. И там, за ними, прятался голос.

Халинц с трудом добрался до карликов и принялся искать и звать, но чем дольше он звал голос, тем более тот отдалялся, а потом вдруг откликнулся совсем рядом, но приглушенно — его придавило. Халинц наклонился, чтобы помочь ему выбраться. Как раз в этот момент послышался новый звук: как будто совсем близко пальнули из древней бронзовой пушки, и воздух вокруг затрясся, бесконечно вибрируя. Металлический трос лопнул. Невероятно тяжелые и очень твердые карлики набросились на курсанта и смяли его.

Бугго сидела в кают-компании, пила дрянной кофе и читала лоцманское описание космопорта «Лагиди-6», когда вбежала Фадило. Рыжие косы девушки, как показалось Бугго, стояли дыбом, подобно коровьим рогам. Лицо Фадило было цвета остывшего очага — грязно-пепельного, а вытаращенные голубые глаза так и подскакивали в орбитах.

Бугго положила на стол навигационные карты и затрепанную книжку.

— Курсант Фадило, вы в своем уме? — осведомилась она.

— Ой, мамочки… — бормотнула Фадило.

Бугго вылила кофе ей в лицо.

— Придите в себя! Что это у вас за пятна на комбинезоне?

Фадило провела пятерней по облитой груди, облизала пальцы, сморщилась.

— Там трос лопнул, — выговорила она. — А Халинца нет. Завалило. Не отзывается.

Бугго окаменела. Обе молча глядели друг на друга. Глаза Фадило постепенно

становились обычного размера и уползали обратно в глазные впадины. Слышно было, как за перегородкой на кухонном столе шлепают пластиковые кругляшки игральных карт.

— Повторите, — сказала Бугго.

Фадило повторила, а после уронила руки на стол, голову на руки — заплакала.

Бугго рявкнула, обращаясь к перегородке:

— Господин Пассалакава!

В окне раздачи не спеша возникло лицо повара. В силу своей ширины оно умещалось там не все: видны были только круглая блестящая черная щека и веселый, немного сальный глаз.

— Аптечку, — велела Бугго. — Ну, что стоите? Берите аптечку и шагайте со мной. А вы, курсант Фадило, — она сильно толкнула безутешную девушку в бок, — немедленно соберите остальных — и в трюм.

Несколько мгновений Фадило смотрела на Бугго сквозь громадные слезы, которые тряслись в ее глазах, как две живые медузы; потом эти медузы оторвались и поползли по сереньким щекам, а когда залили губы, те очнулись и вымолвили:

— А вдруг он умер?

Бугго глянула в свою чашку, но кофе там уже не оставалось. Поэтому она просто повторила приказ. Вскочив, Фадило убежала.

За перегородкой голоса что-то обсуждали. Бугго прикрикнула:

— Господин Пассалакава! Скорее!

А после вызвала по внутренней связи Хугебурку.

Он явился почти мгновенно, грустный и собранный.

— Во втором грузовом курсанта завалило бревнами, — сказала Бугго.

— Имеет смысл выяснить, почему лопнул трос, — спокойно произнес старший помощник. — Особенно рекомендую расследование в том случае, если курсант погиб.

— Слушайте, Хугебурка, о чем вы сейчас думаете? — возмутилась она.

— Просто советую, — пояснил Хугебурка. — Не берите на себя чужой вины. Стальные тросы, особенно новые и исправные, сами по себе не лопаются. Груз устанавливали при прежнем капитане, а руководил работами господин Караца. Держите это в уме. Идемте.

Бугго, смущенная предостережением куда больше, чем несчастьем, стремительно зашагала к трапу. Курсанты сбились у входа во второй грузовой, как куры. Среди них грузно переминался Пассалакава. Бугго спрыгнула с последних трех ступенек.

— Фонари у всех?

Оказалось, только у двоих.

— Идем. Зовите его. Бревна перекладываем осторожно, беритесь только по двое.

— Когда найдете, не освобождайте сразу, — добавил Хугебурка. — Позовите меня или господина Пассалакаву.

В темноте бестолково запрыгали лучи фонариков. Куча рассыпанных бревен обнаружилась сразу. Лопнувший трос победоносно задирался над ней, изогнувшись причудливо, как металлический локон в витрине парикмахерской. Хугебурка распорядился, чтобы фонарики установили неподвижно. Сняли три бревна, увидели ногу. Сняли еще. Халинц лежал неподвижно, лицо залито кровью, лоскут кожи надо лбом сорван. Кровь еще текла, и Хугебурка кивнул, чтобы курсанта вытаскивали. Прямо под лампочкой уже ждали носилки.