Страна, которой нет
Шрифт:
Жених ловит, развязывает, вытряхивает на ладонь широкую, сантиметров на семь, плотную черную ленту.
– Это то, что я думаю?
– спрашивает.
– Да.
Будущий тесть смотрит на будущую невестку, на сына. Ширин знает, что он скажет в следующую секунду. Не дословно, но смысл ясен: какие-нибудь вариации на тему «что с открытыми глазами, что с закрытыми – все равно слепой дурак». Можно попросить взглядом: не надо, пожалуйста. Рафик приподнимает брови, качает головой, улыбается – и молчит. Отец… отец бы, пожалуй, назло все-таки сказал, а тут есть зазор: вежливость к гостье, еще не члену семьи. Ширин благодарно улыбается. Потом он, может быть, привыкнет, точнее, отвыкнет. А если
Фарид пропускает псевдоткань сквозь пальцы, примеряется, кивает. Он уже понял, как оно будет выглядеть, прикинул, что поначалу не сможет ориентироваться, как привык, решил, что будет учиться ходить, читать, работать в этом у себя, в своих комнатах.
– Спасибо, - в глазах у него счастье.
А у Рафика - наконец-то - беспокойство. Кажется, он понял, что теперь не будет знать, когда разговаривает с сыном, а когда - с сыном и невесткой.
С братом так никогда не получилось бы. Воспитывали их с Сонером вместе, по одним и тем же программам, а брат все равно с самого начала был чужим. Нет, он говорил, что чужая – Ширин. Ненастоящая, неживая. Еще не «девчонка», это появилось потом. Робот, заводная кукла, механическая игрушка, NPC… словарный запас у него был богатый, на радость воспитателям. Когда отец объяснял братцу, что с сестрой надо обращаться хорошо, в этом тоже звучало «ценная машина». Наша и ценная. Ломать и портить и самим нельзя, и другим в обиду давать – тем более, но все равно это вещь. И не потому, что девчонка, это еще ладно бы, это дело обычное. Просто всегда что-то было не так. Даже для отца и брата. Почему на меня здесь так никто не смотрит? Я же не притворяюсь…
Октавия подмигивает, прикладывает палец к носу. Она прекрасно знает, что все ее видят. Наверное так здесь выглядит... засчитанный ход? Это игра не против, игра за. Может быть, поэтому? Им важно не классифицировать нового человека в доме, а жить с ним? Если только не примешивается личное... как с Фаридом. Отложить. Подумать. Не сейчас. Сейчас - семейный обед и никакого риска перегрузки. Лимит на эскапады выбран. Отец, может быть, попробовал бы сравнять счет, Рафик аль-Сольх, тесть, не станет. Он помнит, что Ширин пока - ученик пилота.
А отец... отец расстроен, что потерял машину. Отец не согласился бы на брак, если бы мог, но он не может. Он должен дать заложников Турану и семейству аль-Сольх. Это нужно и для его безопасности. На него и дома меньше будут давить, зная, где и у кого под рукой живет его любимая - все-таки любимая - дочь. Впрочем, он наверняка найдет, как воспользоваться ситуацией, когда хорошенько к ней привыкнет.
Пока что он получил неплохой подарок – то ли от блудной дочери, не слишком сопротивлявшейся сватовству, то ли от контрразведки жайша. От обоих сразу, пожалуй. Вспомнилось, как тогда, в четверг, они переговаривались со Штаалем через визоры. «Если все получится, останется один вопрос, куда их сплавить…». В ад, хотела ответить Ширин, куда же еще, но сказала совсем другое: «Вы разбрасываетесь чужим наследством, господин полковник!» Нахмуренная рожица. Кокетливо улыбающаяся рожица.
Кажется, господин полковник оценил и шутку, и предложение. Фариду и тестю они расскажут когда-нибудь потом. Тестю даже раньше, это ведь будет касаться его предприятий… предприятий нашей семьи, поправилась она. Нашей. Моей.
Ширин отпивает воды, подносит вилку ко рту, глотает - и ощущает вдруг бьющий до нёба, за нёбо вкус - распадающейся на полоски баранины, орехов, гранатового сока. Минуту
– Замечательно, - говорит она, прожевав, проглотив и запив.
– Просто замечательно.
Ерунда. Никуда Штааля не повысят. Ему даже звание новое не дадут. Блямбу какую-нибудь навесят и все. Не повысят - и сам он никуда не пойдет. Ты думаешь, он зачем себе такого зама отрывал? Уходить наверх? Не смеши меня. Его там сейчас сожрут вместе с мотоциклом, скооперируются и быстренько сожрут, даже Вождь не поможет. Немец наш себя слишком опасно показал, поставил. Никуда он не пойдет, окапываться будет. Вот когда у него за поясом нарастет таких операций с десяточек, да свои люди в министерствах, да на соседних секторах сядет хотя бы двое ребят его выучки, да вместо одного союзного промышленного комбайна появится три... ты знаешь, куда Ильхан на пенсионную работу устраивается, да? Вот тогда... я бы на месте руководства начал нервничать, потому что Кемаль спит и видит кресло единоличного начальника жайша, а Штааль за право рулить всей контрразведкой, может быть, его туда и довезет.
Разговор в кафе "Синий чайник", расположенном напротив корпуса М здания Народной Армии, Дубай. Записан в ходе регулярной проверки, вырезка сохранена генералом Кемалем Айнуром.
Сонер Усмани, наследник
Отец словно бы стал выше, худее и сердитее. Наверное, от усталости. Слишком много дел свалилось на него после того, как сестрица Ширин просчиталась. Просчиталась, и, жаба такая, делала вид, будто все в порядке, и она ни при чем. Что взрыв – ее рук дело, Сонер догадался только после второго допроса. Сообразил, испугался, но не слишком удивился. Отец ей в последние годы очень многое поручал, такое, о чем Сонеру даже знать не полагалось, а остальным - тем более. Ширин сделает, Ширин умеет, Ширин знает… Ширин всегда, с первого дня на шаг впереди.
Ну вот вам, пожалуйста. Сама влипла и чуть всю семью за собой не утащила, а досталось, как всегда, Сонеру. Крепко досталось, и лучше бы уж отец его побил, чем так ругать и сердиться. Ну да, сдал и проговорился – а поди тут не сдай, если они сами все знают. Объяснение, придуманное уже в самолете – мол, они все знали, а я просто тянул время, чтоб она улики уничтожила, - отца то ли убедило, то ли нет, непонятно. Вообще Афрасиабу Усмани было не до сына. Понятно, но все равно обидно. Особенно с учетом того, что сына выпустили на неделю, «за вещами».
Хорошенькие получились дубайские каникулы, нечего сказать.
Самое страшное, что все это - ерунда. Можно огорчаться, можно обижаться, Ширин ругать можно, но совсем притвориться не получалось. Где-то между Дубаем и домом мир взял и стал настоящим. Отец такой длинный и злой не потому что Сонер сделал что-то страшно плохое и не потому что срывает нервы, а потому что... на нем все и его могут убить. Всерьез. Как Тахира. Нет, не как Тахира, потому что Тахир был до и как в игре. Теперь здесь все по-настоящему.
Если его убьют, до Ширин теперь едва ли дотянутся, да и смысла нет: она уже почти замужем; а Сонера специально убивать не будут. Если смогут, не убьют. Потому что он наследует отцу, потому что не все можно отобрать, растащить, конфисковать. Зато посадят в тюрьму. Надолго, может быть, на всю жизнь, пока что-нибудь не переменится, пока он снова не станет нужен, а этого может и вовсе не случиться. Впрочем, тюрьмы Сонер боялся не всерьез. Он знал, что через неделю вернется в Дубай, пусть и не хочется, а куда деваться. Там новые родственники. Сильная, уважаемая семья. Позаботятся.